Давид Святославич
Навна в теремке колдует над Властимиром. Готовит его к новому преображению — нимало не сомневаясь, что оно наступит: не впервой Властимиру преображаться. Ведь считал же он ещё не так давно, что князьям пристало добывать власть над Русью силой, — а теперь отвергает такое как ересь. А почему? Навна научила — с помощью Бориса и Глеба. Вот и сейчас научит, что князь обязательно должен ладить не только с братьями, но и с жителями своих владений. Однако снова нужно, чтобы кто-то из князей в земном мире подал пример, делом доказал, что такое вообще возможно. И Навна давно знает, кто именно ей поможет.
Это Давид Святославич. Он имеет такое же право на Чернигов, как и его брат Олег, — но мыслят они по-разному. Олег: да, права наши не бесспорны — но бесспорных ни у кого нет, так что буду добиваться своего — добром или лихом. Давид: да, наши права на Чернигов весьма основательны — но отнюдь не бесспорны; если будем их отстаивать — прольются реки крови; нет, лучше уступлю.
Насколько удивительно смотрелась в то время логика Давида, видно хотя бы из следующего. Почти столетие спустя неизвестный автор написал «Слово о князьях», ключевая идея которого в том, что заветам Бориса и Глеба и в самом деле можно в полной мере следовать; и кого из князей он упомянул как доказавшего это собственной жизнью? Именно Давида Святославича. Видимо, крепко тот запомнился современникам своим необычайным миролюбием.
Другие князья равнялись на Бориса и Глеба (иначе говоря, на утверждённый ими образ идеального князя), что называется, в меру: не убиваем друг друга, уступаем, если это для нас не слишком обременительно, — так вроде и достаточно, вроде не такие уж мы и плохие; а если зачастую толкуем спорные вопросы каждый как ему удобнее… так жизнь такая, иначе не получается, все так делают. Ведь тот же Олег не ощущал себя каким-то большим отступником от заповедей Бориса и Глеба, когда воевал из-за Чернигова, — нет, он считал, что пытается получить своё, а не зарится на чужое. И его противник Владимир рассуждал подобным же образом. Оба равнялись на святых братьев в меру — и толковали спорные моменты каждый в свою пользу. Результат — война. А Давид равнялся на братьев-страстотерпцев куда последовательнее: уступал даже в таких случаях, в которых другие считали совершенно естественным упереться насмерть.
И к уменьшению своих прав из-за ранней смерти отца Давид отнёсся в согласии с указанием Яросвета: от рождения Бог наделил меня (как и любого князя) щедро, а если потом забрал немного назад — на то Божья воля, обижаться ни к чему. Так что Давид, строго следуя лествичным правилам, признавал Святополка и Владимира выше себя — и удовлетворялся тем, что они ему дадут. А потому он — единственный из всех Святославичей — никогда даже не пытался бороться за Чернигов.
Он вообще ни в каких усобицах не участвовал. И не потому, что такой пацифист (как раз это было бы отходом от княжеского идеала, ибо князь обязан браться за оружие, когда действительно необходимо). Впоследствии Давид станет одним из предводителей общерусского наступления на половцев, лично участвуя во всех походах. Так что воевать за Русь он всегда был готов, избегал лишь усобиц.
Если у других князей княжеский идеал где-то вверху и они подтягиваются к нему насколько получается, то Давид видит его рядом с собой — раз уж действует в полном соответствии с его требованиями. А дальше то, что обычно и бывает в подобных случаях: если человек достиг своего идеала, то кого видит над собой? Самого Яросвета.
А Яросвет говорит:
— Это замечательно, что у тебя с другими князьями такие отношения; а надо научиться такому же согласию и с народом — прежде всего в твоей отчине. Ты и есть самый подходящий князь для Чернигова.
— Но я же сам отказался от него.
— Отказался домогаться его силой. Но Владимир сам его тебе отдаст.
— А Олегу?
— Вам всем — Святославичам. Но отдаст именно потому, что есть ты. Одному Олегу не отдал бы. Потому что только ты можешь сделать так, чтобы Чернигов, отделившись от Киева, не отделился от Руси.
Да, суть в этом. Пусть Черниговская земля живёт сама по себе, имея собственных князей и собственную дружину — лишь бы те князья с той дружиной не отлынивали от борьбы с врагами Руси. Вопреки устоявшемуся мнению, такое возможно. Конечно, черниговские сторонники независимости привыкли смотреть на половцев как на своих естественных союзников — но к тому жизнь приучила, а если точнее, приучили главные русские князья, эту независимость категорически отвергающие. А если Святославичи получат Черниговскую землю навеки и притом сами будут признаны тоже главными князьями, наравне со Святополком и Владимиром? Тогда у черниговцев не будет никаких причин держаться за союз с половцами. Но это при условии, что их князья смогут сохранять единство как с Черниговом, так и с Русью в целом. А это очень сложно: всяких противоречий между общерусскими и местными интересами хоть отбавляй — и надо постоянно их улаживать.
— Ты сможешь, — заверил Давида демиург. — С князьями научился миром договариваться — и с Черниговом сможешь.
Это новый, почти никому в земном мире ещё не понятный взгляд на значимость братства князей: учась править в согласии друг с другом, князья тем самым незаметно учатся править в согласии с другими людьми вообще. В самом деле, что с другим князем искать общий подход к какому-то делу, что с черниговцами — разве одно от другого принципиально отличается, разве тут не одни и те же умения требуются? Кто привык решать касающиеся всей Руси вопросы, советуясь с другими князьями, учитывая их интересы и мнения, — тот уже в общем-то готов и к тому, чтобы вот так же находить общий язык и с остальными людьми. С теми же черниговцами, в частности. Давид готов к такому лучше всех. И притом Чернигов — его отчина. Так что там ему и место.