На своём месте

    Только в теремке Навна с тех пор и жила по-настоящему, смотрела на всё из его окон. Он делался то почти осязаемым, то призрачным — смотря чем она занята. Когда объясняла детям, как мы вернёмся в Поле и будем там жить, то ощущала теремок воистину как явь. Впрочем, так порой получалось и тогда, когда наставляла подопечных насчёт чего-то иного, но тоже важного. Настолько увлекало её просвещение младших, что, рассказывая и отвечая на вопросы, сама оказывалась как бы в будущем, где теремок этот всамделишный, а в нём и впрямь её дети, иногда даже внуки и правнуки. Чем больше ребят вокруг неё собралось, чем внимательнее слушают, тем меньше Навна отличает их от собственных детей и тем больше теремок похож на настоящий. Разумеется, большей частью её заботы о младших заключались не в просвещении, а в делах куда более приземлённых — и тут воспарить в будущее намного сложнее; но в той или иной мере она ощущала себя в теремке всегда. Где она — там и теремок.
    У неё настоящее дело — воспитывать богатырей, которые уничтожат обров и вернут словенам Поле. Это к мальчикам относится, естественно. А девочки пусть учатся у Навны, строят себе такие же теремки. Она не задавалась вопросом, насколько помогут возвращению Поля богатыри, именно ею воспитанные. Вполне возможно, они ещё и вырасти не успеют, как Поле уже будет наше; но что гадать, надо делать своё дело.  

    В её теремке переплелись прошлое, настоящее и будущее.

    Навна помнит, пожалуй, все повести о старине, какие только есть у словен, и замечательно умеет рассказывать их детям. Так что её теремок наполнен сказаниями о тех временах, когда словене жили в Поле, воюя то с кочевниками, то с ромеями, то ещё с кем-то, а то и между собой. Вообще, всякого кровопролития там, по мнению Навны, явный избыток. Но такова жизнь. Главные герои сказаний — богатыри. Особенно много преданий о самом знаменитом из них, Святогоре. Он жил очень давно; от родителей Навна знала, что даже для их дедов Святогор был героем из седой старины. Как он при этом умудрялся в сказаниях воевать с обрами, которые появились в Поле уже при жизни отца Навны, — вопрос. Впрочем, таких противоречий много. В сколь-нибудь целостную картину рассказы о прошлом не складывались. Зачастую даже не поймёшь, что происходило раньше, а что позже (обычно — просто «когда-то давно»). Но это Навну мало заботило, а её слушателей — тем более; лишь бы увлекательно было. Однако если младшие о чём-то спрашивали, то Навна по возможности отвечала… даже если сама не знала; словом, прибавляла от себя — или, можно сказать, раскрашивала повествование, коли оно казалось недостаточно ярким.

    То славное прошлое естественно перетекало в настоящее. Ведь где сейчас Святогор и другие старинные герои? Знамо где: в небесном мире — и они помогут нам победить злых обров и вернуть наше Поле.
    Вообще же настоящее рядом с прошлым выглядит блёкло, и в нём свои непонятки, каких нет в преданиях о старине. Например, большая загадка для Навны — дунайские словене. Раньше она вообще думала, что словене — это только живущие тут, недалеко. Потом уже узнала, что дело обстоит сложнее: мы свободные словене, поскольку никому не подчиняемся, а те, кого здесь обычно называют просто дунайцами, — тоже словене, обитающие далеко на юге, на Дунае — есть такая огромная река на западном краю Поля. Они зависят от кагана обров. Словене под обрской властью — парадокс, заставлявший мысли Навны бегать по кругу. Каган повелевает обрами, потому что те без голов, — тут всё ясно, но как с дунайскими словенами? Если они тоже безголовые, то какие же это словене, а если с головами, то почему вместо них думает каган? Навна спрашивала об этом отца, но что-то мешало ей понять его объяснения. Одно утешение: скоро этой странности всё равно придёт конец, потому что не будет обров и все словене станут свободными.

    И, конечно, чертог Навны полон также будущим — ведь в нём сам смысл теремка. И тут всё проще, поскольку грядущее мыслилось как возрождённое счастливое прошлое. Так говорили взрослые, так вслед за ними считала и Навна. 

    Она в жизни на своём месте. 

    На своём — да не вполне. Ведь, если уж совсем честно, Навна не хотела стать женой богатыря и матерью богатырей. Она всего лишь согласилась, что жизнь нынче принуждает признавать самыми достойными тех, кто наиболее полезен для победы над обрами, — то есть, условно говоря, богатырей. Навна вовсе не отреклась от того, что в действительности самый лучший человек — не богатырь, а тот, кто всегда готов помочь ближнему и умеет всех понять и примирить. Её прежняя вера в такой идеал отнюдь не исчезла, всего лишь укрылась в глубине души. И сквозь богатырский теремок просвечивал другой, ещё более прекрасный, в котором Навна учит своих потомков просто жить дружно. Ни в какую дружину они не объединяются, поскольку нет опасного врага, а потому избавлены от необходимости приказывать и подчиняться, живут вольно, каждый занят тем, что ему больше нравится и что у него лучше получается, и всегда во всём друг другу помогают. Вот какие люди в идеале должны бы выходить из чудесного дома Навны… но таким сейчас не выжить, а потому не вписывается в суровую действительность этот идеальный теремок. Даже сама Навна видит его редко и неясно, он способен существовать только в малодоступных для её же сознания тайниках души. Выбираться оттуда тот райский теремок начнёт лишь тогда, когда Навна станет уже Соборной Душой. А в её земной жизни он всегда был заслонён богатырским, разве что во сне иногда являлся — как напоминание… о чём? О судьбе Навны — чего та, конечно, знать не могла.

    Так прошло два года.