Тьма большого мира
С тех пор она принялась возводить новый теремок. Иначе говоря, отныне старалась просвещать младших уже не просто как принято, а с учётом указаний отца. Это ужасающе трудно. Раньше было просто: рассказываешь младшим то, что сама усвоила от старших — на которых и можешь всегда сослаться в случае чего, — и дети тебе почтительно внимают, верят; и вокруг надёжные стены теремка, тепло и уютно. Вот как было, когда Навна всего лишь передавала младшим мудрость старших — единую и неделимую, а потому сомнений не вызывающую. А сейчас та мудрость раскололась — и что делать? Если Навна слишком прямолинейно следует отцовским советам — младшие перестают ей верить. А если начинает вести себя, как в первом теремке, то сама себе не верит. Чтобы не скатываться ни в первое, ни во второе, надо как-то найти золотую середину — а не получается. Отчего Навна ощущает себя не наставницей, а невесть кем. Само собой, никакого теремка она нынче не чувствует. Глянет порой с тайной надеждой вверх — вдруг там увидит столь привычную крышу своей чудесной обители — но нет там крыши, глянет по сторонам — так и стен нет. А куда без теремка? Холодно; а порой — когда взаимопонимание с детьми совсем теряется — ещё и дождь начинается, душа от него мокнет. Нет, не жизнь без теремка Учительнице, хоть бы и начинающей.
Но она жила верой в будущий теремок. Его отличие от прежнего представляла смутно, но понимала, что он будет стоять на гораздо более прочной основе: «Раньше я ничего не знала, теперь буду знать всё — и построю теремок, которому ничто не страшно».
Однако познавать мир нелегко.
Раньше он был простым. Центр Вселенной — Поле, за которое борются две главные силы в мире — словене и обры, и словене скоро победят. Причём под словенами подразумевались именно свободные словене, а дунайские и прочие — как бы их не очень значимые придатки.
Теперь мир стал куда сложнее. Правда, Поле так и осталось его сердцем и высшей ценностью, а освобождение его от авар — главной задачей. Но выяснилось, что свободные словене гораздо слабее обров, да и могущество тех держится на умении благодаря единовластию собирать всю свою (и даже чужую) силу в кулак, а не на том, что силы у них так уж много. Вот у кого её немерено, так это у ромеев и у словен. Но ни ромеи, ни словене не могут по-настоящему использовать свою мощь. Ромеи вроде как едины, поскольку послушны императору, но заботятся большей частью о загробной жизни, подзабросив земные дела, так что не могут защитить свои огромные владения. А вот словенам единства определённо не хватает. Сплотить их стремятся лишь свободные словене — а они, оказывается, составляют очень небольшую часть всех словен, тогда как подавляющее большинство — дунайские словене и те, которые вообще словенами не зовутся, но говорят по-словенски. Обрам нечего бояться, пока не преодолён раскол между свободными словенами и дунайскими. А как он возник — Навна уже знала.
За 9 лет до её рождения авары нанесли словенам тяжелейшее поражение. После чего некоторые из тех намеревались, выбрав общего воеводу, объединить всех словен и в союзе с империей разгромить обров. Но большинство — по разным причинам — такого не желало. Противостояние было столь острым, что самые непримиримые враги авар не смогли оставаться на Дунае и ушли на север. Они и называли себя свободными словенами. Из них сложилась словенская дружина. Можно сказать, дружина Святогора — этот подзабытый герой прошлого для неё стал главным, потеснив прочих. Когда именно он жил и насколько достоверны рассказы о нём — никто уже не знает. Но он на первом плане именно в тех преданиях, где словене совместно выступают против каких-то своих общих врагов. Тогда как в реальной жизни ко времени аварского нашествия словене — просто общее название для множества племён, никаким общим делом не связанных. Соответственно, в их сказаниях богатыри совершали подвиги для себя, для родных, для племени, а вот чтобы что-то делать для всех словен — как бы не очень надо, поскольку общность словен сознавалась слабо. Аварское нашествие напомнило о единстве; как воплощение единства, возродилась словенская дружина (говорят, встарь такая была), а Святогор стал её знаменем.
Дружина намеревалась выждать, когда обстановка станет более благоприятной и удастся поднять всех словен против обров. Однако ожидание растянулось на много лет, а за это время большие изменения произошли у самих свободных словен.
Многие из них, естественно, имели семьи. Сначала те только через дружину и были между собой связаны. Но постепенно переплелись родством и знакомством — и стали превращаться в нечто вроде племени. И чем сплочённее оно становится, тем настойчивее пытается спасти себя, предотвратить большую войну с обрами. Иначе говоря, мешает словенской дружине делать то, для чего она и создана. По логике Святогора, это разногласие разрешается просто: лучше всего, если у воина семьи нет вовсе, а если есть, то он обязан в случае чего её бросить — застигнутая превосходящими силами противника дружина должна уйти, чтобы продолжать свою миссию, а не погибнуть, защищая своих жён и детей. По крайней мере, верхушка дружины непременно должна состоять из людей, рассуждающих именно так. А так оно, в общем, и есть. Хотя отец не рассказывал Навне об отношениях между вождями, а она привыкла не спрашивать его о том, о чём он явно не желает говорить, но и так догадывалась, что из всех вождей он единственный, кто определённо не хочет прямо сейчас ввязываться в большую войну с аварами.
Навна просвещается — и новый теремок понемногу начинает строиться. Хотя бы ясно, каким он получится. Теперь, оглядываясь вокруг, Навна видит полупрозрачные будущие стены будущего дома. Впрочем, нижние венцы уже не просвечивают, они — настоящие. А откуда они взялись, ей отлично известно. Когда ей удаётся растолковать Радиму или другим младшим что-то важное, то она, охваченная восторгом от такого успеха, воочию видит, как стены теремка становятся выше; да что там видит — буквально чувствует, как собственноручно, при помощи младших, укладывает на своё сооружение ещё одно бревно, а то и целый венец сразу. После чего — усталая, но счастливая — разглядывает стройку со стороны. Правда, кончается такое созерцание всегда одинаково: радость от того, что дело продвинулось, сменяется недовольством, что до завершения ещё далеко. А значит, надо учиться дальше.
После полёта на Жарогоре прошло больше полугода. Более-менее просветившись, Навна решилась прояснить-таки давно мучивший её вопрос: а в чём заключалась цель посольства дунайцев? Если бы им не нравился наш воевода и они вместо него предлагали кого-то из своих — тогда понятно. Но нет, они готовы подчиняться нашему воеводе, которого почти не знают, и даже требуют, чтобы он получил гораздо большую власть, чем имеет сейчас. В чём смысл?
Отец пояснил:
— Должно было получиться вот что. Наша дружина возвращается на Дунай и там объединяет вокруг себя всех: и тех, кто этого хочет (от них и приходили те послы), и тех, кто колеблется; ну а кто против — пусть убегают куда-нибудь, если успеют. Мы там будем тогда главными, ведь у нас готовая дружина, именно против обров и созданная. И дунайцы сильно боятся, что мы, получив такую власть, будем слишком безобразить: грабить, старые счёты сводить и тому подобное. Чтобы такого не было, над нами должен стоять такой вождь, который будет твёрдо держать нас в руках, а такое возможно, лишь если мы не сможем в случае чего его свергнуть. То есть князь. Он будет и к нам, и к дунайцам относиться одинаково, по правде.
— Воевода не будет справедлив, а если его же выбрать князем — будет?
— Да. Воевода не может одинаково относиться к нам и к дунайцам. Потому, что мы, свободные словене, всегда вольны его заменить, если он нам не угодит. И потому он вынужден будет всегда принимать нашу сторону при любой нашей распре с кем бы то ни было.
— Значит, мы не должны требовать от воеводы, чтобы он во всём вставал на нашу сторону. Он должен разрешать все споры по правде.
Отец не смог сдержать улыбки:
— Какими же умными, добрыми и справедливыми мы все должны стать, чтобы нас устроил такой строгий и справедливый воевода! Да любой человек заботится, прежде всего, о себе и своих близких… подрастёшь, по-настоящему поймёшь, сколь трудно ставить правду выше этого. На словах все за правду, но толкуют её всяк по-своему. Каждая семья думает прежде всего о себе, и каждый род, и каждое племя. И свободные словене тоже. Пока власть у воеводы, которого мы имеем право сменить, мы будем на него всячески давить, чтобы делал то, что нам угодно. Если мы собрались, к примеру, под каким-то предлогом ограбить какое-то союзное племя, то воеводе придётся возглавить это ограбление, чтобы не лишиться власти.
Навна сильно обиделась за свободных словен: её впервые заставили глянуть на под таким углом на тех людей, которых она и подразумевала под святым для неё словом «мы». Вроде очевидно, что смысл нашего существования — объединить всех словен для возвращения Поля, а тут выходит, что мы можем променять эту высшую цель на грабёж и прочее бесчинство!
От кого другого такое и слушать бы не стала. Правда, будь это кто-то из старших, не возразила бы: хорошие девочки со старшими не спорят. Но, вежливо впустив такие слова в одно ухо, тотчас выпустила бы в другое. Однако слова самого умного в мире человека в другое ухо вытолкать нельзя. Можно лишь надуться и молчать. Тяжело всё-таки просвещаться. Раньше Навна была довольна собой и своими, а теперь чем больше узнаёт, тем темнее мир. Все кругом какие-то не такие, и сама она вся неправильная.
Наконец она обозначает то, что страшит её более всего:
— Так что же, князь ни перед кем не отвечает?
— Отвечает перед Русью.