Жругретта

    Ещё в конце княжения Ярослава Мудрого, а особенно после его смерти, в Киеве и вокруг него всё отчётливее прорисовывалась то ли особая ипостась Дингры, то ли даже в каком-то смысле её дочь — некая квазикаросса, частично отделившаяся от Дингры. Можно назвать её Жругреттой — поскольку тесно связана со Жругром. В мире людей её появление означало, что княжеская русь превращалась в довольно замкнутую кровнородственную общность, весьма обособленную от основной руси.

    Раньше княжеская русь объединялась в основном напрямую вокруг Жругра, то есть была сплочена не столько родством, сколько властью. Она постоянно втягивала в себя как местную полянскую и северскую верхушку, так и переселенцев с севера. Последний отмеченный в летописи случай серьёзной подпитки княжеской руси со стороны Дингры — заселение степного пограничья при Владимире. Впрочем, едва ли можно сомневаться в том, что и при Ярославе, всю жизнь тесно связанном с Новгородом, пополнение южной элиты выходцами с севера продолжалось; но это уже последние затухающие волны переселений.
    В переводе на язык метафизики такие миграции на юг означали, что пытающаяся обособиться от Дингры Жругретта раз за разом отступала, поскольку в ряды княжеской руси вливалось множество людей, у которых родня — на севере. Потом люди эти обживаются на юге, для их детей родина — уже здесь, они привязываются родством к старой княжеской руси — а значит, к Жругретте… но тут новый поток «людей Дингры» (так их Жругретта воспринимала) из коренной Руси. Однако сейчас, около середины XI века, такое почти прекращается и Жругретта всё явственнее обособляется от Дингры, становится довольно самостоятельной сущностью.

    Вообще-то отделение некой квазикароссы — да ещё и элитарной, встающей между Дингрой и Жругром, имеющей перспективу со временем превратиться в особую кароссу, — явление очень опасное; русский народ должен представлять собой единую кровнородственную общность. И если Навна признала необходимость в Жругретте, то лишь на время и под сильнейшим давлением обстоятельств, связанных как раз с утверждением братства князей. Дружина, то и дело пополняемая со стороны людьми, которым надо в ней самоутверждаться, уже по сути своей склонна к войнам и переворотам. Чтобы настроиться на упорядоченное управление страной под руководством живущих в согласии князей, дружина должна стать в целом потомственной. Новые отношения внутри княжеского рода требуют установления подобных порядков и в дружине. А потомственность дружины (а с нею — княжеской руси вообще) как раз и предполагает обособление Жругретты. Вот и получается, что Жругретта необходима для превращения княжеского рода в единую сплочённую силу. Слишком уж взаимосвязаны князья и дружина. Немыслимо такое, что князья почитают Бориса и Глеба, а дружина — Святополка Окаянного. Она в таком случае непременно найдёт среди князей кого-то, желающего стать новым Святополком, в крайнем случае — выдвинет бастарда или самозванца. Новые правила княжеского рода могут работать, лишь будучи приняты также и дружиной.
    Потому Навна скрепя сердце Жругретту и признала — пока.

    Всё это сильно напоминало Навне само рождение русского народа. Тогда суть состояла в том, что надо самим растить детей, а не надеяться на приток людей со стороны. Сейчас здесь, по большому счёту, то же самое. Пополнения с севера перестали играть былую роль, княжеская русь превращалась в самодостаточную силу, от Новгорода уже не особо зависящую. Вот только на сей раз это вызывало у Навны противоречивые чувства, ибо Жругретта — не Дингра, она не объединяет русский народ, а раздваивает. Чем больше крепнет Жругретта — тем сильнее раздвоение.
    Северная русь издавна привыкла, что исключительно она и есть настоящая русь, её образ жизни — истинно русский, а на юге — всего лишь её дружина, живущая не столько по-русски, сколько по приказам князя. Но княжеская русь, набравшись сил и превратившись в относительно потомственную общность, привыкает считать истинной русью именно себя, а северную русь — то ли своим тыловым придатком, то ли вообще не русью, а словенами. Две части руси рвут Навну пополам.
    — Чего я боялась, то и стряслось, — скорбит она. — Северная русь и южная уже сильно похожи на два разных народа. Словно две руси. И чем дальше, тем хуже. И временами кажется, что и меня уже две. Как собрать себя опять воедино? Да как — для начала — хотя бы помешать дальнейшему раздвоению?!

    А для этого надо обуздать Жругретту. Она вкупе с Дружемиром делает русскую дружину единым целым, не желающим слышать ни о какой самостоятельности Переяславля и Чернигова.
    Русская дружина достаточно монолитна. Один и тот же боярин запросто может фигурировать в летописи как черниговский или переяславский, а потом уже как киевский — и наоборот; то есть и бояре, и дружинники вообще часто перемещались из города в город. Естественно, кто-то мог быть больше связан с одним городом, кто-то с другим, но в целом это всё одна дружина. Для неё Киев, Чернигов и Переяславль — неделимое целое. Насколько остро это сознавалось, увидим, когда рассказ дойдёт до появления в следующем веке версии о том, что Русь — только здесь, вокруг этих трёх городов, и нигде более. Пока до такого ещё вроде не додумались, но и сейчас русская дружина готова была буквально любой ценой удерживать Чернигов и Переяславль в подчинении у Киева.      

    И что делать? А надо вспомнить, что дружина — лишь весьма небольшой верхний слой населения тогдашнего ядра Руси, то есть Среднего Поднепровья; имеются там и другие силы. Какие именно?