Иномирье
Из большого мира стали приходить обнадёживающие вести. Ромеи сильно теснили обров. Свободные словене вдохновились, готовились тоже вступить в войну и покончить с обрами. И Навна вдохновилась: скоро Поле будет наше.
Уже видя себя в Поле — разумеется, со всеми своими и с теремком — и желая нагляднее всё вообразить, Навна просила отца объяснить подробнее, что к чему. Но тот отмалчивался. Удивлённая и даже обиженная Навна спросила:
— Скажи хотя бы, скоро ли мы вернёмся в Поле?
— Думаю, очень нескоро.
— Но мы самые сильные… и с нами сам Святогор…
— Вот у Святогора и спроси.
Он так сказал, чтобы отвязалась. Но она восприняла его совет как руководство к действию.
И впрямь, почему не спросить? Святогора она видела часто (во сне, разумеется) — правда, на расстоянии; доселе даже не помышляла подойти и заговорить — но только потому, что подобное выглядело нахальством, а никак не потому, что представлялось вовсе невозможным. Однако если прямо-таки страшно нужно, то хотя бы один вопрос позволительно задать? Или всё-таки нет?
Можно — потому что очень нужно. Но нельзя — потому что нахальство. Но можно… Вот так Навна много раз перебегала от одного мнения к противоположному — весь день и даже ночью, — пока не уснула.
А когда уснула, увидела Святогора, восседающего на высокой крутой горе и обдумывающего, как поскорее уничтожить обров (конечно, в его мысли не заглянешь, но о чём ещё он может столь сосредоточенно размышлять?). Навна долго взбирается на гору, цепляясь за кое-где растущие по склону кусты, даже за траву и вообще за всё, за что возможно ухватиться; порой, не удержавшись, скатывается вниз — и снова упрямо лезет дальше. А потом… мир словно исчез, Навна какое-то время совсем ничего не ощущала — и вдруг обнаружила себя на вершине горы, рядом со Святогором. Отсюда виден весь мир — и Поле посреди него, только рассматривать некогда. Святогор глянул на неё несколько сердито (ему явно не до болтовни с кем ни попадя):
— Ты как тут оказалась?
— Не знаю… мне очень нужно узнать… прости, что отвлекаю… ты очень занят… но мне очень-очень нужно… и ведь не мне одной, а всем нам! Скажи, пожалуйста: мы скоро победим обров и вернёмся в Поле?
Святогор указал куда-то на юг. А там чернеют полчища обров. Но перст богатыря нацелен на что-то позади них. Навна различила там вдали нечто немыслимо чёрное — настолько, что и сажа рядом с ним бела как снег. Некое непонятное страшилище, разливающее вокруг себя волны ужаса. Видать, это и есть сам Кощей из сказок; во всяком случае, Навна сразу для себя нарекла его Кощеем. Он маячил за полчищами обров и управлял ими.
— Когда его убью, обры разбегутся без оглядки — и Поле наше, — пояснил Святогор.
— И скоро мы будем в Поле?
— Словенская дружина должна идти впереди всех, так что может и погибнете. Но это не беда: словенских племён много, так что соберу великое войско — и точно победим.
«Как не беда? Разве это победа, если мы погибнем?» — хотела было спросить подавленная Навна — но мыслимо ли возражать самому Святогору? Спросить нельзя — и не спросить нельзя. Ударившись о такую безнадёжную дилемму, она оступилась, покатилась под гору — и проснулась.
И принялась осмыслять увиденное.
Это будто какой-то не такой Святогор. Не столько потому, что внешне отличался от того, который появлялся в её снах раньше, сколько потому, что тот не мог такого сказать. Так что же — два разных Святогора?
Истина откроется ей много позже (окончательно — лишь в небесной жизни). Однако уместно будет объяснить суть дела прямо сейчас.
Тот Святогор, что знаком Навне с раннего детства, — просто живущий в сознании людей образ, идеал свободных словен, в основе которого — память о земной жизни Святогора. Причём сама же Навна неосознанно дорабатывала для себя этот образ, подстраивала под свои понятия. А она не может вообразить, что самый почитаемый ею герой хотя бы в мыслях допускает гибель её самой и всех, кого она любит; она считает само собой разумеющимся, что небесный Святогор более всего заботится как раз о том, чтобы свободные словене пришли в Поле живыми и невредимыми. Образ непременно доброго Святогора столь значим для Навны, что при его искажении весь её мир посыплется.
А сейчас она впервые встретилась с настоящим Святогором — тем самым, который когда-то жил в земном мире, а теперь с небес руководит словенами, насколько может. И он действительно жаждет поскорее отобрать у обров Поле — а словенскую дружину расценивает как таран, которым, возможно, придётся пожертвовать. О чём прямо и сказал.
А разглядеть настоящего Святогора она сумела потому, что сейчас впервые пересекла границу земного мира, узрела нечто вовсе иное.
До сих пор она жила в двух переплетающихся мирах. Один — обычный, всем видимый. Другой — её личный, подпитываемый снами, видениями и просто фантазиями; его высшая ценность и средоточие — теремок, всё прочее вокруг него строится. Этот мир не существует вне сознания, надсознания и подсознания Навны; можно сказать, она носит его с собой.
А сейчас столкнулась совсем с другим. Эти Святогор и Кощей (на самом деле — уицраор обров Аваор, как ей стало известно, опять же, лишь в небесной жизни) нисколечко не зависят от того, что о них думает Навна и знает ли вообще про них; они существуют вполне реально — только в мире ином, недоступном обычному человеческому восприятию.
И Навне он доселе не был доступен. Но она была уже, в сущности, готова к прорыву туда. Потому что хорошо освоилась в собственном, на теремок завязанном невидимом мире. Привыкла видеть невидимое. В том числе Святогора — того, который свой и добрый. И когда отец посоветовал ей спросить у Святогора, она совершенно не заметила мрачной иронии, выглядывавшей из-за того совета. Иронию проглядела, потому что совет выглядел выполнимым, а мрачность — потому что понятия не имела, сколь далеки в действительности свободные словене от возвращения Поля. И отправилась к Святогору, а поскольку дать ответ на мучивший её вопрос мог только тот Святогор, который настоящий, то к нему и угодила, пробив стену между мирами.
Но не поняла, что посетила мир иной. Ну по каким признакам можно было об этом догадаться? Ведь главнейшее отличие иномирья от того, что создано чьей-либо фантазией, состоит в том, что иномирье реально; а как Навна разглядит такое отличие, если и свой личный мир мнит явью? Она не в состоянии воспринимать своё волшебное жилище как вымысел. Теремок для неё не менее реален, чем дом из самых настоящих брёвен. Пусть никто, кроме её самой, не замечает теремка — и что? Воздуха тоже никто не видит — но он же есть.
А потому выход в иномирье Навна восприняла просто как очередной — хоть и чрезвычайно значимый — сон. И поверила ему, как верила другим снам и видениям. В одно только не поверить: ну не мог Святогор сказать, что, мол, погибнете — и не беда!
«Нет, я не так его поняла… он имел в виду, что война с обрами — дело опасное, кто-то и погибнет… и можно сказать, что это не беда, это славная смерть — и такой воин будет в почёте на том свете… да, Святогор про некоторых сказал, а вовсе не про всех, все мы придём в Поле живые и невредимые… ну конечно, это я сама его неверно поняла, потому что ума мало… я и родителей порой не так понимаю, а тут сам Святогор, да ещё и во сне… сама виновата, запуталась — а на Святогора валю, будто он глупость такую сказал… не мог он такого сказать — а значит, и не говорил… и сколько ещё можно про это думать, и так всё ясно».
Тем раздвоение Святогора и закончилось — настоящий Святогор был успешно подогнан под образ того доброго Святогора, который жил в воображении Навны. Иначе говоря, будущая Соборная Душа в очередной раз защитила свой личный невидимый мир от вторжения разрушительной для него истины.