Ярославичи

    Для лучшего понимания того, о чём пойдёт речь далее, желательно уже сейчас окинуть взглядом события всех семи десятилетий после кончины Ярослава Мудрого — а в особенности сравнить судьбы разных ветвей его потомства. И что видим?
    Впечатление такое, словно над всем родом Изяслава Ярославича довлеет какое-то проклятие. И сам Изяслав, и его сыновья и внуки демонстрировали прямо-таки фатальную неспособность удерживать то, что им законно причиталось по лествичному праву. Другие князья то и дело что-то у них отбирали, пока не отняли почти всё. Причём больше всего (не только земли, но и право на верховную власть) присвоили потомки Всеволода Ярославича. Об этих перипетиях ещё будет подробно говориться в данной части книги, пока же достаточно указать глубинную причину: из всего потомства Ярослава Мудрого наилучшая связка с Русью была у рода Всеволода, наихудшая — у рода Изяслава.
    А потому и сила верховной власти прямо зависела от того, представитель какого из этих родов княжил в Киеве. Всеволод Ярославич, его сын Владимир Мономах и внук Мстислав Великий действительно руководили Русью (насколько то возможно при лествичной системе), тогда как у Изяслава Ярославича и его сына Святополка не получалось быть даже первыми среди равных — отчего при них лествица словно хромая.

    Причём такая хромота проявилась с самого начала, поскольку Ярославу Мудрому наследовал именно Изяслав. Не ладя с подданными и потому не находя в них прочной опоры, он оказывался слабее младших братьев, у которых отношения с населением их владений заметно лучше.
    Яросвет с Навной, Борис с Глебом и Жругр солидарны в том, что такое положение ненормально, — но решения предлагают очень разные.
   
    — Я ведь согласился тебя слушаться, — сердито выговаривает Навне уицраор. — Признал, что князей должно быть много, и что убивать друг друга им нельзя, и что кто старше, тот и главнее, и что нужен лествичный порядок, а не единовластие. Во всём я уступил. Но когда старший князь — на самом деле даже и не главный, так что и настоящей властной вертикали нет, — это же неправильно! Мы так не уговаривались!
    — Не уговаривались, — печально соглашается Навна. — И неправильно, согласна. Но что поделаешь, если Владимир Ярославич рано умер и вот так получилось. Ладно, Изяслав не вечен, а потом, глядишь, на его месте окажется Святослав или Всеволод — и будет как надо.
    Жругр в ответ бурчит что-то свирепо и невнятно, но Навна и так понимает, что он хотел бы сказать. Мол, эдак ждать придётся, пожалуй, слишком долго, так что лучше Изяслава просто убить, но я этого как бы не предлагаю, поскольку насчёт подобного мы с тобой как раз уговаривались… но посмотрим ещё, мало ли как дело повернётся. Ясно, что Жругр только ждёт подходящего момента, чтобы, не нарушая прямо уговора с Навной, всё-таки избавиться от такого князя, который  формально вершину власти занял, а действительно править не может.

    Зато в такой обстановке Ярославичи учатся править совместно, без главного — а значит, без уицраорского присмотра.
    Они довольно долго соблюдали наставления отца (разумеется, за исключением того, что Изяслав должен быть главным), были дружны между собой. Но поскольку взаимопонимания с подданными им недоставало, то недовольные начали объединяться вокруг других князей.

    Первая усобица возникла через десятилетие после смерти Ярослава Мудрого.
    Ростислав Владимирович с двумя влиятельными боярами — Вышатой и Пореем — собрал большую дружину и захватил отдалённую от основной Руси (и притом богатую) Тмутаракань ^[1], прогнав оттуда своего двоюродного брата Глеба, сына Святослава Ярославича. Глеб ушёл в Чернигов и скоро вернулся — с отцом и войском. Ростислав оставил город без боя, причём в летописи подчёркивается, что не из страха, а из нежелания поднять оружие против своего стрыя ^[2]. И это правда. Ростислав отстаивал понимание старшинства в буквальном смысле: кому из князей больше лет — тот и выше. На таком основании Ростислав отнял Тмутаракань у Глеба — как у младшего; а когда пришёл сам Святослав, Ростислав уступил ему город — как старшему. Ростислав рассуждал так: если Святослав хочет сам княжить здесь, то пожалуйста — он мой стрый, его старшинство я признаю, ему уступлю — но не Глебу. И ведь по большому счёту не в Тмутаракани дело, тут дальний прицел — на верховную власть. Выставляя Глеба из дальнего причерноморского города, Ростислав тем самым прозрачно намекал: когда возьмёт Бог всех сыновей Ярослава — тогда именно старший из его внуков вокняжится в Киеве, а старший — я.

    На самом деле Святослав, естественно, не собирался тут на окраине княжить; он оставил в Тмутаракани Глеба и вернулся в Чернигов. Но вскоре Глебу пришлось последовать за отцом — Ростислав выгнал его повторно.
    Летопись отзывается о Ростиславе благожелательно, а когда он умер, несколько князей назвали своих сыновей в его честь. Похоже, что логика, которой руководствовался мятежный князь, многим импонировала — как простая и человечная; а её очевидные демиургу внутренние противоречия доходили до людей тяжело и медленно.
    Сложно сказать, как развивались бы события далее, но через два года Ростислава отравили греки, стремившиеся прибрать Тмутаракань к рукам. Сыновья его были ещё малолетними, так что многие сторонники Ростислава волей-неволей перешли на службу к Ярославичам, которые (насколько можно судить по дальнейшей карьере Порея и сыновей Вышаты) приняли их хорошо — лишний довод в пользу того, что они не особо и считались за мятежников; лествичный порядок отнюдь не настолько укрепился в умах людей, чтобы видеть закоренелого злодея во всяком выступившем против него.

    Всеслав Полоцкий тоже начал войну против Ярославичей, но потерпел поражение. Потом они пригласили его на переговоры, обещав безопасность и целовав на том крест, — но схватили, увезли в Киев и посадили в поруб ^[3].
    Это один из множества примеров того, насколько выше христианской клятвы князья ставили главный завет Бориса и Глеба. Крёстное целование попрали — что было отнюдь не в диковинку, хотя формально всячески порицалось, — однако жизнь пленному князю сохранили: ладно, пусть мы клятвопреступники — но не братоубийцы же.

    Теперь не оставалось вообще ни одного князя, который мог возглавить оппозицию Ярославичам. Но это означало лишь то, что язва загоняется вглубь. Ведь недовольные-то никуда не делись, и ежели жизнь покатится такой колеёй, то они могут впасть даже в крайность, на которую по доброй воле ни за что не решатся, — вовсе отринуть род русских князей как безнадёжно оторвавшийся от страны, выдвинуть претендентом на власть какого-нибудь иноземного князя или кого-то из местных предводителей. А это обернётся полным хаосом: править Русью не может никто, кроме тех, кто с рождения к тому готовится.

    Однако в плену полоцкий князь пробыл немногим более года. Скоро затрясло уже не периферию, а сам центр государства, — и от таких содроганий многое рассыпалось — в том числе и поруб Всеслава.

    1. Ныне Тамань.

    2. Стрый — дядя по отцу. Поскольку у русских князей наследование шло строго по мужской линии, то стрый гораздо важнее, чем вуй — дядя по матери.

    3. Бревенчатая тюрьма без дверей.