Свобода
Навна приостановила путешествие по прошлому, выбралась в настоящее и осмысляет новые сведения, стараясь перемолоть их в живую воду для брата. Иначе говоря, уточняет, каким должен быть свободный человек в наше время, когда везде рыщут уицраоры и пожирают всякого подозреваемого в свободолюбии.
В наше время — это значит в ту огромную эру, которая настала после Золотого века. Закончится она тогда, когда жизнь опять станет свободной — что возможно лишь при условии преображения самого понятия свободы.
В Золотом веке была как бы свобода в хаосе. Тогда все мыслили, так сказать, от себя: вот я, вот мои близкие, да и все, с кем я как-либо связан, нам надо держаться друг за друга — и сохраним свою свободу. Тут наиболее свободны самые сильные — а это прежде всего самые дружные. Но свобода в хаосе давно пришла к своему логическому завершению: наверху оказались уицраоры, ибо никто не сравнится с ними в способности организовывать множество людей. И теперь люди могут жить более-менее благополучно не иначе, как объединившись вокруг какого-либо уицраора.
Яросвет относится к этому философски:
— Свобода в хаосе только победой уицраоров и могла разрешиться, тут всё логично и плакаться не из-за чего. Свобода вернётся, лишь если люди начнут понимать её иначе — как свободу не в хаосе, а в мире, в единстве с Землёй.
Навна тут же улетела в то будущее и оттуда спрашивает:
— И что у нас тут?
— Считается, что прежде всего надо знать весь мир во всей его сложности; а значит, самые уважаемые люди — те, кто лучше всех знают мир, понимают, из-за чего возникают всякие распри, благодаря чему умеют всех понять и примирить. А уж между собой они и подавно живут в ладу. Получается Союз миротворцев. Он гасит все раздоры, тем самым устраняя необходимость в чьём-либо единовластии. В идеале, такой Союз в том или ином виде должен охватывать всю планету, но и в каждой стране свой Союз. Вот и представь его на Руси. Где только возникает какая-то распря — миротворцы тут же начинают думать, как её по правде разрешить. Вот к примеру…
Яросвет приводит примеры, Навна сначала слушает его, а потом её фантазия вырывается на простор и уже самостоятельно дорисовывает и разукрашивает ту райскую картину.
Нескоро она оттуда выбралась, очень уж понравилось. Но нельзя же насовсем поселиться в светлом будущем. Всё-таки вернулась в настоящее, где почти все держатся именно за старое представление о свободе — отчего бессильны перед уицраорами.
Долго просвечивала славянские души соборным зрением и наконец заключила:
— Ужасно трудно подняться до того высшего понятия о свободе, мало кто способен даже попробовать. Так что почти для всех выбор таков: держаться за свободу, понимая её по-старому, или отречься от неё вообще, стать рабом в душе. Первое зачастую ведёт к трагедиям — но оно куда правильнее, потому что так сохраняется само уважение к свободе — в каком бы то ни было её понимании. Новое понятие о свободе вырастет из старого; если сейчас исчезнет старое… это же вселенская катастрофа…
— Вот именно. А потому так нужны люди, которые своим примером доказывают ценность свободы. Бывает так, что человек отчаянно бьётся за свободу в старом её понимании, губит себя и других — и он вроде неправ…
— Святогор… Ты о нём сейчас говоришь…
— Да, вот оправдание Святогору. Он безнадёжным делом занят, и сколько людей из-за него гибнет, но он постоянно поддерживает саму идею свободы. Он поддерживает, а мы её преобразим; а не поддерживал бы, так что тогда преображать?
Навна аж прослезилась от безмерной благодарности Святогору, прямо-таки отлетела лет на двадцать назад, в ту пору, когда почитала его как величайшего в мире героя, идеального как Солнце. Потом вспомнила, что с ним не так всё просто, а сама она уже не восторженная его поклонница, и что ей теперь полагается глядеть на него взвешенно. Так и поглядела — но уже с учётом только что усвоенного.
Итак, Святогор сейчас отстаивает одну из стратегий спасения свободы. Их Собственно, никакая из этих стратегий к цели не ведёт, поскольку все основаны на старом понимании свободы, но они хоть в какой-то мере её сберегают. А это уже хорошо.
Сейчас сохранить свободу — то же, что сберечь огонь под ливнем. Вопрос в том, из чего соорудить укрытие для неё.
Только из неё самой. Пожертвовать какой-то второстепенной свободой, без которой пока перебьёмся, выковать из неё броню для главной, настоящей свободы.
Для многих народов такая броня — горы, леса, болота, да и само по себе пространство. Уйти куда-нибудь подальше от Поля ради спасения от врагов значит пожертвовать частью свободы — а именно правом жить на земле предков. Что ж, если считать эту часть второстепенной, то такое решение годится.
Однако славянам оно не подходит. Они уверены, что настоящая воля — та, что защищена собственной силой, а не лесами или горами. Для них воля — только в Поле.
А в словенской дружине — самые-самые славяне, так что у них такая уверенность особенно крепка. И они давно знают, какую именно второстепенную свободу следует положить на алтарь — свободу каждому заниматься чем-то своим.
Ведь люди собираются в словенскую дружину не для того, чтобы делать кому что приспичит. Нет, они собираются для того, чтобы воевать, совместными усилиями вернуть себе землю предков. Каждому из них не нужна свобода лежать на лавке или, скажем, плести корзины; ему нужна свобода участвовать в войне за Поле, именно в этом проявить себя — и заслужить почёт и вообще всё что угодно.
А поскольку основное дело у всех одно, все в нём более-менее соображают, то все и видят, от кого больше толку, от кого меньше. Разумеется, часто кто-то хочет подняться выше, чем заслуживает; но, во-первых, как уже говорилось, такие споры разрешает воевода, а во-вторых, тут и остальные дружинники могут сказать своё слово, поскольку речь о вещах, понятных для них. Так что подобные разногласия вовсе не создают ситуации, в которой ничего не понять. И потому иерархия в таких условиях выстраивается естественно. И никто не видит угрозы свободе в самой по себе обязанности исполнять приказы тех, кто главнее; они ведь главнее потому, что полезнее для общего дела, ближе к словенскому идеалу, — и подчиняться им не зазорно. Вот так совмещаются свобода и единство.
И мало кому дано понять, что ради такого совмещения принесена в жертву сама достижимость цели.
Цель будет достигнута тогда, когда славяне смогут спокойно жить в Поле. А для этого верховная власть должна находиться в руках человека, хорошо знающего славян и их соседей, умеющего вникать в суть разнообразных конфликтов и разрешить их. Но это же не те качества, обладание которыми требуется для того, чтобы подниматься в словенской дружине всё выше и стать в итоге её главой. Ясно, что воины ценят воинов и подчиняться станут лишь тому, кого считают лучшим воином. Но какой бы храброй и сплочённой ни была словенская дружина и какой бы гениальный полководец её ни возглавлял, ей за что ей не победить без взаимопонимания с племенами.
Вот почему нужен князь, а не воевода.
Яросвет пояснил:
— Князь или воевода — эти слова могли означать разное в разное время и в разных местах. Но не будем усложнять без необходимости. Раз ты привыкла, что воеводой называют вождя, которого можно заменить, если стал делать нечто непонятное, а князем — того, кто волен управлять по собственному разумению, а власть получает по наследству, то так и будем их называть. Так вот, воевода — такой же воин, как и все дружинники, они со знанием дела оценивают его именно как воина и делают выводы. Князь — лишь во вторую очередь воин, а главная его забота — чтобы воевать приходилось как можно меньше; а это уже всякого рода дипломатия, воины в ней ни в зуб ногой — и уж если признали князя, то должны выполнять даже самые непонятные его распоряжения. А отсюда вытекает, что выборным он быть не может — только потомственным, с детства готовящимся к управлению. Но что это означает для людей, воспитанных Святогором?
Вопрос риторический. Достаточно на Радима взглянуть. Подчиняться тем, кого не признаёшь лучшими, чем ты сам, — да от такой перспективы он вовсе в небытие провалится.
Но Навна знает, что всё-таки его переубедит.
Она ведь тоже когда-то верила, что мы самые сильные и умные, так что не нужен нам никакой князь. А потом… обры, ночь в буреломе, растерянный Святогор, горящий теремок — и полёт на Жарогоре. Да, тогда она признала, что без князя богатыри нас не защитят. А признала в конечном счёте потому, что у неё дети (пусть какой-нибудь зануда уточнит, что не свои, — ничего это не меняет), а они должны расти под надёжной защитой. И Навна отвергнет любую — хоть бы и с пелёнок намертво в её голову вколоченную — аксиому, если поймёт, что та грозит её детям гибелью.
И Радим повернётся к Яросвету именно для того, чтобы спасти сестёр. Надо упирать на то, что без него Навна их выручить не сможет — и тогда, рано или поздно, он откажется от нынешнего самодовольства, переступит через святогорову аксиому. Точно переступит — Навна это знает наперёд.
А ещё лучше, если на такое преображение окажется способен сам Святогор.
А может, и впрямь способен?