Приручение красного Жругра

    Узнав, что Русомир отныне считает себя ещё и советским идеалом, Жругр поначалу попробовал оспорить его полномочия:
    — Ты сначала марксизм изучи, проникнись им — тогда и сгодишься на роль советского идеала.
    — Некогда мне его изучать и тем более им проникаться, — отмахнулся Русомир. — Не обязательно это для советского идеала; советский народ — общность, состоящая из русского народа и исторически связанных с ним народов — а вовсе не из марксистов.
    — Нет, советский народ — строитель коммунизма.
    — А Советский Союз — родина коммунизма, так? — осведомилась Навна.
    — Так, — подтвердил Жругр.
    — Значит, — сказал Русомир, — ты должен спасти Россию потому, что это родина коммунизма, а я — просто потому, что это Россия. Так что давай вместе организуем советский народ. Кто ещё Россию защитит, если не он? Уж не мировой ли пролетариат?
    Возразить нечего — мировой пролетариат явно спасовал, и петь ему дифирамбы русский уицраор не желает, наоборот — винит в измене. И против того, что СССР называют Россией, балансирующий на краю бездны Жругр уже не возражает. Молчит угрюмо, смиряясь с тем, что Навна с помощью Русомира поведёт его куда сочтёт нужным — и пусть, лишь бы от пропасти увела.

    А Навна углубляется в суть вопроса, касается самого фундамента:
    — Главная сила на Земле — народы. И если один народ взбесился, то утихомирить его способен только другой народ, а не пролетариат или ещё кто-то. Немцев победит только советский народ. Наше всенародное дело нынче в том и состоит, чтобы разрушить немецкое сумасшедшее всенародное дело, подавить этот мятеж против планеты.
    — Мы не против немцев воюем, — скорее уже машинально возразил уицраор, — а против фашистов.
    — Против немцев. Недосуг нам разбираться, кто из них идейный фашист, а кто нет. Они на нас напали — вот к этому всё и сводится. Потому и надо бить их насмерть, и не имеет ровным счётом никакого значения, являются ли они авангардом империализма, и фашисты они или ещё кто, и какие ещё грехи за ними водятся — тоже неважно. Они виновны уже тем, что напали на нас. И мы их за это сотрём в порошок. Именно за это, и ни за что иное… ты, Жругр, похоже, не понимаешь?
    — Тебя послушать, так не очень и важно, плохи гитлеровцы сами по себе или хороши.
    — Да это сейчас вообще не имеет значения. Немцы сами по себе хуже англичан и американцев или наоборот — несущественно. Существенно только то, что на нас напали именно немцы — вот почему они исчадья ада, подлежащие истреблению. Именно поэтому, а все прочие их вины — просто довесок.
    — Ты слишком уж всё упрощаешь.
    — А только так и можно в подобных случаях. Мне это давно ясно. Очень давно.
    Вспомнилось, как выглядывала из-за частокола на обложивших её родной град обров — осторожно выглядывала, слишком уж метко те стреляют. Они для неё были абсолютным злом, безликая кромешно чёрная проклятая орда, в которой нет ничего человеческого, ни капли. Конечно, знала, что обры тоже люди. Но они у себя дома люди, а здесь — нет.

    Жругр, похоже, поймал тот её обращённый к обрам взгляд.
    — Мне сейчас кажется, что ты сама страшнее любого уицраора, — пробормотал он в смятении.
    — Страшнее, — спокойно подтвердила Навна. — Любого уицраора можно чем-то напугать. Тебя, например — обвинениями в национализме. Ты же марксистский уицраор, а потому не можешь признать, что наш враг — какой-то народ.
    — Да, не могу.
    — А вот я, когда надо спасать своих, не беспокоюсь, что меня обвинят в национализме, расизме и чём бы то ни было ещё. Мне не до того. А ты оставайся при своём мнении. Я же не требую, чтобы ты ломал себя и искренне признал, что объявлять врагами всех немцев — правильно. Ты их таковыми объявишь потому, что я так приказала. Ты просто выполняешь приказ, а про себя можешь осуждать его сколько угодно, я не против.
    Жругр ощутил огромное облегчение. Выжить, победить Фюринга он может только так, как указывает Навна (на самом деле, конечно, Яросвет с Навной), — но её указания противоречат марксистским постулатам. Единственный выход — снять с себя ответственность и просто выполнять приказы соборицы, а догмы пусть пока отлёживаются в глубине уицраорской души.
    — Слушаюсь, — ответил он, ещё глубже прочувствовав судьбу Жругров.

    «Знал бы ты, почему я такая бесцеремонная, — подумала Навна. — Просто потому, что мне очень жалко всех своих. Но тебе этого не понять, ты за догмами людей не видишь».

    А вслух спросила Русомира:
    — Ты Жругру полностью доверяешь?
     Тот помедлил, осваиваясь в новой реальности, возникающей прямо в ходе этого трилога, и ответил:
    — Если он сознаёт всенародное дело как войну для спасения России и ничто более, то да, полностью доверяю.
    И вопросительно-недоверчиво глянул на уицраора. Тот понял, что сейчас не до второстепенных деталей, надо покрепче ухватиться за протянутую Русомиром руку.
    — Да, именно такое сейчас всенародное дело, — заверил он. — Для спасения России и ни для чего более.
    — А использовать его для раскручивания мировой революции не станешь? — спросила Навна.
    — Не стану, — решительно отчурался Жругр. — Стану строго придерживаться того, о чём договорился со Стэбингом и Устром, будем бить Фюринга до смерти без всяких задних мыслей. Хотя это смахивает на новую Антанту, но что поделаешь, такова обстановка, надо использовать противоречия между империалистами.
    «А это новая Антанта и есть, если зрить в корень, — подумала Навна. — Антанта — вещь хорошая». Но вступать в излишние дискуссии не стала.