Сосланная на небо

    Первым, кого Навна увидела в мире ином, оказался Жарогор.
    — Ты почему нас не спас?
    — Это было невозможно, — ответил он удручённо. — Но мы и отсюда будем бить Кощея, пока не победим. Садись на меня.
    — А где все мои?
    — Поднимемся повыше — увидишь.

    Как ни обижена она была на Жарогора, но, не имея ни малейшего представления о том, что делать, куда податься в небесных дебрях, сочла за лучшее последовать его совету. И стала подниматься на Жарогоре на небо — можно так сказать, а вообще не очень понимала, что деется.
    — Вот отсюда хорошо видно, — сказал наконец Жарогор. И исчез.

    Тут Навна и увидела своих.
    Оказалось, что её родные (точнее, их вылетевшие из тел души) чувствуют себя очень по-разному. Отец взошёл на небо даже без помощи Жарогора и быстро тут осваивался. А вот мать, брат и сёстры ощущали себя в мире ином совершенно чужими и не походили на живых. Самим им небес никак не достичь, разве что их как-то туда, если позволительно так выразиться, затащить — то есть оживить окостеневшие души. Отец принялся поднимать на небо маму, а Навна — своих младших. Хватается то за одного, то за другую, тянет что есть мочи, без всякого толку, потом рыдает от бессилия, потом опять тащит — а толку нет как нет.

    И тут к ней подошёл Яросвет.
    Думали они совсем о разном. Он намерен сделать из неё Соборную Душу, какой ещё на Земле не бывало, а она взбирается на небеса, изо всех сил пытаясь тянуть за собой троих младших, на этом для неё свет клином сошёлся. Яросвет отложил пока свои грандиозные планы и принялся помогать своей будущей главной помощнице. Для начала подсказал ей оптимальный порядок действий:
    — Начни с того, что легче, — помоги взобраться сюда брату, он более живой. А уж потом вместе с ним и сестёр поднимете.
    — Пожалуй, так и надо сделать, — согласилась она, вытирая слёзы. — Но как хотя бы его оживить?
    — Надо объяснить ему, что вы попали к своим и мы отсюда поможем нашим в земном мире победить обров. И что он тоже будет в этом участвовать. Тогда он поймёт, зачем жить, — и оживёт.
    — А как я объясню, если сама почти ничего не понимаю?
    — Я тебе объясню, а ты — ему.
    — Лучше прямо ему и объясни.
    — Он не станет меня слушать. Для него что я, что Жарогор — чудища какие-то, вроде Кощея. Он здесь никому пока не может верить — только тебе. Не успела достаточно воспитать брата в той жизни — так заверши это здесь.

    Получается, тут не полная неизвестность, тут надо делать по большому счёту то же, чем она ещё в том мире с таким увлечением занималась и в чём разбирается. Навна почувствовала под ногами небесную твердь. До сих пор пыталась тащить сюда брата и сестёр, сама то и дело куда-то проваливаясь, а теперь хотя бы может на что-то надёжно опираться. Она осмотрелась уже более уверенно; всё же здешние дебри не совсем чужие. Однако слишком многое непонятно. А главное…
    Она внимательно поглядела на Яросвета:
    — А ты кто?
    — Это я тогда посадил тебя на Жарогора.

    Теперь Навна действительно почувствовала себя своей на небесах.
    И построила здесь теремок. И положила в него брата и сестёр. Их надо воспитывать — как и раньше, только теперь воспитание равносильно воскрешению. Правда, Яросвет предупредил, что это займёт много лет. Что ж, куда деваться, хоть тысячу.

    — С чего же начинать воскрешение? — спросила Навна.
    — Сначала погляди на себя, — ответил Яросвет, — и подумай: а сама ты почему живая?
    — А была бы мёртвая, так кто их оживит? Нельзя мне умирать.
    — А когда оживишь их, дальше что?
    — Других сюда поднимать — родственников, подруг, всех детей из моего теремка… вообще всех своих… — тут Навна замолкла, припоминая всех, кого предстоит втащить на небеса, и всё более ужасаясь размаху встающей перед нею задачи. И кого сначала, а кого потом? Воистину жуткий вопрос.
    — Сразу всех, — сказал Яросвет. — Это единственное решение.
    — Как сразу всех?!
    — Ты станешь русской Соборной Душой. Будешь показывать людям, как жить в ладу с Русью, а значит — жить вечно и счастливо. Тогда тебе не надо будет затаскивать сюда каждого по отдельности, ты откроешь ворота на небо для всех.
    — Как?
    — Кто пройдёт свой земной путь с пользой для Руси, тот потом поднимется сюда, в небесную Русь. Твоё дело — чтобы каждый к такому готовился с рождения. Для чего ты построишь новый теремок, который будет освещать путь каждому с рождения.
    Вот так гораздо понятнее; столь милый сердцу Навны образ теремка сразу прояснил суть дела.
   — Так вернёшься в земной мир, — завершил Яросвет, — в том смысле, что научишься отсюда влиять на него. Свободные словене объединятся вокруг нас с тобой — и уничтожат обров, и Поле будет наше.
   Навна слушает с замиранием сердца: «Ну ничего себе, неужели я могу такое сделать?! Невозможно… нет, возможно, потому что деваться всё равно некуда! И своих оживить должна, и в земной мир вернуться должна, а раз должна — значит, сделаю, нечего тут сомневаться».

    Она в раздумье глядит на земной мир, где сейчас и опереться не на кого. Словенская дружина не совсем уничтожена и, несомненно, через какое-то время оправится от разгрома, но женщины и дети погибли или в плену — то есть исчез зародыш земной Руси. Да и когда он опять появится, то как Навна станет общаться с земными людьми? Между ней и тем миром — стена, непонятно какая, но в любом случае труднопреодолимая. Точнее, она выглядела вовсе неприступной — но мысль о расставании с земным миром Навна отметала как слишком страшную, а потому — по её логике — пустую.
    Навна ощущала себя сосланной на небо. Ссылка — это ей знакомо. Свободные словене, по сути, были сосланными из Поля в глушь; вернее, сами туда ушли, избегая гибели, что сути не меняет. И всегда стремились вернуться. И вот Кощей сослал их вовсе на небо. Но теперь Навна хотя бы в самых общих чертах знает, как вернётся в земной мир.