Союз отчин
— Это замечательный идеал, — сказала Фрейя. — Я примерно к тому же хочу выйти, только с другой стороны. Причём мне кажется, что подобный идеал раньше появится у нас, чем у вас. Ведь мы вроде уже сейчас ближе к нему. Идём обратно к Золотому веку, буду объяснять с начала.
История прокручивалась задом наперёд, пока Фрейя не остановилась:
— Вот развилка, где наш путь отделяется от вашего.
Под нашим она тут имеет в виду путь не только норманский, но и вообще германский (в широком смысле слова — подразумеваются все германоязычные народы).
Они в эпохе агонии Золотого века, до появления славян. Ещё находится то одно, то другое племя, готовое взяться за объединение всех оседлых для изгнания из Поля кочевников.
На одно из таких племён и указала Фрейя.
Картина знакомая: вождь правит железной рукой, а люди это терпят, понимая необходимость единовластия, — и думают, как бы по возможности совместить его со свободой. И придумали.
После смерти вождя власть была вручена одному из его сыновей, и вообще решено, чтобы отныне она переходила по наследству.
В самом по себе таком решении ничего необычного нет. Но в данном случае наследственную власть учредили отнюдь не люди, запутавшиеся в новой обстановке и потому решившие, что свобода и смерть сейчас одно и то же. Нет, идея исходила как раз от людей,намеренных надёжно защитить свободу.
Фрейя пояснила:
— Смысл в том, чтобы крепко-накрепко привязать самого вождя к идее отчины, признав его власть наследственной — пусть власть тоже станет отчиной. Сам имея наилучшую отчину, он не станет без большой необходимости посягать на чужие отчины — рубить сук, на котором сидит, подрывать само почтение к отчине. Ведь люди верны вождю, пока видят, что он лишает отчины лишь тех, кто явно пренебрегает общим благом.
Вот ключевой вопрос — о совмещении свободы с единовластием. Славяне отвечают на него по-своему, германцы по-своему — и оба ответа однобоки.
Славяне могут дать любому, кому доверяют, безграничную власть, а за собой оставляют за собой право лишить вождя власти и жизни, коли разочаруются в нём. Тут два основных средства защититься от превращения полезного единовластия в губительную тиранию: умение людей определить, кому можно доверить власть, и право на свержение вождя.
Фрейя не считает, что этим можно надёжно оградить свободу:
— Кому можно доверить власть, кому нет — тут легко ошибиться, а если и не ошиблись, то ведь такая огромная власть может испортить кого угодно. Ну а право свержения… Если у вождя вся полнота власти, то не так-то просто людям собраться и свергнуть его. У него найдётся много способов помешать.
— Есть такие сложности, — подтвердила Навна. — Но, во-первых, не так уж плохо мы разбираемся в том, кому можно доверить власть; во-вторых, если вождь совсем оторвался от народа, так что ему уже опереться почти не на кого, то его скинем в любом случае, как бы он ни изворачивался; а в-третьих…
Она хотела было привести самый весомый аргумент, состоящий в том, что иного решения всё равно нет, — но вот же Фрейя показывает иное решение, и надо сначала присмотреться к нему — а вынести вердикт всегда успеется.
Так что они продолжают наблюдать за развитием событий в том племени.
Главная проблема выявилась быстро (собственно, о ней ещё при избрании нового вождя вовсю кричали его противники, но без толку): обстановка сложнейшая, а новый предводитель молод и неопытен. Начались неудачи, союзные племена отпали, а это племя, спасаясь от мести кочевников, откатилось далеко на север, под сень спасительных дремучих лесов.
— Но так же неправильно, — огорчилась Навна. — Вернёмся-ка немного назад…
Они откатились к первым дням после смерти старого вождя. Многие поддерживают самого видного и заслуженного из его сподвижников. На него Навна и указала:
— А если бы вождём стал он?
— Это ваш путь.
А ведь так оно и есть. Навна сейчас пытается повернуть дело в привычную ей колею. Тот претендент на власть, вместе с наиболее верными своими приверженцами, в итоге покинул племя и ушёл… куда? По большому счёту, свернул на славянский путь — вот из подобных уходников Святогор через несколько веков и создаст свою дружину, родную для Навны.
Однако чем плох славянский путь?
— Но обстановка же страшная, — поясняет свои сомнения Навна. — Вроде очевидно, что править должен самый знающий и опытный, самый лучший.
— Да, править должен лучший — и сыновья вождя должны быть лучше всех.
— Но почему выбирать надо только из них?
— Они должны быть лучше всех.
Вообще-то ничего совсем уж необычного в словах Фрейи нет. Ведь широко распространено мнение, что сила, доблесть, мудрость и прочие качества переходят по наследству — подобно власти или имуществу. Правда, такое никогда не считалось неким непреложным законом природы — человек должен делом доказывать, что на нём природа не отдохнула. Но в любом случае само по себе утверждение, что сын знаменитого воина и правителя буквально обязан быть не хуже отца, не выглядело вздорным с точки зрения тогдашних людей. Правда, соборицы глядят на дело под несколько иным углом, не особо полагаются на то, что необходимые хорошему вождю качества передадутся прямо с генами, — зато лучше всех понимают, какова сила воспитания и насколько тут важен пример отца. Всё это так — озадачивает лишь категоричность Фрейи.
Фрейя отлично знает, что её утверждения вполне можно оспорить, — её я это подсказывает. Но норманское (и германское вообще) мы заставляет соборицу (пусть она пока и без народа) непоколебимо стоять на том, что положено принимать за аксиому. Фрейя поясняет:
— Подчиняться можно только тому, кто лучше тебя, — ведь так испокон веков считается. Но сейчас нужна прочная власть, а её не обеспечить иначе, как сделав наследственной. Как одно с другим совместить? Да только так: сыновья вождя должны быть лучше всех, тогда и нет вопросов, почему править положено непременно им (или кому-то из них). А должны — значит, они на самом лучше всех. Так мы считаем… а иначе мир развалится.
Последний аргумент — воистину убойный в дискуссиях между соборицами: если логика угрожает устоям соборного мира, то ну её, логику. Сама Навна так оберегает свой соборный мир от лишних доводов разума (уместно вспомнить хотя бы про былое фантастическое соединение Жарогора со Жругром) — и, само собой, признаёт такое право за всеми соборицами. А поскольку в данном случае речь о германских соборных мирах, то как Навна может что-то указывать? Не твоё — не командуй. Лучше смотри, слушай — и вникай в чужую логику, не объявляя её заранее неверной.
Поэтому Навна напрямую не спорит, а предлагает учесть ещё иное:
— Хоть мы сейчас и в прошлом, но загляни отсюда в наше время — и что там? А там мы, хотя Поле до сих пор не отвоевали, но всё же крепко держимся за него, а вы — где-то очень далеко. И ты думаешь, что ваше решение лучшее?
— Но Поле всё-таки ещё не ваше, так что рано с уверенностью судить, чьё решение лучше.
Не бесспорно — но весомо. Навна не возражает и вообще больше не ищет новых аргументов в будущем (вернее, в том, что по отношению к тому времени является будущим), а просто осматривается вокруг. И наконец говорит:
— Но уйти от Поля — значит признать, что мы не самые сильные и кого-то боимся… это же ужасно.
— Дать чрезмерную волю власти и потом дрожать перед ней — ещё ужаснее.
Навна вроде и возразить не может — но Поле не отпускает. Мы же самые сильные, можем гулять по чисту полю, никого не боясь, так было всегда — и должно быть всегда. Отступить в леса можно, если иначе никак, — но лишь на время, а вовсе отречься от Поля — ни за что.
— А мы остаёмся, — ответила она.
На самом деле обе сейчас всего лишь повторяют то, что в ту эпоху решили их предки. А Фрейя и Навна ответ на данный вопрос получили с рождения в готовом виде — каждая свой. Фрейе ясно, что нужно продолжать строительство задуманного союза отчин — хоть бы и вдали от Поля, а Навне — что Поле бросать нельзя ни при каких напастях.
Но сейчас в роли гида Фрейя, так что Навна послушно следует за ней далее. И не только во времени, но и в пространстве: германские племена сдвигаются всё дальше к северу.
И наблюдает, как союз отчин мало-помалу превращается в реальность. Германское племя — союз отчин. И складывается соответствующий народный идеал. Идеал человека, для которого превыше всего наследственные права и обязанности. В сущности, человек погружён в мир отчин, мыслит его понятиями, по ним сверяет все свои действия.
Многие племена рассыпались и гибли, но Фрейя с Навной не сворачивают в тупиковые ответвления истории, держатся её фарватера — а он выносит к такому обществу, какое сейчас у норманнов.
В любой норманской общности на самом верху конунг, ниже — другие знатные люди (наиболее общее название их — хёвдинги), ещё ниже — простые свободные люди (бонды). И всё пронизано идеей отчины. Бонд унаследовал от отца личную свободу, дом, имущество, место в обществе — это его отчина. И он не будет рисковать ею ради того, чтобы попробовать перетряхнуть всё и занять место выше, чем было у его отца. В случае каких-либо потрясений в стране бонды, как правило, следуют за ближайшими к ним хёвдингами; время противостояния верхов с низами ещё не настало. Так что судьбу власти вершат в основном хёвдинги. Причём никто из них не пытается стать конунгом. Ведь отрицать монополию правящего рода на власть — значит подрывать принцип наследственных прав вообще, что грозит катастрофой и самим хёвдингам. Свергнуть конунга могут — но его заменяют другим представителем того же рода.
Конечно, это упрощённая схема, а в реальности всякое бывает; но сама суть вкратце именно такова.
Навна не без зависти разглядывает норманских хёвдингов. Да, они и впрямь во многом похожи на её Муромца. Любой хёвдинг с детства усваивает, что он несёт свою — причём вполне определённую и осязаемую — долю ответственности за благополучие страны. Соответственно, есть у него и чёткое понятие о службе, предполагающее как верность конунгу, так и готовность приструнить его, если зарвётся. Всё это для хёвдинга — нечто само собой разумеющееся, часть отчины.
А чего не хватает самому лучшему хёвдингу, чтобы сделать ещё шаг — стать в самом деле как Муромец?
Собственно, пока ещё не хватает даже условий, и прежде всего — уицраора; вот появится он — тогда и увидим, способны ли норманны (хотя бы верхний их слой) стать похожими на живущего в мечтах собориц идеального богатыря.