Послушное дитя

    Нескоро Навна пришла в себя после этого разговора. А когда пришла, почувствовала, что заметно поднялась в собственных глазах. Разумеется, вместе с теремком — куда уж им разлучиться.
    И стала мыслить о больших делах увереннее, самостоятельнее. Не просто метаться между двумя авторитетами, а на стыке между ними выстраивать что-то своё, некое собственное мнение. Вот не то чтобы нужен князь — но и не то чтобы не нужен, а как бы нечто среднее между тем и другим. Правда, что тут может получиться этакое среднее — огромный вопрос. Но скоро он разрешился — не путём размышлений, а более привычным Навне способом.

    Повторился сон, который видела тогда в лесу, — но теперь момент назначения Жарогором князя выглядел иначе. Яркий луч от глаз Жарогора к избранному им, а затем от того такие же лучи к каждому богатырю. Вот в чём дело — князь передал им полученное от Жарогора знание, так что они вовсе не слепо шли за князем, а сами понимали, что к чему.
    Пробудившись, Навна подумала: «А может, и в том первом сне эти лучи были, только не разглядела? Может… а вернее, были наверняка… ну, допустим, не видела их тогда — и что? Просто больше смотрела не туда, а на гибнущую Дингру; словом, были там эти лучи… да я их, пожалуй, даже видела, только потом как бы подзабыла… да точно видела, ну сколько ещё можно сомневаться!»

    Сон разрубил узел на путах, связывавших мечту Навны. Получается, главное дело князя — не повелевать, а всем всё объяснить. Князь — всезнающий советчик. А другого и не надо, потому что только советы и требуются богатырям, чтобы надёжно защитить Русь. Скажем, богатырь чего-то не понимает — князь ему подсказал, богатырь всё уяснил и сделал. И вот так князь всем подсказывает, а потому все действуют согласованно и побеждают. Значит, князь правит благодаря своей способности объяснить любому что угодно. Навна не могла вообразить власть какой-то иной. Ей не представить такого, что богатырь не понял княжеского совета, но всё равно ему последовал, или что вообще не желает выполнять волю князя, но принуждается к этому. Потому что тогда, по её понятиям, это уже не богатырь получается, а нечто невразумительное.

    Отец не знает, как относиться к такому повороту дела. С одной стороны, замечательно, что запутавшаяся и раздвоенная дочь вдруг вдохновенно устремилась к вроде бы ясно различаемой цели. Но он видит, что там не настоящая цель, а мираж. Сон Навны соединил несоединимое: власть, обладающую тайным глазом, и народовластие. Вернее, они вообще-то могут соединиться — но разве что тогда, когда люди станут гораздо лучше и научатся понимать жизнь во всей её полноте. Но на деле такое уточнение, естественно, ничего не значило: отец думал о том, что делать прямо сейчас, как объединить тех людей, какие есть. Никакой, даже самый наимудрейший, князь не сможет поделиться своим тайным зрением со всеми, научить каждого смотреть на себя самого, свою семью, своё племя так же беспристрастно, как на прочих людей. Если хотя бы сам князь сможет удерживаться на такой высоте, и если у него будет хотя бы немного помощников, способных мыслить так же, — уже прекрасно.
    Открыто встать поперёк пути летящей к своей мечте Навне отец не решился, лишь старался постепенно подправить её полёт, сдвинуть к настоящей цели. Но безрезультатно.

    В сущности, они оба толком не понимали, что творится. Яросвет понимал, но объяснить им сквозь стену между мирами не мог. А происходило вот что. Будущая Соборная Душа шла тем единственным путём, который был ей тогда по силам, а это именно путь к тому миражу, — и училась тому, что потом пригодится Соборной Душе. Цель должна быть вдохновляющей — и в этом смысле ясно, почему Навну привлекала Русь именно с князем-советчиком. Ведь за ним она видит своего чудесного Жарогора, тогда как из-за князя, каким его рисует отец, выглядывает подобие Кощея.
    Так что на деле всё шло, по большому счёту, как надо. Но они не сознавали этого. Навна ведь не думала становиться Соборной Душой (уже потому, что понятия не имела, что сие означает), все её помыслы были направлены на то, как увлечь брата чудесной Русью — а не получается. Отец, в свою очередь, хотел уже сейчас заменить её феерическое представление о Руси более реалистичным — и тоже не получается.

    Уставший от упрямства Навны отец сердится:
    — Я сколько уже тебе на все лады толкую, что князь не может быть просто советчиком, всем всего не разъяснишь, он должен приказывать и наказывать, без этого править невозможно. Я же хорошо знаю, что такое дружина, а ты не знаешь — и всё равно упираешься… непослушное дитя.
    — Я послушная, — обиделась Навна. — Я стараюсь воспитывать Радима по твоим указаниям, только о том и думаю — но не выходит же ничего. Как я ему объясню, что будет князь-повелитель, когда он даже и в князя-советчика не верит, вообще не понимает, к чему князь? Я же не спорю, что ты всё верно указываешь, но мне ума не хватает понять, как это выполнять. Едва такое начинаю воображать, как сразу теремок рушится прямо мне на голову… это очень больно. А ум послушностью не заменишь. Стану умная — сделаю всё, как ты велишь. Вот увидишь.
     Тут уже отец не в состоянии что-либо возразить. Сколько у неё ума, а сколько послушности, и как они между собой стыкуются — поди разберись. Ясно лишь то, что она от своего всё равно не отступится и рано или поздно приведёт теремок в порядок, чего бы то ни стоило.

    Вот только времени на это требовалось гораздо больше, чем они полагали, а земной жизни оставалось гораздо меньше, чем они надеялись.