Метафизический медведь
— Яросвет, а Жарогор кто?
— Идеальный уицраор.
— А уицраор кто?
Яросвет объяснил. Уицраор — метафизическое существо, внушающее людям верность той или иной власти. Впрочем, бывает власть и без уицраора. У словен так оно и есть. Оказавшись в тяжёлой ситуации, они могут вручить кому-то даже вроде неограниченную власть — но и тогда оставляют за собой право сместить его, если начнёт делать нечто им непонятное. Такое право считается само собой разумеющимся, его не отменить, не переделав сознание людей, — вот почему души словен закрыты для уицраора. Тот может появиться только там, где люди признают за властью право действовать по её собственной логике, понятна та народу или нет.
Навна вспоминает сон, в котором впервые увидела Жарогора. Ведь он тогда одним взглядом сделал богатырей другими.
— В чём истина Жарогора? — спросила она. — Что становится ясно человеку, если он впустил Жарогора в свою душу?
— Что надо сначала как следует понять, в чём благо для Руси, а в чём зло, — и лишь тогда можно участвовать в управлении страной. То есть вече вправе управлять Русью, разве что когда все будут в этом хорошо разбираться — чего в обозримом будущем не предвидится. Так что пока Жарогор внушает людям верность князю и желание самим мало-мальски разбираться в государственных делах. Правда, сам Жарогор мало до кого способен достучаться в земном мире.
— Но я вернусь в земной мир на Жарогоре?
— Не совсем так. При воплощении в земном мире он неизбежно огрубляется, искажается, даже само имя его сжимается. Жругр — это и будет земное воплощение Жарогора.
Навна словно сама врезалась в стену между небесным и земным мирами, пробив её и искорёжившись при этом до неузнаваемости, обернувшись какой-то кикиморой с другим именем, — так жалко ей стало своего белоснежного Жарогора.
— И сильно Жарогор при воплощении исковеркается? Крылья не отломятся, летать на Жругре будет можно? — спросила она жалобно.
— Можно, — ответил Яросвет. — Попозже объясню, как именно.
— Тогда всё-таки не совсем плохо… И Жругр победит Кощея?
— Да, для того он сейчас и нужен. Тот, кого ты привыкла называть Кощеем, — уицраор Аваор, и победить его может только другой уицраор.
Какое-то время Навна ошарашенно глядела на демиурга, а потом спросила нахмурясь:
— Это что же, земное воплощение моего милого Жарогора и Кощей вроде как существа одной природы?
— Да. Уицраоры — самые сильные существа в мире, потому что лучше всех умеют объединять людей, а объединённые одной волей люди — сильнее всего. Поэтому против Аваора надо выставить своего уицраора — и никак иначе.
Яросвет подбирал слова, понимая, что просвещение Навны вышло к тому, что наиболее опасно для её мечты. Правда, убить эту мечту нельзя вообще ничем. Что слишком страшно, убийственно для мечты, то Навна просто отбросит. Вот и сейчас она Яросвету не поверила и решила: в земном мире воплотится такой Жругр, отличие которого от Жарогора чуть ли не к одной разнице имён и сводится. Получается Жругр-Жарогор. Это возможно — просто потому, что иные варианты слишком страшны, а значит (по логике Навны), невозможны. Яросвет всегда прав — но сейчас дал промашку. Так что мечта Навны выжила, хоть и оказалась в довольно угнетённом состоянии.
Осмысляя новые сведения, Навна вопросила:
— Так уицраор по природе своей добрый или злой?
— Это, можно сказать, метафизический медведь. Полезен или вреден — зависит от того, кто его использует — добрые силы или злые. А по природе он не добрый и не злой, зверь как зверь.
Вот это Навна понять не в состоянии:
— Кощей — воплощение зла, чернющий и гадкий.
— Просто он наш враг, вот и смотрим на него так. На деле — тот же медведь и есть.
— Быть такого не может. А Жарогор?
— Жарогор — идеальный уицраор, нам с тобой вполне послушный, а раз так, то добрый. А Жругр — реальный, так что будет ни добр ни зол. Пока этого не усвоишь, уицраорскую натуру не поймёшь и на Жругре не полетишь.
Но в то, что Кощей и Жругр — существа одной природы, Навне всё равно не поверить. И когда Яросвет сообщает про уицраоров что-то, ей нравящееся, она применяет это к Жругру, а если что-то противное — то к Кощею.
И старается понять, как это будет выглядеть на земле:
— Допустим, Жарогор воплотился в земном мире без всякого искажения… ну, хотя бы вообразить такое можно?
— Даже нужно.
— Вот он воплотился — и что получается? Мы выбираем князя… вернее, они выбирают…
— Лучше говори «мы». На самом деле мы с тобой по-своему тоже в этом будем участвовать.
— Мы выбираем князя, он знает, что делать, и объяснит это всем.
— Объяснит — насколько возможно.
— А если не очень поймут?
— Значит, поведёт куда надо, независимо от понимания, — пусть осознают уже по ходу дела, насколько сумеют и захотят.
Навна уже знала, что на исходе своей земной жизни Яросвет был избран князем словен. Она спросила:
— Ты же, будучи князем, старался более убеждать, чем заставлять?
— Конечно. Но опять же — насколько возможно, а возможно тут не так уж много. Люди, за небольшим исключением, погружены в частные дела, а как с таким мышлением здраво судить о делах всех славян? Конечно, лучше бы всех просвещать, чтобы сами всё понимали, вот только просвещение — дело, мягко говоря, долгое, а действовать надо прямо сейчас. Отсюда вывод: пусть князь правит, не отчитываясь ни перед кем, поскольку иначе править не сможет вовсе — и Руси не бывать.
Вроде и всё правильно говорит Яросвет, но Навна не может передать его доводы Радиму — тот, едва заслышав подобное, ещё больше мертвеет, тяжелеет, сползает глубже в чёрное небытие и сестру туда тянет. Причём она чувствует: сама по себе мысль о том, что будет князь, для Радима мало-мальски приемлема, а поистине убийственно то, что князю надо повиноваться, даже если его не понимаешь. Так что князя-советчика Радим признать сможет, если постараться, — но Яросвет считает такой вариант бессмысленным. Поэтому в Мире жизненного пути Навна видит перед собой завал (или даже кем-то умышленно сооружённую засеку), никак не пробраться. Словом, на этапе изучения уицраоров просвещение Навны застопорилось, закрутилось водоворотом. Какая-то неприемлемая картина мира складывается — а значит, неправильная. Мысли Навны вертелись, сталкивались, разлетались в разные стороны — и наконец сфокусировались в одном вопросе:
— А чего хочет сама Земля?