Жарогор

    Вскоре свободные словене совершили набег на обров, но потерпели поражение. Теперь следовало ожидать ответного удара. Навна спросила об этом у отца. Тот не стал скрывать:
    — Да, обры вполне могут напасть. 
    — Мы отобьёмся?
    — Не знаю. Нечего было трогать обров, не подготовившись. Не надо брать пример со Святогора.
    Тут теремок затрясся и затрещал, как от страшного вихря. Это немыслимо. Навна глядела на отца, не в силах что-либо произнести. А тот помедлил, сомневаясь, следует ли вообще говорить дочке о подобном, но рассудил, что лучше он скажет, чем сама жизнь ей то же самым грубым образом станет вколачивать. И задал вопрос:
    — Разве для Святогора защита своей страны когда-либо была важнее всего?
    — Нет…
    — А вот придут обры, перебьют будущих святогоров ещё в колыбелях — и будет он в небесах один витать, никому не нужный, некому станет на него равняться. Не думал он об этом. А должен. Надо страну надёжно защитить, а всё прочее потом.
    «Не думал — а должен», — но разве можно так говорить об идеале? Идеал всегда прав — потому что идеал. Навна умела вдохновенно рассказывать детям о героях прошлого потому, что те были для неё идеальны, и Святогор — прежде всего. Признание его несовершенства подрубало вдохновение под корень. Ужас.
    Навна вдруг поняла, на чём держится теремок. Раньше не задумывалась, а сейчас стало ясно: он держится на Святогоре. И на других идеалах, конечно, но прежде всего — на Святогоре. Без него детям не с кого будет брать пример, а какое уж тогда воспитание? Рухнет тогда чудный дом Навны, оказавшись ненужным.
    После этого разговора Навна никогда не ощущала теремок по-прежнему прочным и надёжным. Каким-то зыбким он стал, того и гляди упадёт.

    Через месяц обры действительно напали, и отбить их не удалось. Навну вторжение застигло на пастбище. В град бежать не было возможности, спряталась в лесу.
    Выискивая разбежавшихся словен, там и сям бродили небольшие отряды обров. Навне они представлялись щупальцами Кощея, которые шарили вокруг неё, и она еле уворачивалась, забиваясь всё глубже в чащобу. Лес она знала хорошо и нашла относительно безопасное убежище в буреломе, а тем временем наступили сумерки и обры угомонились. Опасность на время миновала.

    Но для юной словенки это означало начало ещё худшего кошмара. До того голова была занята тем, как понадёжнее укрыться, что защищало от всех иных мыслей. А теперь они набросились отовсюду. И во главе их ломилась, как таран, самая страшная: может, уже и родителей в живых нет, и брата, и сестёр, и вообще она одна из всех словен осталась. От такого предположения Навна вовсе куда-то в землю впечаталась, расплющилась по ней подобно тени, однако скоро ожила: нет, это слишком страшно, чтобы быть правдой, и думать об этом нельзя. Правда, ветер и сюда доносит дым пожаров, но это наверняка не наш град горит, он не в той стороне, а будь даже и в той — всё равно не он. «Наши все живы» — убедила себя Навна.

    Но едва она загнала поглубже страх за своих, как в неё вонзила когти другая забота: а детей я как буду воспитывать? Навна же всегда на все лады им внушала, что мы самые сильные. И вот теперь мудрая наставница прячется голодная, продрогшая и перепуганная в буреломе, как волчица какая-нибудь. И что после этого она скажет детям? Сильные разве прячутся?
    Под напором таких размышлений теремок шатался и разваливался, оставляя Навну в зловещей чёрной пустоте без опоры под ногами и без воздуха. И тот иномирный сквозняк становился уже невыносимым — душа промерзала аж до её сердца.     
    Не будь тех недавних разговоров с родителями, Навна не знала бы, что вообще думать; получалось просто превращение мира в полный хаос, недоступный разуму. Но сейчас их слова вспомнились и обрели несравненно больший вес, разве что на них и можно опереться, чтобы хоть что-то осмыслить.   

    Вот теперь она поняла маму. Чудесная мечта о Поле действительно вовлекала словен в войну с, как оказалось, очень опасным врагом и грозила им гибелью. Но, под давлением очевидности признав это, Навна не могла сделать вслед за мамой второй шаг — отречься от мечты. Она была слишком словенкой, чтобы помыслить о бегстве подальше от Поля. Но что же тогда делать?
     Тогда отца не поняла, так, может, теперь поймёт? «Без князя не справимся» — слова эти не доходили до сознания Навны, пока она была уверена, что мы и так всех сильнее, без всяких оговорок и условий, — и не боялась Кощея по-настоящему. А теперь как его не бояться, если его щупальцы к ней тянутся… что там во тьме шевельнулось, не обры ли, случаем? Навна впервые ощущала необходимость в защите. Не для себя — ей самой защита и раньше всегда требовалась, а для всех словен — убедилась, что мы не так уж всемогущи. Непобедимые словенские богатыри не смогли нас защитить. Значит, они в самом деле нуждаются в том, чтобы кто-то ими руководил? Неужели победить Кощея может лишь кто-то, тоже умеющий превращать людей в единую силу, — только добрый? Но его же нет… однако если без него не обойтись… тогда он, пожалуй, есть… даже непременно есть. Для кого-то такая логика выглядит странной — но только не для Навны, которая от рождения оптимистка.
    — Послушай, Святогор, я же всех учу быть такими, как ты, без тебя мой теремок — ничто; так где твои богатыри, почему меня не защитили, почему я тут прячусь?
    А Святогор молчит. Тьма в голове Навны сгущается в чёрную тучу. И вдруг опять та же молния, только гораздо ярче. Она ударила в теремок, и тот вспыхнул, а Навна провалилась в забытьё. 

    И сразу вновь увидела Дингру, на сей раз в когтях Кощея. Навну сковал непередаваемый ужас: с Дингрой погибнут все её родные и она сама, со всеми своими нерождёнными детьми, внуками и правнуками. А здесь, в этом то ли сне, то ли видении, они отнюдь не предполагаемые, а вполне живые, и теремок тоже цел и не горит. Собрала их в охапку в теремке, трясётся вместе с ними от страха и озирается в поисках спасения.
    А с небес спускается белоснежный крылатый конь, свирепый и грозный, но — это она поняла сразу — явившийся её выручить. 
    Таким она впервые увидела Жругра. Вернее, не совсем его (но об этих тонкостях потом), и имя его (которое она почему-то уже знала — что, впрочем, для сна неудивительно) несколько иное — Жарогор.  

    — Кто в теремочке живёт? — спросил он.
    — Богатыри, — ответила она.
    — Богатыри мне и нужны.

    Дети начали расти на глазах и действительно превратились в богатырей, и даже оружие у них откуда-то появилось. Однако толпятся вокруг теремка, спорят и не могут решить, что делать. И тогда кто-то с небес поднял Навну и посадил на Жарогора — и тот взлетел над теремком. Она вцепилась в гриву коня, но скоро обнаружила, что зря боится: с обоих боков чьи-то огромные невидимые ладони, они не дадут упасть. А через какое-то время освоилась и держалась на Жарогоре уже без такой помощи. И, кстати, без упряжи — её просто не было. 

    Жарогор между тем внимательно оглядывал Кощея и окружающие его обрские полчища, примеряясь, как лучше наступать. Потом повернул голову к богатырям и указал на одного из них — он будет князем. Богатыри вмиг перестали препираться, и князь повёл их на Кощея. Тот щупальцами неуклюже таскал бестолковых обров туда-сюда, пытаясь отразить нападение. А богатыри напирали дружно, рубили обров и щупальцы Кощея, тот выпустил Дингру и отбивался всё слабее. Наконец Жарогор подошёл к Кощею вплотную и разорвал его на куски. И с победным кличем взлетел под облака вместе с Навной. Она огляделась — как непривычно велик окоём, нигде не обрубленный лесом! Наяву такого простора ей видеть не случалось. И поняла, что это Поле. И долго кружилась над ним на страшном послушном Жарогоре.