Короли и герои

    Для большей ясности уместно сравнить с русскими былинами германский эпос, сюжеты которого восходят большей частью именно к той эпохе, когда готы и другие германцы боролись за Поле.

    Бросается в глаза вот какое различие.
    В наших былинах образы правителя и героя чётко разграничены. Есть князь Владимир, в котором ничего героического, — и есть богатыри, которые служат ему, а не пытаются занять его место. В германском эпосе подобного разделения образов героя и правителя нет и в помине. Они переплетаются: король обязан быть также героем, герой зачастую хочет стать королём.
    Чтобы разобраться, что из этого следует, глянем на весьма известный сюжет, в котором, казалось бы, всё-таки наметилось нечто похожее на связку Илья Муромец — князь Владимир.

    Сигурд из «Саги о Вёльсунгах» и «Старшей Эдды» (в немецкой «Песни о Нибелунгах» он Зигфрид) весьма похож на Муромца как нравом, так и положением в обществе; он тоже идеальный герой на службе. Конечно, тут своя, диктуемая самим духом германского эпоса специфика: Сигурд вовсе не плебей, он происходит из знатнейшего королевского рода Вёльсунгов, а король Гуннар (Гунтер «Песни о Нибелунгах»), которому он служит, — личность тоже весьма героическая, и притом Сигурд женат на него сестре. Словом, между ними нет той громадной дистанции, которая разделяет Владимира и Илью. Однако оставим эти второстепенные детали, сосредоточимся на сути: Гуннар всё-таки по своим достоинствам далеко уступает Сигурду, но тот волей судьбы оказался у него на службе. Король ценит Сигурда как лучшую опору своего королевства, щедро его вознаграждает, осыпает почестями, а тот ему верен, ничего они друг против друга не замышляют. Словом, налицо картина, характерная больше для русского эпоса, нежели для германского. Но раз уж в германский она не очень вписывается, то и кончилось всё плачевно.
    Если столкновения между Ильёй и его государём всегда в итоге разрешаются миром, то здесь первый же конфликт обернулся непоправимой бедой: Гуннар подстроил убийство Сигурда, а оставшись без такого могучего вассала, сам затем погиб со всем своим королевством.

    Вникать во все перипетии дела не будем, достаточно сказать о главном.
    Распря началась со спора между жёнами Гуннара и Сигурда о том, чей муж сильнее и храбрее. Понятно, чем чреваты подобные дискуссии в обществе, где считается,  что именно лучший и должен править. Конечно, эта аксиома не господствовала безраздельно всегда и везде; под влиянием здравого смысла её часто задвигали в тень; и Сигурд с Гуннаром её держали в тени, потому и жили до поры в дружбе — но вот при первом же удобном поводе она выскочила на свет, размахивая своим яблоком раздора: «Так кто из вас лучший?!» Причём миролюбивый Сигурд старается уладить дело, а уж претензий на власть и подавно не предъявляет — но в тамошней атмосфере подозрения на этот счёт возникают сами собой. Сигурд виноват, в сущности, уже тем, что он лучше всех; потому и опасен, потому и желательно от него избавиться.

    Попробуем вообразить былину, в которой по подобному поводу поругались жёны князя Владимира и Ильи Муромца. Это выглядело бы нелепо: все и так знают, что по общепринятым меркам Илья несравненно лучше Владимира, — и что из того? А ничего: у власти всё равно остаётся Владимир — как законный правитель. Сравнивать богатыря с князем вообще бессмысленно, у них разные роли — и критерии для оценки разные.
    Государь, уже по происхождению своему имеющий право повелевать всеми, необходим богатырям, чтобы они могли собираться вокруг него и служить Руси; не будет этого верховного арбитра, одним своим словом пресекающего любые разногласия, — не будет и единой дружины, богатыри перессорятся и станут до бесконечности воевать друг с другом, как герои германского эпоса, самые удачливые сделаются где-то местными князьями… но богатырям разве это надо?
    Князь Владимир сознаёт, что богатырям без него будет столь же плохо, как и ему без них, — и потому не усматривает для себя опасности в том, что его окружают люди, которым он далеко уступает силой и храбростью. Нечего ему бояться: он на своём месте.
    А Гуннару такое олимпийское спокойствие недоступно — он живёт в мире, где понятие о законности власти крайне условно и любой «слишком хороший» вассал потенциально опасен для своего господина. И в заварухе, поднявшейся из-за той женской размолвки, Гуннар ведёт себя не как стоящий над схваткой государь, а как обычный её участник — и в итоге губит других и себя. И всё это в полном соответствии с требованиями народного идеала — тот просто не может подсказать выход из такого положения.

    А теперь смотрим глубже.
    Владимир ведь не боится богатырей не потому, что для них сама по себе верность князю якобы значит больше, чем для германских витязей верность королю. Нет, дело в идейной основе власти князя. Как уже говорилось, представление о безусловной законности власти Владимира в конечном счёте вытекает из заботы о Руси: ей нужен мир — и потому должен быть один князь, чьё право на власть не подвергается никакому сомнению, — и все лучшие воины должны собираться вокруг него в единую дружину, а это и есть главное условие для поддержания мира. А в германском эпосе где Русь — или, вернее, что-либо вместо неё? Нет ничего, вообще отсутствует понятие о родной стране как высшей ценности. Потому и королей может быть много, а значит, и дружин тоже много — а какая тогда мирная жизнь?

    Фрейя подтверждает:
    — И сейчас так — в том числе у норманнов. Нет ясного понятия о стране — и основа для верности конунгу весьма слабая; именно потому, что это верность всего лишь отдельному человеку.

    И подробно объясняет на примерах — уже не из эпоса, а из реальной жизни. О чём именно она говорит, увидим из следующей главы.
    Правда, там речь о событиях, происходивших двумя с лишним веками позже (они подробно описаны в сагах, а потому лучше подойдут в качестве иллюстрации), но суть та же, что и в примерах, приводимых Фрейей.