В дурдоме гражданской войны
Как обстояли дела с единством народа, видно хотя бы по героям «Тихого Дона».
Может быть, в качестве примера лучше подошёл бы, скажем, «Вечный зов». Ведь в «Тихом Доне» своя специфика, обусловленная тем, что основные действующие лица — казаки, равняющиеся, строго говоря, не на самого Русомира, а на его казацкую ипостась, — что усложняет дело, несколько уводит от сути.
Путь к всенародности сознания для персонажей упомянутых двух книг существенно различен. Главные герои «Вечного зова» принадлежат к большинству народа, равняются непосредственно на главный народный идеал — и должны вместе с ним изживать простонародность, превращаться в настоящих хозяев своей страны. А главные герои «Тихого Дона» относятся к своеобразному меньшинству, которое чем-то похоже на основную часть народа, а чем-то отличается, и надо эту пропасть преодолевать, осознавать единство со всем русским народом. Вот какая тут дополнительная проблема, отсутствующая в «Вечном зове».
Но всё-таки остановлю выбор на «Тихом Доне» — как самой-самой классике. «Вечный зов» можно потом тоже рассмотреть под таким углом зрения.
Весомее всего для казаков был, пожалуй, вопрос о том, должны ли они поделиться землёй с так называемыми иногородними (фактически — с основной частью народа вообще, ведь иногородние к ней и принадлежали). Метафизически тут — конфликт Дингры с донской казацкой квазикароссой. Обе со всей кароссической упёртостью вцепились в спорную землю и остервенело тянут её каждая к себе, никаким резонам не внимая. И такой их настрой передаётся связанным с ними идеалам, так что двое Русомиров — главный и казацкий — тоже волками смотрят друг на друга из-за земельного вопроса. В сущности, подзуживаемый своей квазикароссой казацкий Русомир толкает казаков против всей России, что к добру не приведёт. Высокомерное отношение к «мужикам» и узость кругозора не позволяют казацкому Русомиру уяснить, что он увлекает казаков в пропасть, поскольку их привилегии — часть бесповоротно уходящего в прошлое сословного общества, и надо просто принять это как факт. Но казацкий идеал стоит на своём, а глядящие на него казаки — и подавно.
Пётр Мелехов — пример человека, равняющегося на казацкую ипостась Русомира.
Традиционалист Пётр как бы в центре, а теперь посмотрим ещё на троих героев книги — Григория Мелехова, Михаила Кошевого и Дмитрия Коршунова. Все они весьма похожи на Петра — потому что тоже казаки, да и примерно того же возраста, и тоже личности весьма деятельные, с лидерскими качествами. На фоне такого сходства особенно отчётливо проступают различия, возникающие от ориентации на разные идеалы — те тащат бывших приятелей (и даже родственников) в разные стороны от традиционного казацкого идеала.
Начнём с Кошевого. Его манят к себе Светломир и красный Жругр — которые в то время сблизились настолько, что сложно было различить, от кого из них исходят те или иные веяния, воплощающиеся в мыслях, словах и делах большевиков. Пройдёт 20 лет — и нашедшие общий язык со Жругром будут прямо по спискам тысячами выводить в расход тех, кто слишком держится за Светломира. Но пока такое разделение вовсе не очевидно и большевик-неофит Кошевой о нём едва ли подозревает, равняется на как бы единого Жругра-Светломира, который указывает путь к царству свободного труда через временное жёсткое ограничение свободы и беспощадное подавление всех противящихся. Кошевой вместе со Светломиром парит в небесах — тоже испытывает невиданное воодушевление, ощущает себя шествующим в авангарде народа — и даже человечества. И отчасти он прав — но зарывается сверх меры.
Совсем другого рода сдвиг от казацкого идеала у Коршунова. И не в том дело, что он против большевиков — это несущественно; таких коршуновых развелось предостаточно на любой из сторон гражданской войны. А по самой натуре своей Митька — человек хаоссы, хаоссянин. У него нутро хаотическое, там одни только тёмные желания — и вокруг себя он сеет зло. Это у него проявлялось уже в юности, в мирной жизни, развилось во время мировой войны, а уж в гражданскую он точно как рыба в воде — нашёл себя в расплодившемся и обнаглевшем тогда воинстве хаоссы, высовывающемся из-под любых знамён. Реальная роль хаоссян одна: своими злодеяниями разжигать смуту ещё сильнее. Дай им полную волю — сожрали бы Россию вовсе.
Теперь о Григории Мелехове. В отличие от всех, о ком сказано выше, он не может найти себе места ни на одной из сторон гражданской войны. Везде он не вполне свой, потому что не может признать представителей противной стороны безусловно чужими. Ввиду чего постоянно ссорится со своими (временно своими, попутчиками) по разным поводам, в особенности же — из-за отношения к пленным. Слишком уж оно у Григория мягкое — по тогдашним понятиям. И главная причина тому — не его природная доброта. Ведь и многие вовсе не злые по натуре люди тогда считали убийство пленных чем-то естественным — настолько все ожесточились; получалось, что человек с вражеской стороны — вроде как и не человек. А кто и был против такого зверства — те обычно молчали, не шли против общего мнения, — а Григорий шёл.
Объяснение тому, в конечном счёте, — в теремке Навны.
Там Русомир — всё ещё в целом простонародный. А отсюда — преобладание сословного (или классового) сознания над общенародным, психология «маленького человека», непонимание своей ответственности за Россию, в том числе и своей вины за гражданскую войну, своей личной обязанности по возможности сглаживать раскол народа, а не усугублять. Таков реальный Русомир — тот, на которого народ действительно равняется. Но у Навны в мечтах — уже будущий всенародный Русомир, внушающий народу, что общенародная солидарность выше каких бы то ни было групповых интересов и предрассудков. И этот всенародный Русомир, даже будучи лишь мечтой, всё-таки уже в какой-то мере влияет на людей. Каким образом? Во-первых, Навна ведь давно уже прививает Русомиру всенародность, так что определённые черты всенародного идеала в нём уже сейчас проступают сквозь простонародность. А во-вторых, люди, особенно восприимчивые к влияниям Яросвета или Навны, могут и непосредственно от них знать об этом будущем Русомире, уже сейчас равняться именно на него, а не на наличного простонародного Русомира. Конечно, это трудно и чревато разладом с окружающими, мало кому под силу, но Григорий Мелехов — как раз из таких людей.
В этом смысле он человек из будущего — из того, которое действительно станет реальностью лишь в Великую Отечественную. Ведь только тогда классовая борьба задвинется в тень и станет общепризнанным, что американский или английский буржуй сейчас — союзник, а немецкий рабочий или крестьянин — смертельный враг. То есть включится нормальная здравая логика, указывающая, что кто сейчас полезен России — тот и друг, а кто вреден — тот и враг. А в гражданскую этого нет, чувство единства народа утрачено. И лишь немногие тогда чётко сознавали, что такое положение дел — дурдом, с которым надо покончить.
Григорий Мелехов, будучи от природы человеком умным и добрым, пытается в дурдоме гражданской войны вести себя как нормальный человек. По правилам дурдома, положено безоговорочно встать на какую-то из сторон, но ведь сохраняющему рассудок человеку ясно, что этак все друг друга поубиваем и страну погубим, а потому выход лишь в том, чтобы гасить войну, снижая градус ненависти. И тут прочнейшей опорой является простая истина: мы — один народ. Но она в дурдоме под строжайшим запретом, поскольку мешает сделать то, что тут считается обязательным — полностью встать на какую-то из сторон; и кто ту истину отстаивает — неизбежно навлекает на себя обвинения в двурушничестве. Григорий таких обвинений наслушался вдоволь, на чьей бы стороне ни воевал. Но самое худшее, конечно, не в том, что про него говорили в глаза и за глаза, а в том, что он в принципе не мог стать своим для какой бы то ни было из враждующих сторон. Таковы правила дурдома, отменившего единство народа: кто за весь народ — тот для всех чужой.
Иначе говоря, Григорий в разладе с народом именно потому, что он за единство народа — а тот настолько раскололся, что единства не хочет.
Уместно ещё глянуть на то, как перекликается у героев Шолохова отношение к великому и малому — к стране и семье.
Мелеховы — дружная семья, и гражданская война не сожгла в ней родственные чувства. Показательны тут взаимоотношения Григория, его сестры и Кошевого. Григорий и Дуняша строят их по-человечески, а Михаил — по-идейному. И ведь невозможно отрицать того, что где-то по-своему он прав, пытаясь в конце книги разделаться с Григорием, — тот в самом деле выглядит потенциально опасным; подойти к делу по-родственному Михаил не желает принципиально. Да, в этом есть своя логика. Вот только будь все такие идейные, как Кошевой, гражданская война никогда бы и не кончилась. И победить Гитлера такой страшно разобщённый народ ни за что не смог бы.
Причём Кошевой своей запредельной идейностью погубил даже свою мать, сестру и братьев; можно сколько угодно винить изверга Коршунова, но Кошевой же откровенно подставил родных своим беспределом. И тут, по-моему, прямая связь между таким отношением к своей семье и к стране в целом; дай волю таким, как Кошевой, — они сгубили бы страну точно так же, как и семью. А такие, как Григорий, не погубят ни семью, ни страну. И уж кому-кому, а Навне такая связь малого с великим очевидна.