Князь
С Русомиром Навна про Жругра предпочитает не говорить, а вот с Низовцем у неё часто возникают беседы вроде следующей.
— Пусть тебе не нравятся люди, которые собрались вокруг Деяна, — говорит Навна, — но посмотри, какой у них порядок, как хорошо выполняются его распоряжения. Это же готовое ядро для объединения всех против хазар.
— Как бы оно против нас не обернулось.
— Но если твои сторонники тоже соберутся вокруг Деяна, то чего тогда бояться? Или им ты тоже не доверяешь?
— Ещё неизвестно, куда он их заведёт.
— Если так всего бояться, вовек Хазарию не победим. Ведь сам ты ничего лучшего предложить не можешь.
— Оно так, да как бы потом не пожалеть…
Однако возражения низовского идеала всё слабее — он же в самом деле настроен взяться за Хазарию всерьёз, но не знает как, а Навна предлагает нечто хоть и сомнительное, но определённое. В итоге согласился.
А получив признание идеала, уицраор начал проникать в души низовцев уже не окольными тропами, а торной дорогой. Низовцы всё более смотрят на Деяна как на князя. А значит, и шаввы к медвежонку Жругру поступает всё больше, и он матереет, делается похожим на медведя.
А вслед за Низовцем подобным же образом Жругра признал и Русомир. Да, он намного подозрительнее относится к уицраору, но в то же время сознаёт, что логово того — в Низовской земле, так что едва ли он будет очень опасен для коренной Руси. Но, конечно, поддержка Жругра главным русским идеалом всё равно была бы невозможна, не мечтай Русомир сокрушить Хазарию.
Наконец Деяна провозгласили князем.
Причём его выбрали верховным правителем всей Руси, какой та должна быть, объявили его отчиной всю Русь — включая Поле. Возвращение Поля — для князя и его потомков теперь обязанность. Такое своеобразное переплетение идей отчины личной и общей. Хотя отец князя, само собой, Полем не владел, но поскольку русь считает Поле своей отчиной, то и для русского князя оно тоже отчина. Это дружина Жарогора позаботилась, чтобы княжеская власть воспринималась именно так.
— Теперь то, что Поле всё ещё под хазарами, для князя будет столь же нестерпимо, как и для тебя или меня, — сказал Навне Яросвет. — Поле для него отчина примерно в том же смысле, что и для нас с тобой.
— Да, так и есть… а он удержится на такой высоте?
— Увидим.
Деян — опять же по внушению дружины Жарогора — принял титул кагана. У кочевников Великой степи каган (хакан) — примерно то же, что император. Он должен быть один. Несколько каганов мирно не уживутся, тем более рядом. Русь провозгласила, что настоящий каган у неё, поэтому хазарский — не каган, а невесть кто. Поле одно — и каган один. Яросвет опасался, что уицраор уклонится от той цели, для которой создан, и старался привязать его к ней чем только возможно. В том числе — этим титулом. Будучи принят русским князем, он служил напоминанием о том, что другому каганату, то есть Хазарскому, нет места под солнцем. Титул кагана делал Жругра и Хазаора смертельными врагами.
Однако править Деяну, какие бы титулы ему ни присвоили, очень непросто. Нужны люди, которые добросовестно выполняют распоряжения князя, а не переиначивают их, исходя из личных, родственных и прочих частных соображений. Очень трудно находить таких людей в обществе, где как раз обязательства перед роднёй традиционно ставятся выше всего. Тут более-менее годятся те, кто поддерживали Деяна с самого начала, то есть (не считая крайне малочисленных вестников Яросвета) последователи Дружемира и жругровцы. Но их же нынче буквально затопило волной сторонников Низовца, а потом и Русомира, а это как раз люди с вполне традиционным мышлением, чуждым самому понятию службы. Тут по большому счёту те же проблемы, о которых говорилось в главе «Власть-невидимка». Главное различие в том, что на Руси нет такой сильной и сплочённой аристократии — но от этого только хуже. Тут человек, ставший приближённым князя, обретает тем самым возможности, каких не было у его предков, он отнюдь не готовился с детства распоряжаться властью — а такая неготовность может обернуться чем угодно.
Всякого рода конфликты на этой почве (и по иным причинам, конечно) возникают постоянно, князь их разрешает, как может, — но его решение зачастую оказывается не точкой в распре, а лишь запятой. Ведь последователи Русомира и Низовца относятся к реальным или мнимым несправедливостям со стороны власти отнюдь не столь стоически, как Илья Муромец. Их недовольство всё время грозит вылиться в мятеж — и князь вынужден лавировать ради удержания власти, вместо того, чтобы действительно управлять.
Тут уместна ремарка насчёт Русомира и Низовца.
После того как они сошлись по разделявшему их вопросу о единовластии, Низовец оказался как бы в тени. Далее в книге о нём долго не будет упоминаться. Он никуда не исчез (а три века спустя снова начнёт действовать самостоятельно — и очень активно), но пока сделался чисто локальным идеалом, который в общерусских делах действует в унисон с Русомиром. Так что где в дальнейшем говорится о Русомире, там подразумевается и Низовец в качестве помощника.
Так вот, ориентирующиеся на Русомира люди — материал, малопригодный для выстраиваемой Жругром властной вертикали, особенно для её верхушки.
Жругр бесится:
— Я не могу управлять через таких людей — они способны исковеркать любой приказ, причём самым непредсказуемым образом. И такую беспорядочную толпу я должен вести против Хазаора? Но как мне с ним биться, если он твёрдо на хазар опирается, а подо мной болото какое-то?
Да Навна и сама понимает, что то болото превратится в твердь лишь тогда, когда русь начнёт равняться на Дружемира — а ряды его сторонников растут удручающе медленно.