У себя в гостях
Навна парила над северной половиной Руси. Примерно так же, как тогда, когда впервые увидела русскую Дингру. И тоже зимой. Но сейчас Дингра большая, сильная… и чужая. Она считает явно чрезмерным внимание Навны к Жругретте и сильно обижена на свою бывшую няньку и воспитательницу — и объяснять что-либо бесполезно, кароссы такого не понимают. Потому Навна здесь как в гостях. Страшно быть гостьей в своём настоящем доме. Надо поскорее сюда возвращаться — и приводить в порядок дом, расшатанный раздвоением руси. Ладно, самой ей понятно, что народ Дингры и народ Жругретты — две части народа Навны, русского народа. Но многие ли ещё это как следует сознают? Ведь народ должен представлять собой одну кровнородственную общность. А теперь таковых уже определённо две. Две руси? Или одна — русь, другая — нет?
Навна с грустной иронией вспоминала, как в первое столетие Руси беспокоилась из-за того, что многие всё ещё считают себя словенами, а не русью, что это вносит раскол, и надеялась его преодолеть. А вот теперь она видела настоящее, действительно ужасающее и притом всё нарастающее, раздвоение народа. Пока северяне и южане спорили из-за того, кто из них настоящая русь, — ещё ничего. Хуже стало, когда северяне почувствовали, что терпят в этом споре поражение, и среди них распространилось мнение, что лучше уж вообще не считаться русью, нежели слыть русью второсортной.
Кем тогда считали себя новгородцы? Новгородская первая летопись, повествуя о событиях 1060 года (война с чудью), ещё именует новгородцев и псковичей русью. Позднее их отчуждённость от руси нарастает. В это время новгородцы (как и галичане, полочане и прочие) — так называемый земельный этноним, то есть люди ощущают себя просто новгородцами и никем более, как их предки были просто словенами. Но пока хотя бы не ставится под сомнение то, что Новгород — русский город, поскольку Русью ещё считалась вся отчина русских князей. Такое вот сложное и даже противоречивое самосознание — современного читателя тогдашних летописей это может вогнать в ступор. Но корень всей сумятицы один — упомянутое раздвоение руси. Покончить с ним можно, лишь вернув на север сам княжеский род (его верхушку, прежде всего), русскую дружину, русскую столицу.
И притом северная русь всё более дробилась. Где сейчас Русомир как некий единый идеал хотя бы северной руси? Раньше он определённо существовал и жил в Новгороде, поскольку его периферийные варианты были весьма слабо выражены да и не ставили под сомнение первенство новгородского Русомира. А теперь низовцы, смоляне, а отчасти и псковичи, сильно отличны от новгородцев и подчиняться им не склонны. Посему тот Русомир, что в Новгороде, — для них не идеал, а раз так, то его теперь правильнее именовать всего лишь новгородским Русомиром. Нет более единого Русомира, есть новгородский, низовский, смоленский, да и псковский уже прорисовывается. И у каждого своё отношение к власти.
А на какую из ипостасей Русомира Навне следует опираться для возвращения, кто протянет ей руку навстречу, из её дома? Видимо, низовский Русомир. А если не сможет? Есть запасной вариант. В Смоленске вече не так своевольно, как в Новгороде, а склонность к единовластию не так сильна, как в Низовской земле. Может, лучше направить стопы Жругра в Смоленск. Время покажет, а пока главная беда в том, что те стопы слишком увязли в южном чернозёме.
Переяславское княжеское гнездо к тому времени превратилось в россыпь гнёзд — потомки Владимира Мономаха разлетелись по Руси.
Забегая вперёд, замечу, что север оказался к ним несравненно ласковее юга. Те сыновья Мономаха, жизнь которых протекла на юге Руси (то есть почти все), оставили малочисленное и скоро угасшее (а может, ушедшее в тень) потомство или не оставили его вовсе. Но двое — Мстислав Великий и Юрий Долгорукий — с детства оказались связаны с севером и провели там большую часть жизни; первый обосновался в Новгороде, второй в Суздале. У обоих дети очень многочисленные и деятельные, именно их потомки в последующие века правили большей частью Руси.
Вот эти два гнезда — новгородское и суздальское — Навна давно уже опекала столь же усердно, как раньше переяславское. Внушала княжичам: будьте как ваши отцы, но уясните, что Русь — здесь! Сейчас Мстислав уже в Киеве, но один его сын, Всеволод — в Новгороде, а другой, Ростислав — в Смоленске, у обоих семьи, так что и их Навна отнюдь не забывает. Благодаря этим княжеским гнёздам чувствует себя на севере всё-таки не совсем гостьей.
Но как же трудно объяснить князьям, что Русь — здесь, во владениях Русомира, если сам он во всех его ипостасях отрицает те правила, которыми держится княжеский род!
Завершив очередной полёт над своим-чужим домом, Навна решительно сказала Жругру:
— Я хочу домой. На север.
— Мой дом в Киеве, — ответил Жругр не менее категорично.
Спорить Навна не стала, понимая, что уткнулась в предел своей власти над Жругром (ну не может даже приручённый уицраор быть абсолютно послушен), а про себя подумала:
«Где мой дом — там и твой, ведь ты мой конь, не забывайся. Ты упрям, а я упрямее… и сильнее, потому что на саму Землю опираюсь».
— А вот я всегда помню, что мой дом там, где твой, — напомнил ей Жарогор. — Если этот Жругр будет упираться — заменим и его.
— Нет, — ответила Навна. — Мы уведём его домой.
И Яросвет намекает, что Жругра от Киева всё равно не оторвать, лучше уж вырастить прямо на севере замену ему. Навна противится, измышляет способы увлечь-таки туда нынешнего своего коня… вот чувствует, что и на этот раз не сумеет, но всё равно пытается его вразумить и тем спасти.