Смысл пятилеток
Строительство социализма в России пойдёт гораздо быстрее, если народ воспримет это как своё кровное общее дело. Но насколько реален сам советский народ?
До сих пор это (если без околичностей) народ красного Жругра; но уицраор обеспечивает лишь внешние скрепы, а сам по себе советский народ — нечто аморфное, без идейного стержня. Всего лишь (за некоторым исключением) совокупность народов, когда-то входивших в состав проклинаемой ныне Российской империи. Рассуждая по-марксистски, это даже хуже, чем случайное сборище, это — сообщество бывших узников «тюрьмы народов». Ладно, ныне «тюрьма» разрушена, но почему её бывшие обитатели должны чувствовать какое-то особенное единство именно между собой, ощущать себя одной общностью, в которую они все входят, а вот, к примеру, французы или турки не входят? Марксизм бессилен это объяснить. С его позиций, население СССР — общность рыхлая и недолговечная, а сам Союз — так, времянка какая-то. Но при столь пренебрежительном отношении к нему далеко ли уйдём? А ведь планы социалистического строительства грандиозны — и Жругр понимает, что только кнутом и пряником не обойдёшься, нужны моральные стимулы — и прежде всего именно сознание людьми того, что они — не какое-то скопище непонятного происхождения, а единый народ. Но где основа для осознания единства?
Навна ответ знает — и не ленится по всякому поводу подсказывать Жругру:
— Советский народ — общность, состоящая из русского народа и исторически связанных с ним народов.
Жругр от такого указания на стержневую роль русского народа кривится — тут национализмом попахивает, причём великодержавным. Поэтому уицраор тщится отыскать что-то иное. Навна понимает, что ничего он не найдёт (нельзя найти то, чего нет), — но понимает и то, сколь дикое сопротивление встречает её определение советского народа в душе марксистского уицраора. А потому не торопит события. В очередной раз намекнёт Жругру, что всё равно другого варианта нет, — и замолчит, не напирает. Знает, что никуда Жругр не денется — догмы догмами, а никакого советского народа не получится без опоры на существующие народы-этносы. То, что советский народ может быть жизнеспособен лишь как народ многонациональный — для Навны само собой, а для Жругра — отнюдь; ему бы лучше заменить народы-этносы одним монолитным, на нации не делящимся советским народом.
Пока Жругр придерживается в основном своей изначальной стратегии — и видит, что настоящее всенародное дело не клеится. А Гагтунгр насмехается:
— Всенародное дело возможно лишь как часть войны с мировой буржуазией, потому что только война способна разжечь необходимый для него энтузиазм! Само по себе мирное строительство так никого не вдохновит.
Оснований для такого скепсиса предостаточно. Чем целый народ может заниматься дружно и самоотверженно? Воевать — было бы за что. Если есть на свете какое-то общепонятное представление о всенародном деле, то лишь чисто военное. В мирной жизни люди привыкли работать каждый для себя, а всенародное единение, энтузиазм, жертвенность традиционно связаны с отражением вражеского нашествия, грозящего стране гибелью. Тут даже мирный труд может зарядиться военной энергией. Ковать орало — обычное занятие, для заработка, ковать меч для защитника Родины — совсем другое. Более того, просто растить хлеб на продажу — одно, а растить тот же самый хлеб для воинов, защищающих страну от врага, — совсем другое. Мирный труд, воспринимаемый как подспорье в обороне страны, сам обретает военный ореол.
В марксизме это повёрнуто по-своему: враг — мировая буржуазия, против которой и должны сплотиться трудящиеся всего мира, — и любой труд рассматривается в таком контексте. К примеру, конечный смысл возведения Днепрогэса — добавить Советскому Союзу мощи для предстоящей смертельной схватки с Буржуином. А значит, надо построить любой ценой — на войне как на войне. А если Днепрогэс строим просто для себя, то вдохновение уходит: ну нет традиций столь ударного чисто мирного строительства — ни у русского народа, ни у других. Любой ценой — понятие вообще военное, странное в обыденной жизни. Вот и получается, что для самоотверженного мирного строительства Жругру требуется поддержание в стране военной атмосферы, а потому необходим враг, каковым может быть лишь мировая буржуазия. Вот почему Гагтунгр уверен, что Жругр у него прочно на крючке.
Навна, однако, указывает русскому уицраору на ахиллесову пяту суемудрия Гагтунгра:
— Критиковать он горазд… но взамен ничего дельного предложить не может. Война с мировой буржуазией вызовет энтузиазм? Но энтузиазм вызывает война, смысл которой понятен! А где эта понятность, разве Русомир так рвётся искоренять буржуев по всем континентам?
Да, не рвётся. И для Жругра это — заноза крайне чувствительная. Хоть он и упирается на том, что русский народ — не более чем один из народов Союза, но не может не считаться с тем, что народ этот — самый значимый и без минимального согласия с Русомиром шагу не ступишь. И фактически именно с Русомиром уицраору приходится общаться больше всего.
Жругр твердит: конечная цель — коммунизм, шаги к нему — пятилетние планы: пока первый, потом будут следующие. Но Русомир чешет затылок:
— Это пятилетние планы развития одной нашей страны, а коммунизм возможен лишь в мировом масштабе, так как же пятилетки к нему приведут?
— Прямо, конечно, не приведут. Но сделают жизнь в Советском Союзе настолько счастливой, что присоединиться к Союзу захотят все народы мира!
— А буржуи?
— Они в таких условиях не смогут нам противостоять. Сломаем им шею.
— А когда сломаем? Примерно хотя бы — в обозримом будущем или очень нескоро?
— В обозримом.
— А я за мир. Своих буржуев прогнали, а заграничных пусть заграничные трудящиеся давят. Тем более неизвестно ещё, как дело крутанётся; силы у буржуев много и драться они будут насмерть. Может, сейчас построим процветающую страну, а потом спалим её в огне мировой революции. Не вдохновляет.
— Но буржуи всё равно нападут, так лучше ударить первыми.
Русомир вроде и убеждён, что нападут, но влияние Навны сказывается, а потому он возражает, хоть и не вполне решительно:
— Нападут — будем защищаться. А самим зачем нарываться?
Жругр, кое-как сдерживаясь (ну позарез нужно какое-то согласие с народом), темнит:
— Не всё ясно, конечно… вполне вероятно, что мировая революция — в какой-то отдалённой перспективе.
— А раз так, то чего говоришь, что сейчас война с империализмом, хоть и в скрытой форме, и что все должны надрываться, как на войне? Мировая революция — невесть когда, а все сейчас должны жить по-военному? Да где такое видано? А просто по-человечески в таком случае когда жить? И вообще, ты только что утверждал, что мировая революция скоро, теперь уже говоришь, что очень не скоро, так что сам не знаешь, а ещё куда-то хочешь меня вести. Ну да, я в этом сильно путаюсь, сам пути не вижу и потому вообще-то согласен за тобой идти… да только не внушаешь ты настоящего доверия.
Хотя политически незрелый Русомир всё же следует за Жругром, но без особого рвения и с сомнениями — и желает большей ясности. А ей неоткуда взяться. Для красного Жругра конечная цель обсуждению не подлежит — это коммунизм, а при нём все народные идеалы должны слиться воедино — включая Русомира, — а тот ни в чём растворяться не хочет. Потому Жругр с Русомиром в принципе неспособны достичь согласия относительно конечной цели. Просто попутчики, каждый из которых старается ехать на другом.
Разлад, впрочем, сглаживается тем, что Русомир пока особо не вглядывается в коммунизм, его куда больше заботят текущие проблемы. Но не видя конечной цели, не может к ней рваться по-настоящему. Не воспринимает мировой империализм как Наполеона в 1812 году. Такая запутанность мыслей народного идеала ведёт к разобщённости народа. Одни вдохновенно работают во имя светлого будущего, другие себе на уме, третьи мечтают избавиться от коммунистической власти, у четвёртых просто каша в голове, — никакой общей устремлённостью к единой цели тут и не пахнет.
Гагтунгр советует Жругру устроить какую-нибудь большую войну, чтобы вызвать взрыв энтузиазма в стране, а Навна твердит, что от этого будет только хуже. И Жругр всё более прислушивается именно к ней, отодвигает мировую революцию на неопределённый срок, подстёгивает революционное движение за рубежом гораздо слабее и осторожнее, чем мог бы.