Славянский путь

    Навна плывёт вверх по течению истории, внимательно поглядывая по сторонам.
    В Золотом веке Поле населяли предки славян, германцев, греков, римлян, кельтов, персов и многих иных народов, разошедшихся постепенно по половине Евразии. Причины переселений бывали разные, в них Навна особо не вникает — глядит на собственных предков, а они уходить не помышляют.
    По мере приближения к своему времени она видит, как постепенно нарастает вражда между племенами, а с появлением кочевников (к слову, это тоже потомки тех, кто раньше покинул Поле, уйдя на восток) здешнее оседлое население оказалось уже просто вынуждено как-то объединяться, чтобы защитить себя. Впервые стал актуальным вопрос: «Чьё Поле?»

    Так появилось общее дело — но кто способен его возглавить?
    Поначалу казалось очевидным, что с этим справится любое сильное племя, готовое идти впереди всех. А поскольку оно в случае успеха сильно возвысится, то в первое время находились племена, не боявшиеся за такое взяться.
    Однако на поверку дело оказалось крайне сложным. Вроде желание объединиться против общего врага у племён есть — но всё вязнет в частностях, во всяческих разногласиях. А хуже всего то, что в любом племени, взявшемся вести других, налицо сильная склонность поменьше утруждаться и рисковать, а побольше (причём уже сейчас, а не после предполагаемой победы) пользоваться выгодами от своей гегемонии, то есть так или иначе притеснять союзников. Но обстановка столь тяжела, что взявшее на себя роль авангарда племя должно выкладываться полностью, чтобы иметь шанс на успех. А выкладываться оно будет, лишь если вождь держит его в ежовых рукавицах.
    Вот оно, первое крупное следствие объединения ради общего дела: выяснилось, что племя, решившееся возглавить такое дело, должно дать своему вождю немыслимую прежде власть. И остальные племена объединяются скорее вокруг лично этого вождя, нежели вокруг его родного племени.

    А кто составляет окружение такого вождя?
    Прежде всего, те самые миротворцы — именно они первыми и осознали необходимость единства, они больше всех и радеют за создание прочного союза. Но их не так уж много, и они сильнее связаны каждый со своим племенем, чем между собой; так что их поддержка выражалась большей частью в том, что агитировали за союз в своих племенах. Оставить родные племена и собраться вокруг вождя — такое в те времена казалось странным, это же вроде как переход в другое племя.
    Так что вокруг вождя в основном не они, вообще не какие-то идейные люди, а просто желающие возвыситься. А поскольку сама жизнь требует от них действовать жёстко, то они скоро входят во вкус. Сначала — при одобрении большинства соплеменников — расправляются с явно мешающими созданию союза людьми, потом уже и с теми, кто вроде как тоже мешает, хоть и не столь явно, а потом наводят страх уже на всё племя.
    Власть перестаёт быть понятной, вождь распоряжается по своему усмотрению, ему даже вопросы задавать опасно, не то что перечить. Вокруг него — не те, кого люди считают лучшими, а те, кому он сам почему-то доверяет.

    И получается что-то не то. Ведь ожидали, что единая власть приведёт к разгрому кочевников, будучи не такой уж жёсткой, карающей лишь явных противников единства. На деле победа ещё и на горизонте не маячит, а власть уже обернулась настоящей деспотией.
    И что поделаешь? Ведь если вождь не вправе решать всё по своему усмотрению, приближать к себе кого сочтёт нужным, отбирать у нерадивых (тем паче — у непокорных) всё и раздавать тем, кто того заслуживает, — он не сможет действенно управлять и к победе не приведёт.
    Становилось всё яснее, что успешно противостоять кочевникам можно не иначе, как создав свою власть, стоящую вовсе над всеми племенами, действующую без оглядки на них.

    И Золотой век постепенно уходит в небытие, поскольку из Поля улетучивается понятность. Избавиться от страха перед чужими можно попытаться, создав свою сильную власть — а вот как не бояться и её, коли она тоже непонятна?

    Многие предпочитали бежать подальше от Поля. Оставались племена самые упрямые, надеявшиеся всё-таки приручить власть. Они уцепились за окраины Поля намертво, при благоприятных условиях продвигаясь в его глубь, а при невыгодных — откатываясь в леса. Объединяются то вокруг одного вождя, то вокруг другого. Иной раз союз получается довольно широким и прочным — но больше нескольких десятилетий ни один не протянул.
   
    Причём эти уцепившиеся за Поле племена, часто действуя заодно, понемногу сближаются, всё лучше находят общий язык — в том числе и в буквальном смысле: складывается славянская языковая общность (пока никакого названия не имеющая).
    Общий язык существенно помогал объединяться, но слишком преувеличивать значимость этого не стоит. При родоплеменных порядках общепонятно сплочение на основе кровного родства, а не единства языка. К примеру, если взять ближайших родичей славян — балтоязычные и германоязычные народы, то ни те, ни другие даже не имели (ни тогда, ни много веков спустя) какого-то общего самоназвания и о единстве не помышляли, племенная рознь была куда сильнее языкового родства. И у славян подобное — они же не сознают себя славянами, обособленность племён представляется чем-то естественным. Идея общеславянского войска воспринимается как объединение с чужими, что непонятно и подозрительно. Держится эта идея исключительно на необходимости противостоять кочевникам, причём каждое племя старается особо не высовываться, и только железная власть вождя способна заставить все племена ломить вперёд единым строем, не прячась друг за друга.

    Между тем всё труднее сыскать очередное племя, желающее вести за собой остальных. Получить доморощенную тиранию и притом навлечь на себя ненависть могучих кочевников — перспектива незавидная, а поскольку горький опыт подсказывает, что победы достичь, вероятно, и вовсе не получится, то в конце концов оказалось, что идти в авангарде не желает вовсе ни одно племя.
    Сторонники единства становятся дома всё более чужими, воспринимаются как смутьяны, пытающиеся вовлечь родное племя в гибельную авантюру, — и волей-неволей начинают уходят из своих племён, собираться где-то вместе.
    Это и есть первые словене — люди, решительно настроенные на объединение всех, говорящих на нашем языке. Впрочем, они называли словенами также и всех, говорящих на том же языке, но себя считали самыми-самыми словенами.

    Поначалу они действовали разрозненно, хаотично и без особых успехов — мешала как малочисленность, так и отсутствие внятной стратегии. Нужен вождь, который наглядно покажет, что и как делать.