Противоречие

    — Ничего не выйдет, — доложила она Яросвету. — Святогора на Русомира не заменить. От Русомира все шарахаются… и от меня, стало быть, тоже. И вот я одна. Ты где-то там, — она помахала над головой, — словене где-то там, — она указала куда-то вдаль, — ну а я тут, одна в пустоте и вообще где-то в прошлом, которого уже нет, и меня вроде как тоже и нет вовсе. Нельзя тут ничего сделать. Никак нельзя; я пробовала влезть в эту гору буквально везде, отовсюду уже падала, на мне живого места нет — и никакого толку. Не может Русомир никого привлечь. Что это за идеал, от которого все разбегаются? Я больше не могу. Мы знаем, что власть должна оставаться выборной… и я, получается, тоже это знаю.
    — Значит, Ванда была права, а мы с тобой — нет?
    — Значит, так… вернее, она права в том, что единовластия не будет. Но… — тут глубокое уныние в её голосе сменилось непробиваемым упрямством, — но не в том, что Поля не вернуть. Мы его вернём. Тут есть какой-то другой путь.
    — Какой — хотя бы примерно?
    — Не знаю. Зато ты знаешь… во всяком случае, можешь узнать. Земля добрая, она не допустит, чтобы я упёрлась в глухую стену. Такое невозможно, потому что слишком ужасно. А ты демиург — значит, найдёшь верный путь.
    — Так я его давно нашёл — через единовластие. И ты сама вроде давно признала, что с выборной властью нам степняков ни в жизнь не победить.
    — Значит, ошибалась. Победим и с выборной властью.
    — Но невозможно же. У тебя противоречие между целью и средством.

    До чего же эти демиурги проницательные и прямолинейные! Видят то, чего лучше бы не видеть, да ещё и говорят об этом, хотя лучше бы молчать, причём так говорят, что и надежды не оставляют, хотя лучше уж тогда как-то более обтекаемо выражаться, чтобы какие-то иллюзии сохранялись. И тем кого угодно из себя выведут.

    — Нет противоречия, — процедила Навна, поглядывая на Яросвета исподлобья.
    — То есть как нет, когда оно налицо? Вот погляди…
    — Не стану там ни на что глядеть. Я с другой стороны гляжу, оттуда виднее.
    — И что видишь?
    — Мы вернём себе Поле; иначе и жить незачем. И власть будет выборной, потому что иначе словене перестанут быть людьми. То и другое вместе, и никак иначе. Ты понимаешь? То и другое вместе, они обязаны друг с другом совмещаться. А ты мне говоришь, что одно другому противоречит, что надо или от Поля отречься, или согласиться на единовластие. Но я же не могу сделать этот выбор, это выше моих сил! Я не могу выбрать из двух одно, мне то и другое совершенно необходимо — вот в чём дело. А значит… значит, нет между ними противоречия.
    И тихо, но непреклонно уточнила:
    — Не может на доброй Земле быть такого противоречия… потому что это было бы слишком ужасно. Ведь если оно есть, то весь мой мир рухнет и я растворюсь в хаосе. А значит, никакого противоречия нет — и точка. И нечего о нём говорить. И даже думать о нём нельзя.

    До чего же эти соборицы упрямые! Их умение игнорировать даже очевиднейшие вещи способно порой привести в ступор того, кто привык мыслить строго логически. Впрочем, оно объяснимо: если сама Соборная Душа народа признает что-то, для народа неприемлемое, то это грозит разрушением соборному миру, он же сгорит от лучей беспощадной истины, все его логические нестыковки вспыхнут. Достаточно вспомнить ту же Артемиду, которая запрещала грекам даже думать о создании общегреческой державы, хотя та была абсолютно необходима для сохранения греками первенства. И скатились к обочине истории — именно из-за этого. Правда, сохранились как народ. А если бы Артемида не запрещала, то… да кто его знает, тут даже демиургу не разобраться, задача с чрезмерным числом неизвестных, скрытых в глуби эллинской соборности. Может, тогда греческий народ достиг бы ещё большего величия. А может, погиб бы. Ну ладно, это уже прошлое, к тому же не наше, а вот сейчас нам что делать?

    Яросвет чувствовал, а вернее, воочию видел, как рушится в прах здание, которое он уже второе столетие возводит. Хотя Навна, в сущности, всего лишь по-своему повторила то, что он уже слышал от Ванды. Но той он не поверил. Потому что видел: да, она взялась за дело с вдохновением… но у неё готов путь к отходу, вот демиург и списал провал на недостаток упорства. Но теперь ей вторит Навна, которая ни о каком запасном варианте никогда даже не помышляла. Да и сейчас не помышляет. Не говорит, что можно оставить Поле, а просто сообщает, что ничего не получилось, никак эту мысль не продолжая. И ждёт.

    — Так что делать будем? — прервала молчание Навна.
    Вот ведь как: будем. Провалила дело — и ожидает от Яросвета указаний, что им — им обоим — дальше делать. Такая верная послушная помощница, которая, однако, не делает того, что обязана.
    Яросвет ответил кратко:
    — Я подумаю.

    На том и расстались. Навна от этого разговора почувствовала огромное облегчение. Бросила опостылевшее дело и впервые позволила себе основательно отдохнуть. За делами словен следила и старалась помочь, где возможно, но в ту гору лезть более не пыталась, о необходимости единовластия помалкивала. Но она не сдалась — мысль о капитуляции даже и мимо не пробегала. Наоборот, выговорившись, Навна ощутила удовлетворение от того, что столь добросовестно выполнила свою работу, разведала обрыв от и до, — и теперь была совершенно уверена, что демиург что-либо придумает. «Земля добрая, а Яросвет умный, так что Поле всё равно будет наше», — вот так примерно она рассуждала. Словом, прогуливалась под обрывом и мечтала, поглядывая вверх. Это ведь тоже одно из любимых её занятий — и отнюдь не столь бесполезное, как некоторым кажется.