Русь

    Что такое Русь, Навна представляла весьма смутно. Это слово, мелькавшее изредка в разговорах старших, означало, пожалуй, нечто райское — столь же прекрасное, сколь и несбыточное. Какой-либо связи между Русью и явью не просматривалось. Но едва такое слово произнёс отец, как оно сразу обрело вес в глазах Навны. Она вся ушла во слух.
    Отец сказал:
    — Русь — это мы, свободные словене, какими мы будем, и наша страна, которая будет.
    Звучит притягательно, но очень уж загадочно; завораживает, манит — только неизвестно куда. Однако затем Навна услышала нечто такое, отчего та потусторонняя райская страна сразу сделалась очень близкой и осязаемой:
    — Русь — прежде всего твой теремок.

    Теремок Навны, доселе терявшийся среди других таких же, вдруг стал самым большим и красивым из них, а прочие выстроились вокруг него. Ясно, почему именно его Жарогор оберегает более всего и почему на Жарогоре летает именно Навна.
    На самом деле отец выразился так лишь для пущей наглядности — едва ли он мог предугадать, что её теремок в будущем действительно станет сердцем Руси. И сразу уточнил:
    — Твой теремок и прочие здешние теремки.
    Навна почувствовала сильное разочарование, но тут же напомнила себе, что мнить свой личный теремок каким-то особенным, да ещё и средоточием всей Руси — нескромно, а потому неправильно. И вроде признала только что мелькнувшее перед нею видение ложным. Однако оно исчезать и не думало, лишь отступило в глубину её души и загадочно оттуда улыбалось: мол, я не ошибка, я — будущее, я тебя жду. Впрочем, какое бы место среди других теремков ни занимал её собственный, а главное то, что они признаются самым ценным на Руси. Конечно, Навну вдохновляет такое чудесное будущее. Она слушает дальше:
    — Сейчас у нас вече может решать что угодно. Но разве оно вправе принимать решения, которые приведут теремки к гибели?

    Навна приготовилась к очередному потрясению в душе и голове. Да, теремки должны быть в безопасности — и вече имеет право на любые решения. Эти две аксиомы до сих пор благополучно обитали в разных углах её сознания, при случайной встрече злобно таращились друг на друга — и опять по углам. Теперь отец их оттуда вытащил и столкнул лбами, явно намереваясь уничтожить лишнюю:
    — Мы обязаны сохранить наше потомство — это самое главное. Если вече неразумием своим губит теремки — значит, вече ни к чему.
    Возразить Навна не в силах: очень уж жалко детей. Но куда без веча? Пустота на его месте страшна, словно бездонный омут. Отец пояснил:
    — Все должны понять наконец, что теремки важнее всего, важнее даже права действовать всегда по своему разумению. Не знаешь, как победить обров, сохранив теремки, — так слушайся тех, кто знает. А почти никто не знает. Зато мы знаем.

    Опять это другое мы — таинственное, грозное… и чужое. Но отец там, внутри него. Держась за отца, Навна в какой-то мере оказывается связана с тем миром, который строится вокруг этого мы. В том мире знают, что надо делать, поскольку охватывают весь свет тайным зрением. Знают что-то страшно важное для Навны и в то же время страшно недоступное её пониманию. Тот мир чужой, потому что непонятный, — но свой, потому что отец там. И она уверена: Жарогор тоже где-то там; правда, отец о нём не говорит — но он вообще много о чём умалчивает. Про Яросвета в том числе. А Навна ведь догадывается, что там есть некто самый главный. Ведь посадил же её кто-то на Жарогора… и кто всё-таки ей во сне поведал о тайном глазе — она не знает, отец так и не сказал, он сам это был или нет… и когда она отцу впервые сообщила про теремок, он же точно кого-то другого слышал… словом, есть там кто-то. Но кто именно в числе тех, о ком отец говорит «мы», и как они между собой связаны — Навна не очень задумывается. У неё другая забота: надо ей самой как-то на цыпочках в то мы пробраться и хотя бы с краешку где-то в нём пристроиться, взять на себя какую-то частичку общего дела.
    И вот тот загадочный мир понемногу делается яснее.

    — Потому и нужен князь, который сможет править без оглядки на вече, — заключил отец.
    А вот это расхолаживает. У Навны, как у всех словен, буквально в крови недоверие к любой власти:
    — А если князь будет править неправильно?
    Отца такая перспектива и самого сильно тревожила. Опасно давать одному человеку неограниченную власть, всякое может получиться. Но если оставить всё как есть — точно пропадём. А лучше уж на опасный путь свернуть, чем дальше катиться по заведомо гибельному. Он не стал делиться с дочерью грузом таких сомнений — зачем? Просто сказал:
    — Князь будет править как надо. Он ведь будет мыслить, как и мы. Ты судишь  по сказанию о Святогоре и князе. Но это же старое предание — кто знает, что там происходило на деле? К примеру, обров к этому приплели потом, их тогда и быть не могло, были какие-то другие степняки — скорее всего, гунны. И прочему нельзя бездумно верить.
    — Так что там на самом деле было?
    — Думаю, что тоже Русь — как и у нас сейчас, недозрелая. Представь, посередине Руси — ты в теремке с детьми. Князь указывает богатырям, кому что делать, как вас получше защитить. И тут Святогор начинает мутить воду: то не так да другое не эдак…
    — Но князь его совсем не ценил, унижал!
    — Но мы знаем это со слов людей, для которых Святогор всегда прав.
    Навна лишь руками развела. Опять она между двух огромных авторитетов. А отец продолжает:
    — Святогор просто хотел большего, чем заслуживал, но не понимал этого. У него же нет тайного глаза, он не мог поглядеть на себя так же, как на других, и понять, что ему причитается по справедливости. И решил сам себя вознаградить, напасть на другую страну, грабежа ради, и прочих богатырей за собой увлёк. Враги узнали, что Русь без защиты, и кинулись сюда — как свой теремок спасать будешь?
    Навна обмерла. Под таким углом зрения она то сказание никогда не рассматривала: оно же вроде не о том вовсе. В нём упор всегда делался на несправедливость князя и свободолюбие Святогора. Убили самого князя — туда и дорога, и кто там с ним оставался — так тоже сами виноваты, нечего было за него цепляться.. Навна особо не задумывалась над этим — много кого в сказаниях убивают. Обнаружив там рядом с князем себя саму, с теремком и всей Русью вместе, она поневоле прочувствовала ту историю совсем иначе.
    — И что же должен был делать Святогор? — спросила она после долгого молчания.
    — Защищать Русь.
    «Но князь же его совсем не ценил», — опять хотела сказать Навна. И не смогла. На неё в упор жалобно смотрела Дингра — ведь, получается, Святогор и её отдал Кощею (или кто там вместо него) на съедение, покинув князя.

    — Но почему же тогда люди идут за Святогором?
    — Он указывает путь к победе просто и доходчиво. Но неправильно — и потому с ним мы вовек не победим. Он внушил нам затею, которая не продумана и потому не может быть выполнена. Он не умеет работать.
    Последние слова прозвучали для Навны особенно весомо. Была она от природы трудолюбива и давно усвоила, что всякое дело следует продумать загодя — хотя бы насколько сумеешь. И не понимала тех, кто хватается за дело наобум. Правда, не привыкла критически оценивать старших — а тут в качестве обвиняемого аж сам Святогор. Ну и ладно, она же не сама его разоблачает, а всего лишь из-за отцовской спины выглядывает, слушает и соглашается.
    — Святогор взялся за дело, для которого нужно войско, — продолжал отец, — а вот где брать воинов — не знает, в сущности. Полагает, что всегда получит пополнение со стороны, из племён. Но там же дети совсем иначе воспитываются —  приучаются думать только о местных делах, а вовсе не о том, как всем словенским племенам объединиться и отвоевать Поле. Ну да, приходят в нашу дружину люди из племён, но обычно потому, что идти оказалось некуда, а мы всех принимаем. В душе они ведь по большей части не наши. Действительно наши — те, кого мы сами растим, они из наших теремков выходят — больше неоткуда. Так что гибель теремков страшнее даже гибели дружины. А Святогору это невдомёк.
    Навна испытывала противоречивые чувства. Замечательно, что её теремок — такая ценность отнюдь не для неё одной; и в то же время — она ведь в огромной мере Святогором воспитана, а теперь тот предстаёт в таком неприглядном виде. Впрочем, отец за него заступился:
    — Святогор во многом прав. Конечно, словене должны помогать друг другу. Но мало быть просто словенами. Нам ещё нужна своя страна с теремками, которые под надёжной защитой. Не надеяться, что сила придёт к нам со стороны, из племён, а самим растить свою силу — в теремках.

    И вскоре Навна уже летала в мечтах по светлому будущему, главнейшее отличие которого от настоящего стало ясным. Нынешний мир свободных словен строится вокруг дружины, способной пожертвовать теремками, Русь — вокруг теремков, а дружина их не бросит ни при каких обстоятельствах, поскольку состоит из богатырей, с детства знающих, что не имеют права жить, если не уберегут теремки. И притом дружина прочно держит Поле в своих руках. А почему не возникает выбора между Полем и теремками? Да потому, что выбор этот — удел слабых, а в том будущем мы действительно самые сильные. Силу даёт нам сама Земля — мы едины с ней, ибо знаем, чего она хочет, и живём в ладу с ней. Вот для чего князю тайное око: для поддержания единства с Землёй, а уж из этого вытекает способность видеть любые угрозы и устранять их. Правда, насчёт отношений князя с народом Навну по-прежнему грызут сомнения, но не очень сильно. Душой уже переселилась на Русь, признала тот будущий мир своим.

    — А вот Радиму о Руси толковать бесполезно, — посетовал отец. — Зачем она ему, коли он уверен, что мы и так живём правильно? Не знаю, за что зацепиться. Но ты найдёшь за что.
    — Найду, — подтвердила Навна. Дело представлялось ей не слишком трудным, более того — сама Русь казалась близким будущим.