Отблеск Золотого века

    А видит она примерно то, что потом опишет в своём романе «Русь изначальная» Валентин Иванов. Детали у него, разумеется, другие, но суть та же: славяне обезопасили себя от степняков, объединившись вокруг власти, которая им близка и понятна. Попробуем посмотреть на эту замечательную книгу как на отражение мечты Навны — мечты о нисхождении в явь белоснежного Жругра-Жарогора.

    В.Иванов показывает, как славяне, дотоле укрывавшиеся от кочевников в лесах, берут в свои руки Поле. Правда, подробно обрисован лишь начальный этап: князь Всеслав сплотил племя россичей, затем и соседние племена, а создание объединённого войска даёт возможность продвигаться в степь, пахать там чернозём, никого не опасаясь. Но в эпилоге ясно намечено дальнейшее — вовлечение в союз и более отдалённых племён, наступление в степь для устранения самого источника угрозы. А значит — для овладения всем Полем. Причём власть Всеслава держится больше на убеждении, чем на принуждении. Это ключевая идея романа — без неё он получился бы совсем иным. В нём многократно подчёркивается радикальное отличие установленной Всеславом власти от существовавшей, к примеру, в Византии.
    Уже в прологе «Руси изначальной» византийский историк Прокопий Кесарийский, взявшись за описание славян, тут же вспоминает о Золотом веке. И мечтает:

    Нелицеприятно исследуя жизнь и глядя правде в лицо, люди воскресят Золотой век, которому имя — Свобода!

    Не мирная жизнь, культура, духовность или ещё что-либо, а свобода — именно её Прокопию в империи страшно не хватает. А она возможна лишь в понятном мире — где если и есть власть, то непременно понятная народу и потому им осознанно контролируемая. Славянские порядки для идеалистов из Византии — отблеск Золотого века, который царил когда-то на всей Земле, а теперь сохраняется лишь у некоторых «варваров». Тут нет ещё оторвавшейся от общества власти, действующей по своей непостижимой логике.
    Вот образованный эллин Малх, нашедший у россичей убежище и свой новый дом, сравнивает их мир с Византией:

    Малх хотел быть таким, каковы люди его нового племени. Здесь каждый видит мир таким, как он есть, и понимает его. Делая что-либо общее, никто не сомневается, не спрашивает почему, ибо все доступно его разуму. И ненужного, чужого, непонятного не делает никто. В империи всё чужое, непостижимое. Почему берут столько налога, а не меньше или больше? Сколько денег собирает власть и куда их тратит? Кого спросить? Некого. Почему судьи сегодня решают так, а завтра иначе? С чем приходят иноземные послы, и для чего империя посылает своих? Из-за чего начинают войну? Что даст мне победа, и чего я лишусь, если войско будет разбито на дальней границе? Вопросы наполнят время с утра до вечера и с ночи до ночи. Ответов нет. Есть дикое море темных, противоречивых, невероятных слухов. Шепчутся. Ответит ли сам базилевс? Может быть. Но не будут ли и его слова пусты от смысла? Не блуждает ли в словесной тьме и сам Автократор?

    Для Малха основное преимущество мира россичей — понятность, позволяющая человеку быть его разумной, осознанно действующей частицей. На самом деле, конечно, там тоже хватает непонятного, но оно связано с природой — в самых разных её проявлениях. Что же касается общественного устройства — да, контраст с империей очевиден. Тут всё решаем мы — а в империи властвуют чужие для Малха они. Разве мог он сказать (да хотя бы подумать) «мы» про себя и императора Юстиниана? А про себя и князя Всеслава — может. Ведь у них общая цель — как и у прочих россичей.
    Но ещё недавно она была целью чуть ли не одного Всеслава. Как он сумел сделать свою личную мечту общей, увлечь ею всех?

    Сначала о рождении этой мечты.
    С детства Всеслав вдохновенно стремится к обычному славянскому идеалу, накрепко привязывающему человека к его роду и племени, — дадим ему условное имя Родомир. А высшая форма служения своему племени — его защита от врагов. И Всеслав превращает себя в совершеннейшего воина, а затем учит ратному искусству других. В итоге закономерно становится воеводой — предводителем небольшой дружины, стерегущей границы племени.
    Пока он — как все, но лучше всех. Равняется на общепринятый идеал, но подошёл к нему вплотную, стал словно его воплощением. Он — самый полезный для защиты племени человек, с него берут пример другие.

    И жизнь Всеслава остановилась, нечего было желать.

    Вернее, Родомир её приостановил:
    — Всё, Всеслав, ты сравнялся со мною, далее пути нет, ведь выше меня человеку не подняться.
    Всеслав, однако, после долгих сомнений решился возразить:
    — Отнюдь не всё ещё сделано. Племя не может себя надёжно защитить в одиночку. Вот если создать общее с соседними племенами войско — тогда степняков можно не бояться.
    — Такое войско оторвётся от племён, будет их тиранить, а не защищать. Это доказано опытом предков. Надёжно только войско, единое со своим племенем. И воевода, единый со своим племенем. Сейчас ты таков и есть, и не вздумай становиться иным. Ты обезопасил племя настолько, насколько это возможно, и не кори себя за то, что не можешь сделать большего, не стремись к невозможному. Будь доволен собой и успокойся.
    Всеслав раньше не сомневался в полном совершенстве Родомира. Лишь практически сравнявшись с идеалом, получив возможность разглядывать его вблизи, понял, что тот сам себе противоречит. Требует от каждого всеми силами оборонять своё племя — но запрещает даже думать про объединение сил с соседями, хотя это и есть вернейшее средство защиты.
    А для Всеслава надёжно защитить всех своих — главнейшая внутренняя потребность, смысл жизни. Поскольку это не достигнуто, он не может быть доволен собой. И постепенно перед ним, оттирая Родомира вбок, вырисовывается Жругр-Жарогор. Он поддерживает воеводу:
    — Ты правильно мыслишь — и сможешь объяснить свою правоту всем.

    Объяснить всем — вот та идея, которая резко отличает Жругра-Жарогора от реального Жругра, делая первого приемлемым для Навны — и для Всеслава. Да, сколь ни различны Навна и Всеслав, в чём-то они очень схожи: оба жаждут заслонить от бед всех своих родных, своё племя — и оба верят, что настоящий вождь сможет донести своё видение обстановки до всех — и затем вести за собой уже понимающих обстановку людей, а не тащить силой и обманом упирающихся. Разумеется, они смотрят на дело каждый со своей стороны — но суть его видят одинаково. Каким Навна воображает будущего князя — таков Всеслав и есть. Он по натуре своей — именно князь-советчик, не князь-повелитель. Он не хочет, чтобы ему слепо подчинялись, он мечтает возглавлять движение к цели, которую все сами видят, к которой все сами стремятся. Но для этого Всеслав должен сначала показать всем цель и путь к ней, сделать свою стратегию общепонятной.