Страх тирании
Русомир мыслит гораздо более широко и упорядоченно, чем Дингра, но у него свои причины не впускать на Русь уицраора.
Любой народный идеал сильно прирастает к понятиям текущей эпохи и с трудом приноравливается к новшествам. А Русомир к тому же не имеет никакого опыта подобной перестройки мышления: уходящая ильменская эпоха — первая в его жизни, так что врос он в неё по уши, пропитался её духом и не склонен к восприятию чего-то чуждого ей.
Как ранее упоминалось, идея Жругра практически выветрилась из головы Русомира, пока тот обживался на севере. Русомир не то чтобы забыл о Жругре; скорее, не хотел о нём вспоминать — как о страшилке из ушедшего детства. И когда Навна начала настойчиво напоминать о столь неприятном свободолюбивому Русомиру деспотичном инфрафизическом чудище, то столкнулась с откровенным неприятием.
Русомир ворчит:
— Ты же сама меня учила: Святогор всем хорош, только людей не жалеет и потому о Руси не заботится. Вот я и равняюсь на него во всём, кроме этого, и усвоил, что от князей один вред, а уицраоры — наши извечные враги, они для меня все — хазаоры. А теперь ты же говоришь, что всё наоборот!
Да, тяжело соборице мчаться за Землёй вдогонку. Сначала планета велит учить народ одному, потом — другому, а Навна остаётся виноватой перед народом: получается, будто сама не знает, чего хочет, без очевидной всем причины меняет своё мнение и людей с толку сбивает. Куда уж проще тем соборицам, которые за Землёй не гонятся и со своими народами не ссорятся, тонут с ними в прошлом, из века в век внушая им одно и то же, хоть бы и безнадёжно устаревшее, зато родное и привычное. Однако, позавидовав им и пожалев себя, Навна вспомнила о своём уговоре с доброй Землёй и мудрым Яросветом, вспомнила свою судьбу, и все сомнения улетучились. Пусть другие соборицы живут как им угодно, а Навна должна оставаться самой собой, делать своё дело.
Настроилась на долгую тяжёлую работу и принялась терпеливо разъяснять Русомиру, что жизнь изменилась, а он должен не отставать от неё; и всё время указывала на всегда понимающего волю планеты Земомира — Русомир же обещал на него равняться.
Но проблема отнюдь не только в инерции мышления. Как говорилось в предыдущей главе, не так уж сплочённо русское общество — а значит, единовластие в нём легко может выродиться в тиранию, от которой один вред. Русомир указывает на это — и Навна не возражает, тут они вместе разбирают данную угрозу по косточкам, размышляют, как её преодолеть; однако оптимизма Русомиру явно недостаёт.
— Если уж Жругр в самом деле необходим, — говорит он, — то надо же хорошо подготовиться к встрече с ним, а на это очень много времени потребуется.
— Жругр нужен сейчас, — настаивает Навна.
И чувствует, что опирается в стену.
Русомир отдаляется от учительницы. Была она близкая и понятная, а теперь призрак Жругра отсекает её от ученика.
А раз сам народный идеал враждебен Жругру, то народ — и подавно.
Однако в Низовской земле дело обстоит заметно иначе. Там ведь беспрестанная война с хазарами и их вассалами, отчего низовская русь гораздо острее, чем ильменская, чувствует потребность в твёрдой власти.
Оттого низовцы видят русский идеал по-своему, он в их глазах всё сильнее отдаляется от образа Русомира. Получается низовский вариант русского идеала, куда более решительно нацеленный на скорейшее возвращение Поля, а потому гораздо более склонный к единовластию.
Но важно понимать, что склонность эта возникла под давлением обстоятельств, а не в силу способности низовцев жить в условиях единовластия, не позволяя ему выродиться в тиранию. Нет у них такой способности. Потому и колеблются. И надо бы учредить княжескую власть — и опасаются, как бы она не обернулась врагом похуже хазар.
Словом, страх тирании душит идею создания государства ещё в зародыше.
И тут очень важен пример для подражания. А его долго искать не надо. Рядом с Русью — по озеру Нево и Волхову — обосновались норманны, проникают они и в Низовскую землю. У норманнов есть конунги (те же князья) — и как правило нет тирании.
А в метафизической выси над ними часто парит Фрейя — соборица без народа, родом тоже норманка. Навне с ней сдружилась, им есть о чём поговорить.
И однажды они решили основательно пройтись по прошлому — начиная с Золотого века.
О Золотом веке Поля сказано в начале четвёртой части книги, посему повторяться излишне. Он обеим соборицам знаком, а вот из всех путей от него к современности каждая хорошо знает лишь один — тот, что проложен её предками; и теперь они намерены поделиться друг с другом знаниями.
Сначала Навна провела спутницу славянским путём оттуда к современности; но не будем это описывать: они видели то, что изложено в той же четвёртой части.
Фрейя обобщила:
— То, что вы удержались хотя бы на окраинах Поля, — очень хорошо… но этого же мало.
— Верно, — подтвердила Навна. — Очень хорошо — и очень мало. Но посмотри, что будет дальше…
И принялась рисовать, всё подробно объясняя.