Новая власть
Светломир не сразу признал эту совершённую без его согласия интронизацию, какое-то время настаивал на том, что вопрос о власти остаётся открытым, но скоро уступил. Ведь выбор в пользу какого-то из жругритов всё равно надо делать, причём поскорее — разгул хаоссы нарастает, должен же кто-то навести хоть какой-то порядок, а не то всё посыплется и Светломир окажется в ещё худшем положении, чем до революции. Потому он признал нового Жругра, принялся его приручать — но и сам начал к нему усиленно приспосабливаться. Именно тогда Светломир приобретает отчётливо марксистский — а вернее большевистский — облик.
Между тем в русские дела активно влезает Гагтунгр.
Его Октябрьская революция одновременно озадачила и воодушевила. Раньше он предполагал, что Россия после крушения монархии надолго окажется во власти хаоса, а потому можно не заморачиваться насчёт неё, сосредоточиться на западноевропейских делах. Ни красный жругрит, ни марксизм тогда не играли в планах Гагтунгра решающей роли. Октябрьская революция изменила обстановку в корне. Яросвет пошёл, с точки зрения Гагтунгра, на отчаянный риск — возвёл на престол жругрита с ярко выраженными глобаорскими замашками.
Гагтунгр помнит, как его при Иване Грозном выперли с Руси, — но надеется на сей раз перехитрить Яросвета. И начинает усиленно раскручивать идею коммунизма.
Ему без разницы, коммунизм победит в конечном счёте или капитализм или ещё что. Ему сейчас нужен раскол мира. Чтобы в одних странах один социальный строй, в других — другой, и чтобы никто не верил в возможность их мирного сосуществования. Или мировая революция — или возврат России к капитализму, третьего не дано. Не хочешь восстановления в России дореволюционных порядков — делай мировую революцию. Не хочешь мировой революции — уничтожь Страну Советов. При таком понимании обстановки сторонники и противники социализма — даже самые миролюбивые — вынуждены сцепиться друг с другом насмерть, поскольку те и другие ощущают себя обороняющейся стороной, вынужденной биться до полного уничтожения противника чисто ради собственного спасения. Получится глобальный хаос, который в итоге приведёт к установлению власти глобарха, а в какой стране он появился и под какими знамёнами выступает — для Гагтунгра несущественно.
Очень помогает Гагтунгру то, что люди о подобных материях по-прежнему судят примитивно. Мысль о том, что каждый народ может идти к собственному, особенному светлому будущему, по-прежнему мало кому доступна, хоть в России, хоть за кордоном, идея мирного сосуществования социалистических стран с капиталистическими выглядит маниловщиной, тогда как гагтунгровское толкование сложившейся ситуации — вполне адекватным.
Гагтунгр всячески подстрекает нового Жругра разжечь мировую революцию, поддерживая у него иллюзию, что глобархом суждено стать именно ему — причём в ближайшее время. И либератеры (хотя отнюдь не последовательно, у них же сложное отношение к марксизму) невольно помогают планетарному демону, поскольку верят, что мировая революция, объединив человечество, даст ему благоденствие.
Выдвинутый Гагтунгром и либератерами рецепт всеобщего мира прост: войны устраивают «господа» — именно они гонят народы друг против друга; не будет «господ» — не будет войн; глобальная гражданская война уничтожит «господ» — и восторжествует всемирное братство рабочих и крестьян. С такой позиции марксистский переворот в России имеет смысл только как затравка для мировой революции.
И Жругр должен возглавить этот процесс. Сначала ему, разумеется, надо восстановить порядок в России. Но порядок можно понимать по-разному.
С одной стороны, под влиянием Яросвета и Навны Жругр занимается тем, чем и положено заниматься уицраору, — воссоздаёт разрушенную государственность. С другой, по наущениям Гагтунгра и либератеров усиленно выискивает и искореняет разного рода контру, чтобы превратить Россию в надёжный плацдарм для развёртывания мировой революции. На практике, однако, одно с другим сильно переплетается, так что всего этими влияниями не объяснишь; у Жругра уже собственная (причём делающаяся всё более определённой) логика, сильно отличающаяся от логики любых его советчиков. И действия Жругра в гражданской войне — причудливая смесь вполне разумных действий, направленных на водворение в стране мира, с диким произволом, который только ещё сильнее разжигал войну.
Конечно, Яросвет с Навной старались сгладить эксцессы смуты и побыстрее с ней покончить, но ведь их влияние на народ — в основном через Русомира, а тот в политике путается. Советы без коммунистов (а также эсеров, анархистов и так далее, никому из политизированной братии он не верит) — вот что тогда устроило бы Русомира более всего. В реальности при всяком шаге к светлому будущему он спотыкался и волей-неволей озирался на Светломира и Жругра (первое время — порой также на жругритов). Какие уж тут Советы без коммунистов. Русомир — зигзагами, но всё более твёрдо — шёл за Жругром и Светломиром, Советы — за партией большевиков. И ладно. Самостоятельно они вообще невесть в какие топи забрели бы.
Одно из главнейших завихрений в голове Жругра связано с его отношением к Красной армии. Она создаётся именно для борьбы с контрреволюцией, а оборона страны — для неё функция второстепенная. Ведь предполагается, что главная наша защита — солидарность трудящихся всего мира; они не позволят империалистам организовать по-настоящему опасное нападение на родину революции, а потому нам и не потребуется армия, по мощи сравнимая с царской.
Первым по такой иллюзии ощутимо ударил Фюринг — весной 1918 года немцы начали наступление на дезорганизованную Россию. Жругр истошно призывает одетых в солдатские шинели немецких трудящихся (он же, напомню, и их причисляет к своему народу) повернуть оружие против кайзера — но они слушают не его, а Фюринга, и продолжают продвигаться на восток. Пришлось большевикам заключить похабный Брестский мир. Жругр, однако, объясняет такую осечку своей пропагандистской машины тем, что она ещё не отлажена, а также неготовностью немецких трудящихся к восприятию коммунистических идей. И уверен в скорой поправимости того и другого; ему и привидеться не может, что через 23 года та же история повторится — причём даже в гораздо худшем виде.
Правда, Фюринга Фобильд всё же через считаные месяцы прикончил — но не в угоду Жругру, а за проигранную войну. Тогда же провалились в Уппум ещё Тевтор и османский уицраор. Выходит, из сильнейших уицраоров планеты четверо сгинули в огне мировой войны. Гагтунгр о них особо не скорбел: смертельная схватка сильнейших уицраоров планеты, завершившаяся гибелью нескольких из них и нарождением новых, — очередной этап естественного отбора, большой шаг к сотворению глобального суперуицраора. Да и число страждущих такового изрядно возросло — после столь чудовищной войны многие полагали, что прочный мир на планете способна водворить лишь единая глобальная власть.
Когда Жругр был уже близок к победе в гражданской войне, ему пришлось ещё иметь дело с Польшей — в основном из-за вопроса о её восточных границах.
Весной 1920 года поляки начали крупное наступление и заняли даже Киев. Но вскоре Красная армия погнала их на запад и вышвырнула за границу; тут она действовала в самом деле как русская армия. Но что делать дальше?
Гагтунгр вопит:
— Вперёд, в Польшу! Там трудовой люд нас поддержит, совершим революцию — а потом в Германию, а революция в Германии — начало мировой революции!
И Светломир вдохновляет на то же — хоть и из своих соображений, столь же возвышенных, сколь и оторванных от реальности.
Со Жругром сложнее. И глобальной власти жаждет — и опасается: вот подстегнём революцию, скажем, в Германии, и там появится марксистский уицраор сильнее меня — и не ему ли в итоге достанется власть над миром? А Навна, само собой, такие страхи ещё и нагнетает, на все лады доказывая Жругру, что Гагтунгр предначертал ему роль безмозглого ложного глобаора, на костях которого поднимется глобаор настоящий. И даже наглядности ради уточняет: да, это будет именно германский марксистский глобаор, он уже Гагтунгром приготовлен и возьмёт власть над миром таким-то и таким-то образом, это уже всем ясно — один недотёпа Жругр не видит насторожённого на него капкана.
Однако застращать Жругра удалось лишь частично — очень уж примагничивает его мечта о глобальной власти. И вторжение в Польшу всё же состоялось. Так что из собориц главную работу тут выполнила не Навна, а Ванда. Польские трудящиеся восприняли нашествие с востока не как освобождение от эксплуататоров, а как агрессию, которую следует отразить. Красная армия потерпела в Польше полное фиаско и откатилась обратно с огромными потерями.
— Видишь? — сказала Навна потирающему полученные в Польше ссадины Жругру. — Сунулись они к нам — мы их побили как сидоровых коз, сунулись мы к ним — они нас побили и того крепче. Потому что тут наш народ, а там — их народ, тут наша страна, а там — их страна… уясни наконец, что есть всё-таки разница!
Конечно, объяснить мыслящему классовыми категориями Жругру такого рода разницу ох как непросто. Но Навна и не рассчитывает убедить его сразу.
Заключив весьма невыгодный мир с Польшей, Жругр затем добил братьев, обрубил проникшие в Россию щупальца чужих уицраоров и придавил хаоссу. Наступил мир — что в сложившейся ситуации уже само по себе огромное достижение.
Но пока мир держится на том, что есть власть, делом доказавшая свою способность навести хоть какой-то порядок, а реальных конкурентов у неё нет. Навна лучше всех видит: непрочно всё это, от хорошего удара извне всё посыплется, потому что настоящего единства народа нет и в помине.