Смысл земной жизни
И всё-таки для полной уверенности не хватает чего-то очень важного. Не хватает подтверждения от человека, которому Навна доверяет больше всех.
Хоть ей и ясно, что Яросвет знает больше всех и вроде за любыми разъяснениями следует обращаться именно к нему, тем не менее… Обязательно надо поговорить с отцом.
Виделись они нечасто — у каждого свои дела. Отец готовился взять на себя какую-то часть работы Яросвета — тот остро нуждался в таких помощниках, их у него совсем мало.
Чем занята Навна, отец знал, и сразу отмёл её сомнения:
— Справишься. Просто себя не знаешь, а потому сама себе не вполне доверяешь.
И немного погодя продолжил:
— Ты и в той жизни значила гораздо больше, чем почти всем казалось. Лишь твои дети оценивали тебя по достоинству. А я только здесь понял, кем ты там для меня была. Знаешь, что на самом деле произошло, когда ты впервые рассказала мне про теремок?
— Знаю то, что ты мне про это рассказал…[1]
— А сейчас лучше рассказать заново — потому что главное оказалось в том, что я тогда счёл менее важным.
— Что же главное?
— Когда я слушал про теремок, про детей, до меня тогда впервые дошло, насколько вы отличаетесь от нас, своих родителей.
— Так дети же…
— Нет, я о том, что не исчезает и со взрослением. Наше поколение боялось родства — а ваше нет.
Ах, вот что… Да, старших в самом деле мучило то, что можно назвать страхом перед родством. Ведь они собрались в дружину из разных племён, и родня большей частью осталась в племенах. И если давать волю родственным чувствам, то, глядишь, все разбегутся обратно в свои племена.
А вот у Навны не было причины для таких страхов. Той далёкой родни, оставшейся где-то на Дунае, она в глаза не видала и не привязана к ней; её родители, брат и сёстры — здесь; есть здесь и ещё родственники. И дети из её теремка не имели оснований бояться родства, да и вообще всё новое поколение. И вроде получалось, что со сменой поколений из дружины улетучился бы и страх перед родством.
Однако есть у того страха и другая основа — и она выходила на первый план как раз по мере того, как рядом с дружиной становилось всё больше женщин и детей.
Вопрос жуткий, но крайне актуальный: как быть, если враг прижмёт дружину так, что избежать истребления она сможет, лишь бросив свои семьи? На это у Святогора (а значит, и у дружины) ответ однозначный: бросаем — и уходим, ибо дружина важнее своего семейного придатка.
Это не столь бесчеловечно, как может показаться на первый взгляд. В чём закавыка, Навна давно знала от отца, но ещё нагляднее это показал сон, который она видела в конце своей земной жизни.
Ей приснилось, что она лет восьми-девяти (во всяком случае, теремка ещё нет), зато воочию лицезреет Святогора. А он тут неожиданно преобразился, проникся жалостью к женщинам и детям, решил, что дружина в случае опасности должна спасать их любой ценой. Естественно, такой настрой Святогора передался и дружине. Чудесно, можно ничего не бояться.
Но тут Навна каким-то образом перелетает в Паннонию и видит, как в тёмноэфирных облаках над Дунаем и Балатоном возбуждённо мечется обрадованный Кощей, указывая обрам на север, прямо на землю свободных словен:
— Семьи они не бросят, уйти с ними не смогут — мы догоним, так что теперь конец нашим врагам! Скорее в поход!
И каган отряжает огромное войско уничтожить свободных словен.
Навна в шоке. И не только от самого по себе ужаса за себя и близких, но ещё и от того, что тут, во сне, она ясно предвидит всю свою последующую земную жизнь и знает, что скоро к ней прилетит солнечный теремок. Получается, не прилетит, её земной путь оборвут совсем рано!
Но вдруг Святогор одумался, сделался прежним, суровым и непреклонным — и дружина стала прежней, и настроилась на то, чтобы, коли дело повернётся худо, уйти, бросив семьи.
Кощей, получив такое известие, пригорюнился:
— Если проклятые разбойники всё равно спасутся, то ради чего поход в такую даль и глухомань? Чтобы баб да мелюзгу захватить или поубивать? Не больно они и нужны мне, у меня поважнее дел хватает.
И завернул обров назад. Так что проснулась Навна от радости, а не от ужаса.
Тот сон весомо напомнил ей, благодаря чему она прожила в земном мире хотя бы семнадцать лет. Всё-таки по-своему, хоть и весьма парадоксально, Святогор защищает семьи дружины: если нет возможности надёжно укрыть их от врага, то надо по крайней мере лишить его стимула за ними охотиться.
И сейчас, вспомнив это, Навна сказала:
— Для дружины семьи — как хвост для ящерицы. Ухватив её за хвост, Кощей только его и получит — а к чему ему хвост? Потому и не хватался так долго. Но в конце концов ведь всё равно ухватился!
— Потому что разгромить место, где дружина хорошо обжилась, — тоже достижение, — ответил отец. — И Кощей это сделал, как только обстановка позволила ему нанести такой удар, не слишком напрягаясь. А если бы предполагал, что дружина спасаться бегством не станет, ударил бы гораздо раньше, никаких трудностей не боясь. Пожалуй, раньше, чем появился твой теремок.
Навна поёжилась от такого предположения и сказала:
— Конечно, Святогор тоже по-своему нас защищал, не спорю… но хвост ящерицы… да разве там в самом деле всего лишь хвост?! Там дети, там сама жизнь…
— Причём он ошибается, полагая, что надёжно защитить семьи нельзя. Можно. Сумей дружина прочно объединить вокруг себя множество племён, получилось бы такое войско, что под его защитой семьи дружины жили бы в безопасности.
— Да, ты говорил, для этого нужна княжеская власть…
— И тоже ошибался. Вернее, князь в любом случае нужен, но этого мало — я лишь тут с помощью Яросвета в этом убедился. Требовалось ещё устранить отчуждение между дружиной и племенами, а оно прежде всего как раз из-за того, что в племенах всё строится на родстве, а мы им пренебрегаем. А представь, что ваше не боящееся родства поколение выросло и заменило нас. Тогда дружина перестаёт быть чужой для племён — и они объединяются вокруг неё.
— Но это же долго…
— Долго. Чтобы вы выросли, требовался долгий мир (хотя бы относительный). И Яросвету давно ясно, что это обязательное условие. А в дружине кто мог такое понять?
— Ужас… — Навна впервые по-настоящему ощутила, сколь чудовищно глубока пропасть между демиургом и теми, кого он должен за собой вести. — Но… а ты сам тогда хорошо это понимал?
— Тоже не понимал. А если иногда и мелькала мысль, что нужен долгий мир, то она тут же глохла хотя бы уже потому, что донести её до других я всё равно невозможно — слишком уж она противоречит всему, к чему мы привыкли; да что там говорить, она же выглядела просто неприличной — дружина для войны создавалась. Так что не задумывался я об этом, а взялся за то, что казалось хотя бы мало-мальски выполнимым: настаивать на том, чтобы выбрать князя и во главе с ним сразу наступать на обров.
— Но всё-таки казалось выполнимым?
— Я преувеличивал силу убеждения и преуменьшал силу привычки, потому и надеялся, что меня послушают… да к тому же другого пути всё равно не было видно.
«И у меня ведь было то же самое, — подумала Навна, вспомнив мучения со вторым теремком. — Что же ещё делать, коли путь всего один? Не стоять же на месте».
Отец пояснил рисунком:
— Вот мир взрослых — и над ним как бы облако обычаев, привычек; вернее, густая туча; а вот мир детей. Лучи истины теряются в той туче, гибнут там, не доходят до сознания людей. Поэтому взрослые скорее погибнут, чем преступят обычай. И на самом деле гибнут, — тут отец перечеркнул крест-накрест мир взрослых. — И дети с ними, — он перечеркнул и мир детей. — Так рабство у обычая убивает будущее народа. Неосознанно приносить детей (а с ними и сам народ) в жертву привычкам — дело более чем обычное.
Навна какое-то время разглядывала рисунок, затем убрала с него кресты, убрала тучу и заменила её светлым облаком, проницаемым для лучей истины:
— Вообще-то так должно быть.
— Должно. Но мы же видели, как оно получается на самом деле.
Как-то мрачно всё.
Раньше Навна усматривала причины гибели свободных словен в том, что другие их вожди не хотели послушать её отца… вот почему-то не хотели — по упрямству, видимо, но вообще должны были послушать. А оказывается, дело не в частностях, причины катастрофы куда глубже, она была прямо-таки фатально предуказана. Сложно это сразу усвоить, ведь в таком свете мрачной предопределённости вся земная жизнь Навны смотрится заметно иначе.
Отец, похоже, угадал её мысли — и добавил:
— Ты не могла знать, сколь плохи дела. Мало того что я сам не представлял всей неподъёмности задуманного, так к тому же перед тобой рисовал обстановку намного лучше, чем сам её видел, — не хотел тебя попусту расстраивать.
Да, у Навны и в той жизни порой мелькали мысли, что отец умалчивает о многом неприятном, — но гасились её врождённым оптимизмом. И хорошо, что гасились, слишком уж тяжело было бы с ними жить.
Отец указал на исправленный рисунок:
— Яросвет давно пытался сделать так — то есть внушить свободным словенам, что нужно выбрать князя и избегать большой войны, пока новое поколение не вырастет. Но никто не мог это расслышать. И я не мог — пока ты не помогла.
В голове Навны вспыхнула молния — и вернулось прошлое. Вот она впервые рассказывает отцу про теремок. Но теперь видит в небесах Яросвета. Из его глаз исходит яркий луч, который вязнет в той самой туче, висящей над миром взрослых, едва сквозь неё пробивается, теряя при этом силу и рассеиваясь. Чтобы как-то уловить луч, человек сам должен подняться к туче. До сих пор отцу такое не удавалось. А сейчас он, слушая про теремок, на глазах растёт, приближается к туче, упирается в неё всеми мыслями и чувствами — и ему становится ясно, что делать.
Правда, ясно лишь в надсознании. А тот план, который отец смог обозначить для себя и других в словах, представлял собой довольно искажённое отображение демиургического замысла — тот многое растерял, пробивая тучу. Главное, исчезла идея избегания большой войны.
— Хотя я, конечно, где-то чувствовал, что важнее всего именно оттягивать войну. Да и чего я действительно добился в конечном счёте? Князя так и не выбрали, то есть тут у меня полный провал. Зато, постоянно напоминая о том, что надо получше подготовиться к войне, прежде чем её начинать, я на самом деле её оттягивал, насколько мог.
— Но ведь её надолго надо было оттянуть, чтобы наше поколение выросло.
— Конечно. Только это всё равно было недостижимо, как я теперь знаю. Зато знаю и то, что было достижимо. Чем позже начнётся война, тем дольше будет земная жизнь будущей Соборной Души, тем лучше она уже там подготовится к своей миссии. Вот настоящая причина оттягивать войну.
Навна не в силах что-либо ответить на такое признание. А отец помолчал немного — и уточнил:
— Конечно, я больше всего стремился убедить других, что надо поскорее выбрать князя, — и считал, что это важнее всего. Но иногда вдруг откуда-то прилетит мысль… или что-то вроде мысли: а может, настоящий смысл моей земной жизни не в этой бурной деятельности, а в том, чтобы растить такую дочку? А теперь знаю, что так оно и есть. И получается, что моя земная жизнь была успешной… насколько возможно.
«А моя? — подумала Навна, всё ещё не в силах проронить ни слова. — И в чём её смысл? Конечно, в том, чтобы готовиться стать Соборной Душой. Правда, я этого не сознавала… что нисколько не удивительно. Я просто детей воспитывала…»
Сразу вспомнился теремок — и тени детей обступили её со всех сторон — и брат с сёстрами впереди всех. И все укоряюще на неё глядят: мол, ты живая и с великим будущим, а как же мы?
«Какая Соборная Душа, какое великое будущее? Да ничего я не смогу делать, пока их не воскрешу…»
— Как же наших воскресить? — вымолвила она.
— Не знаю, — прямо ответил отец. — Не получается. Сдаётся мне, что тут ты первая чего-то добьёшься.
1. Имеется в виду разговор, изложенный в главе «Тайны взрослых».