Ежовые рукавицы Жругра

    По причине разлада с Гагтунгром Жругр стал куда крепче держаться за русскую тетраду, делался намного внимательнее и к Яросвету, и к Навне, и к Дингре, старался более-менее уладить разногласия с ними. Но примирение шло с большим трудом. Хуже всего два обстоятельства. Во-первых, рассматривая ускоренное развитие России как подготовку к мировой революции (хоть бы и отложенной на неопределённый срок), Жругр по-прежнему вызывал за рубежом большие опасения. Во-вторых, он всё ещё вёл себя в России зачастую как в чужой стране, стараясь переиначить всё и вся, чем усугублял и без того сильный раскол общества.
    — Взялся строить социализм в одной стране, так и строй, — пеняла ему Навна. — Зачем провоцировать буржуев — и словами и, тем более, делами? Ведь нападут. А у нас раздрай — всё из-за твоих выкрутасов со всякими там обществами безбожников и тому подобным. Ты не видишь, в какой мы опасности? Умерь свой догматизм.
    Жругр то спорил, то соглашался, в какой-то мере исправлял свои оплошности, но вообще встраивался в русскую тетраду с большим скрипом. Всё дальше отходя от сил зла, к Силам Света вполне пристать никак не мог — ведь в светлом стане он нужен непременно в качестве коня Навны, а никакой уицраор возить на себе никого не хочет.

    Чем больше Русомир осваивается в политике, тем сильнее негодует из-за того, что во власти люди, его идеалом отнюдь не признающие. Даже если они русские, то равняются скорее на Светломира, хуже того — им чужие либератеры зачастую ближе, чем Русомир. А ещё наверху огромный процент евреев, латышей, поляков, немцев, — хотя эти народы составляют лишь малую часть населения Союза. И притом большевистская элита слишком связана с зарубежными коммунистами, а те тянут её к мировой революции. А Русомир желает, чтобы народы были представлены в правящем слое более-менее пропорционально их доле в населении страны и чтобы эта верхушка больше считалась с народом, чем с иноземными революционерами. Правда, Русомир пока не знает, как добиться своего, — но его желания перекликаются с гораздо более определёнными планами Жругра.
    Давно прошло время, когда Светломир пытался управлять уицраором. У Светломира — ворох фантазий, у Жругра — гораздо более реалистичная стратегия. А обстановка такова, что фантазёрам лучше молчать. Вопрос стоит уже не о мировой революции, а о существовании самого Советского Союза, для спасения которого Жругру требуется ещё большая свобода лап и когтей. И хотя сторонники Светломира уже в целом послушны Жругру, тот им всё равно не доверяет, чует их затаённую враждебность. Лучше заменить их сторонниками Русомира и других народных идеалов Союза — такие люди не станут спорить о путях движения к коммунизму; куда Сталин указывает — там и коммунизм, а их гораздо больше заботят вопросы более злободневные.

    В 1937 году отношения между Жругром и Светломиром пришли к закономерной развязке. Уицраор, не встретив серьёзного сопротивления, перестрелял или пересажал большую часть сторонников Светломира (и других либератеров), а прочих запугал. Полностью подавлять Светломира красный Жругр не хотел, стремясь по-своему использовать его революционную энергию, под своим жёстким контролем, — да и врождённая связь с этим идеалом для уицраора много значит. Но у оказавшегося практически в рабстве Светломира сильно поубавилось интереса как к марксизму, так и к немедленной практической деятельности. Он всё более внушает своим адептам вольномыслие, с марксизмом несовместимое, а то и прямо ему враждебное, ориентированное на дальнюю перспективу; от советской действительности он заметно дистанцируется.

    Русомир от ежовщины в шоке — тем более, что и равняющиеся на него русские люди от неё сильно пострадали — хоть и несравненно меньше, чем светломировцы. Но, с другой стороны, он видит, что власть стала ему заметно ближе. Красный Жругр уже второй раз по-уицраорски брутально расширил для Русомира доступ к управлению страной. Сначала, разгромив царскую элиту (тут, правда, с немалой помощью своих братьев-жругритов), широко открыл дорогу во власть людям из простого народа. Теперь, разделавшись со слишком интернациональной большевистской элитой, сильно сгладил образовавшуюся после революции диспропорцию между численностью разных народов Союза и их представленностью во власти. Словом, Жругр в два приёма достиг того, что власть стала гораздо доступнее для людей, равняющихся на Русомира. Конечно, рядом с ним украинский, белорусский, грузинский и прочие идеалы. Но с ними Русомир может поделить власть мирно, тем более что его первенство очевидно — хотя бы потому, что его народ самый многочисленный.
    Теперь он, казалось, может уже определённо считать себя всенародным идеалом. Но, избавившись от внешней простонародности, он ещё острее стал ощущать свою слишком медленно уходящую внутреннюю простонародность. Вроде во власти преобладают свои — но для Русомира она по-прежнему чужевата. Слишком уж сильно должен перековаться человек, переходя от Русомира к красному Жругру, то есть — меняя обычный труд на государственную службу. Не будем углубляться в отношения между государством и партией — всё равно, по большому счёту, это двуединое проявление красного Жругра. Хоть в партию человек вступал, хоть попадал во власть, хоть то и другое сразу, а он обязан был превращаться в проводника линии Жругра, весьма чуждой Русомиру. Так что отстранённость Русомира от власти в немалой мере сохраняется, хоть и в менее выраженной форме. А значит, чувствовать себя вполне всенародным идеалом он ещё не может.

    Влияние Гагтунгра на партию резко уменьшилось — не столько из-за истребления его сознательных сторонников (не так уж много их было), сколько из-за того, что теперь в партии осталось мало людей, которых глобальный демон мог использовать втемную, играя на их вере в достижение счастья человечества через скорую мировую революцию. Отныне Жругр может действовать, исходя из чисто практических соображений. Правда, на деле и его собственное мышление сильно искривлено марксизмом, но рядом со Светломиром Жругр — реалист.
    А реализм сейчас очень ко времени. Фюринг делался всё сильнее и свирепее, начал глотать страну за страной. Навна чувствовала себя как во времена Мамая и Тимура. Идея антигитлеровской коалиции для неё, как и для демиургов, — нечто само собой разумеющееся. А глобальные амбиции Жругра, хоть он сейчас и старается их не выставлять напоказ, страшно мешают созданию такой коалиции. Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим — вот идея, на основе которой самые разные народы могут сплотиться против Гитлера. Но красный Жругр не может искренне принять эту идею. Своя земля, чужая земля — понятия, совершенно условные с точки зрения поборников глобального переустройства и уж тем более — уицраора, желающего единолично править миром.