Выход из прошлого

    Если в восточной половине империи сохраняется единая власть, то западная разваливается. Римляне (в данном случае подразумевается не народ Форсуфа, не только народ Весты, не только жители Рима, а всё романское население западных провинций — вот ведь сколько разных значений у этого слова) в растерянности. Одни цепляются за Форсуфа, не понимая, что он ушёл от них к грекам безвозвратно, другие мечтают реанимировать республику, третьи — превратить государство в послушное орудие церкви, а большинство просто тщится спрятаться в частной жизни. Образовавшийся вакуум власти заполняют германские племена, постепенно захватив почти весь запад империи, в том числе и сам Рим. Только северную часть Галлии удерживают римляне во главе с Сиагрием. Да и то, в значительной мере, благодаря постоянному союзу с франками. Но союз этот со временем утрачивает смысл для франков. Наконец они захватили владения Сиагрия. Для Весты это ужас: больше нигде на свете ни клочка земли под римской (не в понимании Форсуфа, естественно) властью. Конечно, влияние Весты на римских правителей давно уже было очень слабым, но римская Соборная Душа изначально слишком уж связана с государственностью, чтобы спокойно пережить полный её крах.

    Аполлон подсказывает выход:
    — Если уж римляне не в состоянии сами обзавестись устойчивой династией, то вот вам наготово династия франкская, признайте хотя бы её — раз и навсегда, перетяните её к себе — и она станет римской, обеспечит ваше единство — и римское могущество возродится.
    — Какая там у франков династия? Целое сборище королей, готовых поубивать друг друга.
    — Поддержите наиболее подходящего из них — он и станет императором, потом передаст власть старшему сыну — и так далее. Главное, усвойте у франков, что власть должна переходить по наследству и никак иначе.

    Сама по себе Веста, пожалуй, признала бы правоту Аполлона. Среди галлоримлян, благодаря долгому общению с франками, уже немало людей, способных последовать совету демиурга. Но центр мира для Весты — Италия, там наиболее сильна римская соборность… и римские предрассудки тоже. Веста вдоль и поперёк просматривает души италийских римлян — и убеждается, что в них идея безусловной верности династии точно не приживётся. А дальше ясно: «раз мы не понимаем, то и я не понимаю» — и поддержать Аполлона Веста не может.

    Гораздо больше понимания демиург находит у Беллы.
    Даниил Андреев именует французскую Соборную Душу Belle France, что означает «прекрасная Франция». Пожалуй, лучше сокращённо — Белла. Это условность; в конце концов, как зовут Соборную Душу французов — лучше знать им самим.
    Белла родом римлянка — не только в тогдашнем значении этого слова, но и в прежнем, настоящем, — она действительно принадлежала к народу Весты. И в небесной жизни сначала просто помогала своей Соборной Душе. Но по ходу дела сама усвоила замысел Аполлона лучше Весты и Артемиды, вообще лучше, чем кто бы то ни было. Долго пыталась убедить Весту — но в итоге сошлись на том, что повернуть весь римский народ на указываемую Аполлоном стезю невозможно — разве что галлоримляне пойдут по ней самостоятельно. Но ведь тогда они превратятся в отдельный народ.
    — Если можешь, то делай, — сказала наконец Белле Веста. — Мешать не стану. А я не могу отрываться от италийских римлян.
    Белла начала превращаться в новую Соборную Душу, создавать свой народ. Вскоре она достигла впечатляющего успеха — один из главных её сподвижников в земном мире, епископ Ремигий, крестил в Реймсе короля Хлодвига и многих франков с ним, причём христианство они приняли в ортодоксальной форме — хотя вообще германцы куда более склонны к арианству. А на этот счёт у Беллы мнение столь же однозначно, как и у Артемиды с Вестой, — она именно правоверная христианка, без всякой терпимости относящаяся к арианству, отрицающему, что Христос единосущен Богу. Нельзя сказать, что крещение так уж быстро и сильно повлияло на нравы франков, но оно устранило хотя бы одну из главных преград на пути создания будущего французского народа — вероисповедную рознь между франками и бывшими римлянами. Это уже начало превращения Франкии во Францию.

    Правда, в земном мире Франкия (Франция) — одно слово, означающее подвластную франкам территорию, подобно тому как владения свевов могли именовать Свевией, вандалов — Вандалией и так далее. При перемещении племени, получается, передвигалась и страна. Франкия, в отличие от других подобных стран, хотя бы не бегала с места на место, только расширялась, но суть от того не меняется: Франкия — земля франков. На деле они, чтобы удерживать господство над многократно превосходящим их по численности покорённым населением, превращаются в военную касту, сплочённую вокруг их уицраора Франкаора, и выстраиваемая им иерархия становится для франков важнее их родоплеменных связей. Правильнее уже сказать, что Франкия — владения Франкаора. Белла понимает, что иное пока невозможно, но для себя знает твёрдо: на самом деле Франция — страна французов, поскольку первична для неё связь не с властью, а с французским народом. Нет пока в земном мире такого народа? Так этим Беллу не испугать — потому же, почему Навну не испугать тем, что в земном мире ещё нет никакого русского народа. Нет — так будет, потому что он нужен Земле. Естественно, Белла чётко отличает свою Францию, которой ещё только предстоит сойти с неба на землю, от существующей земной Франкии. Поэтому для Беллы Франция и Франкия — слова разные. А значит, для всех демиургов и собориц — тоже.
    Самое главное, что Белла старается пересадить от франков в выращиваемую ею французскую соборность, — идея наследственности власти. Франки глубоко убеждены, что королём можно только родиться. Право на власть они признают исключительно за потомками своего прежнего короля Меровея по прямой мужской линии — Меровингами. Надо соединить это в душах людей с римской идеей единого государства — что очень непросто. Пока же события развиваются по логике франков. Хлодвиг истребил прочих Меровингов и сосредоточил управление в своих руках. Однако сохранить достигнутое единство, передав всё государство одному из своих сыновей, он не мог. Обычай требовал поделить владения между всеми его сыновьями, причём примерно поровну, без учёта старшинства. Так Хлодвиг и сделал, и его потомки поступают так же. А отсюда постоянные междоусобные войны, наносящие стране огромный ущерб.
    — Корень зла в том, что это всё ещё франкская династия, не французская, — пояснил Яросвет. — Французам, впитавшим римские традиции, ясно, что нельзя обходиться с государством как с обычным имуществом, делить по числу наследников, — монарх тут должен поступать как монарх, а не как частное лицо. Но людей, которых уже можно назвать французами, совсем мало. Есть франки, которые требуют, чтобы король делил наследство согласно обычаю, — и есть галлоримляне, которые хоть вроде и против, но помалкивают, глядят на дело отстранённо, поскольку воспринимают Меровингов не как своих королей, а как королей франков. Франки — между королём и галлоримлянами. А если иначе глянуть — между Франкаором и галлоримлянами.
    — Потому что он этнор.
    — Да.

    Яросвет набросал трёхуровневую этнорскую схему:
    — На верхнем уровне Франкаор, на среднем — франки, на нижнем — прочее население. Франкаор, как и подобает этнору, слишком зависим от франков, слишком прислушивается к их мнениям. И, как следствие, не может противиться тому, что короли делят страну между сыновьями. Конечно, обстановка меняется по мере того, как на стыке между франками и галлоримлянами растёт французский народ, — но это дело долгое. Теперь рисую гипотетического Франкаора-геора. Приглядись к нему внимательнее — пригодится… скоро узнаешь зачем. Тут два уровня, на верхнем — Франкаор, а на нижнем франки поставлены выше прочих — настолько, насколько заслуживают. Привилегий у них много, но они не смеют требовать от короля, чтобы он поступал со своим наследством так, как у них принято. Он передаёт всё старшему сыну. И получается настоящая династия, а с нею — устойчивая власть.
    — Аполлон и Белла вырастят такого геора?
    — Вряд ли. Аполлон не станет обзаводиться ещё одним геором без крайней необходимости, а её тут нет — Белла и на этноре продвигается вперёд, хотя медленно. Постепенно и с этнором придут к единовластию, к устойчивой династии — тогда место Франкии Франкаора займёт настоящая Франция Беллы. Из всех помощниц Аполлона Белла, несомненно, действует успешнее всех. У Артемиды дела заметно хуже, у Весты — и подавно.

    Веста сосредоточилась на Италии, надеясь как-то восстановить римскую государственность хотя бы здесь, — но успехов не наблюдается.
    Навна прослеживает метания самой Весты и главнейших её сподвижников — и вдруг спрашивает Яросвета:
    — Вот Боэций писал богословские трактаты, отстаивал правоверное христианство… но почему же в «Утешении Философией» о христианстве не обмолвился ни словечком? Бог там упоминается постоянно, Христос — ни разу.
    — А Боэций смог посредством одной философии убедиться, что за гробом каждый получит своё по справедливости. В такой картине человеческое воплощение Бога — лишнее, там Бог и без того свой для людей.
    Навна подумала маленько и заключила:
    — Понятно, почему Боэция в тюрьме посетила Философия, а не Веста. С Вестой он написал бы перед казнью нечто вполне христианское. А Философия — от Аполлона… но то ли она в тот раз говорила, что нужно Аполлону? Ведь ему нужно было, чтобы Боэций (или кто-то ещё) сделал нечто куда более актуальное — помог Весте вписаться в новую демиургическую стратегию.
    — Конечно. Однако с этим, похоже, безнадёжно. Веста, с Италией вместе, идёт тем путём, каким может, а не тем, каким желает направить её Аполлон.

    Нового римского уицраора Аполлону не удалось вырастить вовсе, а греческий довольно слаб (поскольку утвердить наследственность власти так и не удалось) и притом слишком амбициозен. Сосредоточиться на развитии греческих земель не может, лезет в римские дела. При императоре Юстиниане подстрекаемый Гагтунгром Форсуф попытался восстановить свою власть над западной половиной бывшей Римской империи. Кое-чего достиг, но запредельной ценой. А для Италии это вовсе обернулось катастрофой, затмившей все нашествия варваров в предыдущем столетии. Веста в шоке, да и Аполлон с Артемидой в унынии — по их замыслам эта авантюра тоже ударила очень ощутимо. Даже Яросвета она зацепила — вызванный ею хаос очень помог Аваору закрепиться на Дунае. А иначе Аваор вполне мог пасть в степи жертвой преследовавшего его страшного тюркютского уицраора — и не было бы никаких обров в Европе.

    — А в целом, — обобщил Яросвет, — дела у Аполлона катятся под гору. Поработить его мир Гагтунгр не смог, но ущерб нанёс чудовищный; теперь и внутри европейской цивилизации хаос, и внешние враги напирают. Из них Аваор сейчас, пожалуй, опаснее всех — не только для нас, но и для Аполлона. Такова там сейчас обстановка.