Свидание с кароссой

    Поглядев на Дингру с разных сторон, Навна решила, что пора вдобавок поговорить с ней. Для чего отправилась в своё детство, в то время, когда и теремка ещё не было. Тогда логика Навны соответствовала логике Дингры — настолько, насколько вообще могла ей соответствовать.
    Покружилась над родным градом, спустилась к нему — и видит родных и знакомых. Естественно, они её присутствия никак не ощущают, её появление здесь ни на что не повлияет — нельзя же изменить прошлое. Всё, что она может, — мысленно вселиться в себя тогдашнюю и от её имени устроить воображаемый диспут с Дингрой.
    «Но где я тут? А вон, сестру на руках таскаю, пытаюсь убаюкать, — тут нынешняя Навна-невидимка совместилась с тогдашней Навной. — Усыплю — другие заботы найдутся, такого же рода. Вот чем занята по уши, никаких мыслей о великих свершениях у меня вроде и быть не может… но точно ли? Нет, всё не так просто — мы к великому делу с рождения привязаны, оно нас не отпустит. Тут у нас та же судьба, что и у Дингры. Просто пока я этого не сознаю».

    Да, пока Навна (тогдашняя) следует велениям кароссы, исполняет её указания — даже правильнее, чем сама та ожидает… словом, исполняет творчески.
    Дингра говорит: «Слушайся старших и помогай им». Навна слушается и помогает — во всём, в чём может, но особенно, разумеется, в том, что прирождённой Учительнице удаётся лучше всего. Получается заботливая нянька, понемногу превращающаяся также и в воспитательницу.
    Навна-невидимка устами Навны-няньки вопрошает:
    — Дингра, я правильно живу?
    — Отлично! Тебе я доверяю куда больше, чем другим в твоём возрасте.
    — А чему следует учить младших в первую очередь?
    — Во всём брать пример со старших.

    В голосе кароссы сквозит неуверенность. Ведь, к её негодованию, старшие здесь не таковы, как в племенах. У всех детей отцы — в дружине, сам смысл существования которой — отбить у обров Поле; а потому отречься от Поля — значит отца родного не уважать; а где не почитают старших — там кароссе не жить. Дингра, как и подобает кароссе, велит младшим брать пример со старших — и сама же сознаёт, сколь опасен этот пример. Но такие сомнения кароссы ясны лишь Навне-невидимке; а тогдашняя Навна о подобном не подозревает, она самозабвенно воспитывает младших на примере старших, которых мнит идеальными.

    — Дингра, я правильно младших учу?
    — Ну… как бы да… младшие должны почитать старших, племя от этого крепнет… — говорит Дингра как-то уклончиво. Она ощущает себя страшно несчастной, отчаянно завидует обычным кароссам, которые могут отвечать на подобные вопросы прямо и без недомолвок. Вот угораздило её родиться не заурядной кароссой, а дочерью Святогора — если так можно выразиться. Её логика переплетается с глубоко чуждой кароссе логикой Святогора так, что не распутаешь. Не получается у Дингры жить как все кароссы — обычные кароссические истины в мире Святогора преображаются в нечто иное, направляют мысли людей куда-то не туда. Дингра указывает одно, а люди, вроде бы добросовестно исполняя её указания, в реальности делают совсем не то, чего она желает.

    Такие простые вопросы Навна задаёт скорее для того, чтобы попрочнее устроиться в прошлом, поглубже проникнуться атмосферой своего детства. А сама кумекает, как бы спросить Дингру о своей нынешней заботе, о воскрешении брата и сестёр. Прямо не спросишь, не поймёт — для кароссы люди, ушедшие в мир иной, уже не существуют. Не придумав ничего лучшего, Навна-невидимка заставила Навну-няньку задать странный вопрос:
    — Дингра, а вот если она, — Навна указала глазами на уснувшую-таки сестрёнку, — к примеру, будет тонуть, то я же непременно должна её спасти?
    — Ещё спрашиваешь! Сестра ведь.
    — А если при этом сама утону?
    — Что за глупые вопросы?! Спасай!
    — Так я и спасаю…
    Совсем сбитая с толку каросса недоумённо глядит на младенца, качающегося отнюдь не на волнах, а на руках сестры, пытается хоть что-то понять. А Навна неотрывно смотрит на саму Дингру — и впервые осознаёт то, что инстинктивно чувствовала всегда, — своё глубочайшее единство с этим существом. Каросса — квинтэссенция заботы о родных; пусть забота эта — приземлённая, только о теле, не о душе, пусть она порой бестолковая, но важно то, что саму идею такой заботы каросса вбивает в сознание, надсознание и подсознание как абсолютную аксиому. И Навна даже не помнит себя без такой аксиомы, та у Навны есть изначально — от кароссы, а дальше надо её лишь просветлять — а это совсем не то же, что создавать заново. Не так уж велика разница между спасением сестры из воды и втаскиванием её на небо.

    А теперь пора переходить к главному. Навна спросила:
    — А как быть, если отец говорит не то же, что другие старшие?
    Подобные вопросы любой кароссе сильно не по нутру — ибо принижают старших в глазах младших.
    — Старшие одно и то же говорят, — отрезала она сердито. — Просто ты не так понимаешь.
    — Я не спорю… но сама же говоришь, что доверяешь мне больше, чем другим, так, может, скажешь мне немножко больше, чем им? Я же никому не скажу…
    Дингра поглядела на неё с сомнением и всё-таки ответила:   
    — Если твой отец говорит не то же, что другие, — слушай именно его. Он — лучший из вождей дружины.

    Чем же он для Дингры лучше? Он тоже стремится побыстрее покончить с обрами. А отличается от них тем, что настаивает на введении единовластия, а ведь это для Дингры вроде должно быть неправильно — просто потому, что новшество. Любая каросса боится новшеств: если люди не могут к ним приноровиться, то неспособны и своим детям объяснить, как жить в изменившихся условиях, — что опять же принижает старших в глазах младших. А значит, казалось бы, отец Навны должен выглядеть в глазах Дингры ещё хуже прочих вождей — мало того что тоже за войну, так ещё и добавляет к этому свою личную ересь. Вот только, оказывается, каросса воспринимает его приверженность единовластию как хитрую уловку:
    — Он заботится о своей семье — в отличие от других вождей. И потому не хочет войны. Но в этом никто в дружине не посмеет признаться — тем более вождь. Вот он и говорит, что нельзя начинать войну, пока не выберем князя, — а сам понимает, что свободные словене никогда не примут единовластия. Правда, предотвратить войну почти невозможно — но он хотя бы старается. У тебя очень умный отец — так хитро уводит от войны свою семью, а с нею и всё моё племя… спасая своих, спасает меня…

    Навну покоробило от столь сомнительной похвалы в адрес отца — однако невозможно не признать, что Дингра своим путём — приземлённым, если вообще не поземным, — вышла к тому же, что и Яросвет. Как же так?

    С таким вопросом Навна вернулась к Яросвету.
    Он объяснил:
    — Мы с Дингрой хорошо понимаем друг друга во многом. За примерами далеко идти не надо. Вот мне позарез нужна помощница-соборица. Но подумай — благодаря чему ты уже в земной жизни неплохо подготовилась к такому будущему? Да в огромной мере потому что и родители, и ты сама просто следовали логике кароссы.
    А ведь и вправду. Её родители не думали, что воспитывают будущую Соборную Душу; они просто растили дочь — в полном согласии с логикой кароссы. И даже когда отец столь усиленно просвещал Навну, то это же для того, чтобы с её помощью найти подход к сыну, вырастить его себе подобным, — что опять же соответствует логике кароссы: дети должны быть такими же, как их родители. А Навна верила отцу, даже когда в бабу-ягу от его слов превращалась, — верила не столько потому, что понимала его правоту, сколько просто потому, что отец. А это опять логика кароссы — простая и приземлённая. Да и зачем вообще Навна всегда так рвалась к самым разнообразным знаниям? Разве с целью вырасти соборицей? Нет, всего лишь для того, чтобы, набравшись ума, лучше воспитывать младших — а это именно то, чем велит заниматься каросса. Картина получается поразительная: и родители, и сама Навна просто действуют согласно воле Дингры — и поэтому, как бы невзначай, растёт соборица, которая так нужна Яросвету.
    — Конечно, ты такой выросла потому, что родители у тебя необычные и сама ты необычная, — уточнил Яросвет. — Но если бы вы не следовали самым что ни на есть обычным правилам, на которых всегда настаивает каросса, не стать тебе Соборной Душой.

    — Но что вас так связывает с Дингрой? — спросила Навна.
    — Судьба. Причём она у меня общая не только с Дингрой, но и с тобой.
    Отчасти это Навне и так ясно. Вот сейчас зародыш Руси в земном мире уничтожен, из-за чего Дингра погибла, Яросвет оказался почти заперт на небесах, а Навна… ну чьей Соборной Душой она станет, когда в земном мире не на кого опереться? И счастливы будут только все вместе — и Яросвет, и Навна, и новая Дингра. Да, тут общая судьба.