Советский Русомир

    А Русомир на Жругра очень зол:
    — Он ничего не соображает — но тогда он и не Жругр, а по-прежнему жругрит какой-то недозрелый.
    — Он Жругр, мы с Яросветом его короновали, — отрезала Навна. — Ведь больше некого было. Я же просила тебя защитить старого Жругра, а ты что? И вот теперь опять за своё — коня на переправе хочешь заменить невесть кем.
    — Да я не то чтобы хочу… но он же запутался похуже меня; он со своими прямыми обязанностями не справляется.
    — Плохо ему помогаешь. Ты сам виноват. Вернее, это я больше всех виновата, потому что плохо тебя воспитываю… так и ты признай, что тоже виноват — тем, что плохо воспитываешься.
    — Признаю, — согласился Русомир. — Но делать-то что? Ведь, похоже, немецкие рабочие и крестьяне так и не начнут переходить на нашу сторону.
    — Даже не подумают. И пусть. Мы всё равно победим — потому что мы сильнее.
    — Что-то не заметно…
    — Поладь со Жругром — сразу станет заметно.
    — Поладишь с ним, как же…
    — Он уже пообещал меня слушаться — и не врёт, я знаю; ему деваться некуда.
    — Ого… Это уже что-то…

    Ещё бы: раз будет слушаться — значит, перестанет требовать от власть имущих, чтобы те действовали строго по-большевистски, а не по-русски, теперь политика окажется в сильной зависимости от русского народа… иначе говоря, Русомир и будет её в немалой степени определять. Правда, политик из него всё ещё так себе. Но теперь обязан стать политиком.

    — Теперь и тебе некуда деваться — от ответственности, — подтвердила Навна. — Не сможешь более перекладывать её на Жругра. Отныне ты сам должен людям объяснять, что к чему в русском государстве.
    — Объяснил бы, будь оно в самом деле русское.
    — Советский Союз — русское государство. А Красная армия — русская армия.

    Русомир хотел было привычно возразить, но не мог проронить не слова — вдруг понял, сколь безнадёжно устарели за первые же недели войны его прежние представления. Доселе он отчасти сторонился всего советского: оно вроде как и своё — а вроде как и нет; словом, надо держать дистанцию. Советский Союз как бы свой — а как бы и нет (очень уж многого Русомир не может простить большевистской власти); Красная армия как бы своя — а как бы и нет (по подобной же причине). Каждый человек мог для себя разрешать эти вопросы по-своему, на уровне же самого народного идеала они болтались без ответа, так что и не было никакого внятного всенародного отношения ни к государству, ни к армии. А война повернула дело иначе. Советский Союз — единственная реальная альтернатива иноземной оккупации России — не может быть всего лишь как бы своим, и Красная армия — единственная сила, способная эту оккупацию предотвратить, — тоже не может быть всего лишь как бы своей; с такими «как бы» и впрямь окажемся у Гитлера под пятой. Да, государство и армия в самом деле свои.
    Свои в том смысле, что от них зависит спасение русского народа, — но можно ли на них положиться, не развалятся ли они?    Жизнеспособен ли сам советский народ, не раскрошится ли в труху от ударов, которые сейчас на него сыплются?

    — Не раскрошится, — заверила Навна. — У него тоже есть народный идеал.
    — Откуда такой взялся? — удивился Русомир.
    Он же знает, что подобные ему идеалы есть лишь у народов-этносов; иначе говоря, где Соборная Душа — там и народный идеал; а советский народ — народ-социум, у него нет Соборной Души — отчего и народного идеала нет.
    — Ты отныне русский и советский идеал одновременно. Советский народ — теперь тоже твой.
    Ошарашенный Русомир пытается как-то уместить такое в своём сознании и наконец вопрошает:
    — Разве можно быть тем и другим одновременно? Советский народ — он же складывается вокруг идеи строительства коммунизма; нет той идеи — нет советского народа, так?
    — Так.
    — А русскому народу коммунизм зачем? Чтобы в общечеловечестве раствориться?
    — Нам коммунизм не нужен.
    — А значит, русское с советским не может совместиться.
    — Они совмещаются. Я точно знаю.
    — Но как?!

    Пытаться растолковать эту глубоко противоречивую совместимость — значит вовсе запутаться и Русомира запутать. Навна ответила:
    — Мало ли как. Совмещаются — и ладно.
    И улыбнулась, вспомнив, как тысячу лет назад примерно так же объясняла Яросвету совмещение божественной и человеческой природ в единой личности Христа.
 
    Русомир, в отличие от Яросвета тогда, даже не стал более задавать вопросов — ему всё вмиг стало ясно. Вернее, на уровне логики ясности не прибавилось, зато на уровне надсознания народный идеал попал с Соборной Душой в резонанс — а этого достаточно. Он ведь существо столь же соборное, а потому не склонен требовать логичности во всём. Если получилось понятно и приемлемо для народа (хотя бы вначале для его идеала) — значит, годится; и ну её, эту строгую логику — она же иной раз встревает явно невпопад. А сейчас жизнь так повернулась, что русский и советский народ или вместе победят, или вместе погибнут, — так почему не воспринимать их как один народ?

    А раньше почему Русомир не мог сделать такой вывод? Так раньше Россия не находилась на краю пропасти, а Жругр ещё не изъявлял покорности Навне, а следовательно — Русомир не ощущал по-настоящему ответственности за Россию. А вообще, получается, ещё до войны был как бы готов всё это усвоить — только хорошая встряска требовалась.