Святогор

    Таким вождём и стал Святогор. Вот он — в непривычном Навне виде, из плоти и крови. Он тоже сначала пытался превратить своё племя в ядро для сплочения славян, обрёл немного верных приверженцев, но с остальным племенем рассорился вдрызг, после чего ушёл, стал предводителем словен и впервые собрал их в прочную единую дружину.

    Но следовать за ним (хоть бы и виртуально) Навну не тянет:
    — Нет, Святогор, я помню, куда ты нас завёл. Ладно, я твой путь тоже прослежу — но потом, а сначала хочу понять, как тут следовало действовать правильно. Но это вопрос разве что для демиурга… а где он?
    Она растерянно озирается на тысячи вёрст вокруг. Нет демиурга. Яросвет ещё не родился, Аполлон сосредоточен на своей цивилизации, на других надежды и того меньше.
    — Что ж, сама побуду за демиурга… насколько сумею. Для начала полагается определить, чего требует Земля. А она требует установить в Поле мир — для чего нужна Русь, а та вырастет из словенской дружины… но как я уже сейчас, в эту эпоху, догадалась, что так будет?! А, это я уже в своём времени подглядела, заглянула на несколько веков вперёд… вообще-то подглядывать не по правилам, но настоящий демиург наверняка заранее мог это знать. И он добился бы того, что Русь появилась уже сейчас, за много веков до моего рождения!

    От такой мысли Навна воодушевилась так, словно и впрямь может переделать то прошлое, в котором сейчас находится (ну бывает у неё такое; знает, что прошлое подправить невозможно, но порой так хочется, что о невозможности как бы забывается). Буквально видит, как вокруг словенской дружины вырастает новое племя, в котором можно воспитывать детей на примере воюющих за Поле отцов, — и это будет русский народ. И лишь когда всё это вообразила в  подробностях, вернулась к тогдашней реальности — и обнаружила, что зацепиться не за что. Это ей, гостье из будущего, ясно, что словенская дружина — лишь предтеча Руси, которая и возьмёт в руки Поле. А тогдашние словене верят, что их дружина сама с этим справится. И не хотят они превращаться ни в русский народ, ни в какой-бы то ни было ещё.
    Навна мечется по душам словен — и чувствует, что наполовину они для неё восхитительны, а наполовину… как бы наоборот. Ведь они, оказавшись в безысходном конфликте со своими родами и племенами, зачастую даже с собственными семьями, могут доходить и до отрицания родства как такового. Причём такие отрицатели зачастую и становятся в дружине главными.
    — Общий язык — всё, родство — ничто, — заявляют они.
    — Так нельзя! — возмущается Навна. — Родство тоже очень-очень важно! Нет уважения к родству — нет семьи — а тогда и вообще ничего не будет… мир сгорит! Словене, вы же самые-самые лучшие… а тут рассуждаете как… да я в этом смысле даже в пять лет была умнее вас.
    Но её никто слышать не может — она же в прошлом, которое уже свершилось.
    А впрочем, даже и услышав, не обратили бы внимания, это ей ясно.

    — Устала я замещать демиурга… Яросвет, зайди, пожалуйста, ко мне в прошлое, объясни, как тут должен рассуждать всамделишный демиург.

    Яросвет зашёл:
    — А ты всё-таки погляди на Святогора взвешенно. Он же в земной жизни действовал в целом так, как подсказал бы ему демиург, то есть как сама Земля велела.

    Навне очень трудно взвешенно глядеть на Святогора после всего, что пришлось из-за него претерпеть. Путешествовать по чужой истории в этом смысле куда легче — эмоции не так мешают. А родную историю слишком трудно воспринимать отстранённо, особенно если сюда вклинивается ещё и личная драма. Однако Навна постаралась смотреть на земного Святогора исключительно глазами его современников, забыть о том, что он натворит в будущем… и действительно в него поверила. Ведь земная жизнь Святогора была в самом деле героической.
    Он порой подчинял своей власти немало племён, долго воевал против сарматов (они тогда господствовали в Поле), совершил множество подвигов, но объединить большую часть славянских племён так и не смог — и наконец погиб в сражении с сарматами.
    — Поскольку победить сарматов тогда было всё равно невозможно, — подвёл итог Яросвет, — то получается, что свою земную жизнь Святогор прожил отлично. Главное — оставил после себя неубиваемую словенскую дружину.

    Дружина в самом деле неубиваема. Она не привязана к какой-либо местности и не обременена семьями, так что настичь её и разгромить крайне затруднительно. А если её даже истребят подчистую, так она всё равно возродится. Ведь замысел такой дружины, будучи однажды уже осуществлён, более не забудется. И его самое концентрированное проявление — оставшийся в земном мире образ Святогора, ставший идеалом словен. А собраться вокруг него найдётся кому — идейные поборники славянского единства есть всегда, они собьются в новую дружину, к ним примкнут и те, кому почему-либо просто некуда приткнуться, — а таких и подавно хватает.
    Пополнение дружине обеспечивает её притягательная для многих идея — так что дружина может не беспокоиться о том, чтобы вырастить себе смену. Дети пусть в племенах растут — а потом лучшие из них придут в словенскую дружину. Так рассуждает Святогор — и его земные приверженцы тоже.

    Переходя из племени в дружину, человек волей-неволей делается другим; меняются даже понятия о счастье и о свободе.
    В племенах большей частью сохраняются ценности Золотого века. Понятия свободы и с понятием о простого человеческого счастья неразрывно связаны между собой. Сохранить полученное от предков (всё — от идеалов до коров) и передать детям — вот обязательное условие свободы.
    Но за околицей отнюдь не Золотой век — и племенам нужна словенская дружина, уже одно существование которой заставляет врагов больше считаться со славянами. И потому славянские племена терпят дружину.

    А в дружине другое видение жизни. Удержать и передать детям отчину? А она есть? Здесь собрались люди, которые либо потеряли, либо добровольно бросили то, что имели, так что смогут передать детям (если те вообще будут) лишь то, что добудут мечом, возглавляя борьбу за Поле. Они связаны общим делом, предполагаемый успех которого для них — невиданный триумф, а провал — гибель. Потому они и ценят друг друга по полезности для общего дела. Разумеется, оценивать себя и других беспристрастно мало кто способен, так что хватает соперничества, желания каждого подняться выше, чем заслуживает. Но средство против этого известно: вождь решает, где чьё место. В свою очередь, если дружина сочтёт, что вождь несправедлив, возвышает не лучших, а заискивающих перед ним, то заменит его самого. Словом, каждый в дружине отвечает перед вождём, а тот — перед дружиной как целым.
    Правила такие прочно держались веками, поскольку без них никуда. Оценивать людей не по полезности для общего дела, а по чему-то иному — значит заведомо провалить общее дело. Не позволять вождю единолично указывать каждому его место — значит всем перессориться и тоже провалить общее дело. Отказаться от права свергать вождя — значит превратить дружину в бессильное сборище подхалимов и тем самым опять же провалить общее дело.

    С появлением словенской дружины окончательно обозначился тот глубочайший раскол, который Навна чувствует всей душой. Племена — один мир, дружина — другой.    Такое раздвоение диктуется сложившейся обстановкой — и потому правильно. Но оно неестественно — и потому страшно неправильно.
    Это раздвоение человека Золотого века. Он получал от родителей и передавал детям знание того, как жить свободно и счастливо. А сейчас где такое возможно? В племенах такого знания попросту нет — там люди понимают, что защищать свою свободу могут не иначе, как объединяясь вокруг чуждой им по духу дружины. А в дружине вообще может быть какая-то устойчивая передача чего-либо от родителей детям?

    Впрочем, последний вопрос всё-таки не совсем риторический. Жизнь берёт своё. Поскольку после ухода Святогора в мир иной словенская дружина утратила веру в скорую победу, то склоняется к тому, чтобы дождаться более благоприятной обстановки, начинает вести себя более спокойно — и обрастает семьями. Появляются на свет уже потомственные словене.