Артемида

    Демиург Аполлон исходил из того, что цивилизация лучше всего развивается тогда, когда все привыкли думать своими головами — что несовместимо с единовластием. И если вовсе без уицраоров не обойтись, то надо заботиться о максимальном подчинении их соборицам. А значит, следует приготовить прочную упряжь для уицраоров. Правда, в тогдашнем ядре Ойкумены они таковы, что пытаться их столь надёжно обуздать — пустая затея. Зато можно попробовать где-то на периферии: подчинить соборицам хотя бы тамошних слабых уицраоров, потом — более серьёзных, и вот так в несколько этапов соборицы достигнут того, что смогут управлять и сильнейшими уицраорами планеты. Аполлон приступил к созданию своего мира в стороне от основного скопища уицраоров, в защищённом самой природой месте — на родной ему западной изрезанной морями гористой окраине Евразии. Его главной помощницей стала эллинская Соборная Душа Артемида.
    Они начали претворять свой план в жизнь ещё до рождения последнего Унидра. Извне грекам тогда ничто особо не угрожало, а потому не было почвы для появления у них сильных уицраоров. Но по мере того, как Артемида сплачивала эллинов в соборную общность, назревала иная опасность. Чем яснее они сознают своё внутреннее, духовное единство, тем сильнее их желание совместно решать свои общие проблемы. Это вроде бы хорошо, но Артемида же видит, сколь слабо её народ разбирается в таких масштабных делах. Делать что-либо совместно греки могут не иначе как при условии установления жёсткой единой власти, то есть — появления сильного уицраора вроде тех, что водятся в Азии. Он задвинет Артемиду в тень, что с планом Аполлона несовместимо. Следовательно, решил демиург, уицраоров у греков должно быть несколько. Тогда можно управлять ими, играя на их разногласиях. Образно говоря, Аполлон построил колесницу, в которую можно запрягать сразу много уицраоров, и подарил её Артемиде.
    Но уицраоры нимало не желали туда впрягаться и дружно везти соборицу куда она укажет. Наоборот, каждый из них мечтал пожрать остальных, подчинить себе всех греков и направить их на завоевание других стран. Словом, всем им хотелось сделать из Эллады что-то наподобие Ассирии.

    Артемида, однако, внушала своему народу глубочайшее отвращение к такой перспективе. Излучаемое ею понятие об единстве Эллады никоим образом не включало в себя единства политического. Внедряемый ею идеал эллина — это человек, неразрывно связанный со своим городом (полисом), живущий его заботами и вовсе не берущийся что-то решать за всех греков. В такой атмосфере установить общегреческую власть невозможно — негде взять людей. Уважающие себя эллины, считающиеся с Соборной Душой и народным идеалом, не поддержат претендента на такую власть, более того — постараются уничтожить.
    Правда, нередко люди и целые города сталкивались с проблемами, для устранения которых лучше всего получить какое-то указание со стороны, настолько авторитетное, что никто не посмеет спорить. Если такие проблемы будут копиться, не находя разрешения, то станут зацепкой для появления общегреческого уицраора. Но не копились, потому что ими занимались оракулы, особенно Дельфийский. Не надо указания сверху, от общегреческого царя, вот вам указание свыше, прямо от богов. Так что оракулы были важной частью той системы, которую выстроили Аполлон с Артемидой.
    Навну столь эффективно помогающие демиургу и соборице оракулы изрядно заинтриговали. Вот если бы на месте оракула — правитель, причём выражающий волю планеты не как у оракулов принято, а чётко и недвусмысленно, то получается тот самый князь-советчик, посредник между Жругром-Жарогором и людьми! Впрочем, пока эту мысль развивать недосуг, Навна вникает в греческую историю дальше.

    Чем прочнее становилось соборное единство Эллады, тем иллюзорнее смотрелась возможность её политического объединения. Уицраоры видят, что власть над всей Элладой никому из них не светит, и поневоле впрягаются в колесницу Артемиды — а там уже и привыкают, и не слишком брыкаются. Так что своей основной цели Артемида достигла.
    Когда в Азии появился Ахеменор, Аполлон решил, что пора переходить к следующему этапу его стратегии — вырастить общегреческого уицраора. Во-первых, теперь без него опасно, а во-вторых, Артемида уже не та, какой была несколько веков назад, ей под силу приручить такого коня. Но оказалось, что она категорически не желает за это браться.
    Раньше Аполлон с Артемидой отвергали идею общегреческого государства потому, что то получилось бы непременно тираническим. А теперь греки — очень сильный и развитый (в самых разных отношениях) народ, хорошо сознающий своё единство, — так что смогут, если постараются, создать и удержать под контролем даже такое государство. Самой Артемиде это более-менее ясно, но на неё же с чудовищной силой давит всё эллинское мы, весь соборный мир, в который отрицание общегреческой власти вбито намертво в качестве основополагающей аксиомы. До боли знакомая Навне картина: «Я вроде понимаю, но мы не понимаем, а потому и я не понимаю». Попытка создания единого государства грозит мировоззренческим хаосом, способным обрушить весь эллинский мир. Общегреческий уицраор в такой атмосфере представляется Артемиде монстром из преисподней, этаким Тифоном, куда страшнее Ахеменора — ибо, в отличие от того, способен разрушить саму соборность.
    «Богатыри под началом князя обратятся в рабов, ни на что не годных», — вспомнилось Навне. Тут нечто подобное. Эллинский идеал несовместим с идеей общегреческой власти, отвергает её напрочь. Когда в отдельных полисах устанавливается тиранния — это ладно, всякий полис волен выбирать себе любую форму власти, а несогласные могут выселиться, свободе всей Эллады такое не угрожает. А вот единовластие над всей Элладой воспринималось как крышка гроба, и не существовало аргументов, способных заставить греков глянуть на дело иначе. Вот в каком тупике очутилась Артемида.

    — Это страшно, — сокрушённо заметила Навна. — Как я её понимаю! Но если сама Земля велит — надо выполнять. Однако если её толком не слышишь… Ужас…
    И ведь сама Навна пока тоже узнаёт волю Земли лишь через Яросвета, он для неё и есть оракул. Тем понятнее ей трагичность положения Артемиды.

    Общегреческая власть могла вырасти из какого-то городского народного собрания — хотя бы афинского. Дозрей оно до того, чтобы руководить в интересах всех греков, — его постепенно признали бы, и тогда Афины — столица Эллады. Но не дозрело, даже и близко к тому не подошло. Ни афинское, ни ещё какое-либо. Соборность помешала.
    Так что персидское вторжение Эллада встретила по-прежнему раздробленной. Тут греки испытали на себе могущество геора. Казалось бы, какую опасность могли представлять для них персы, далеко уступавшие им и по численности и по уровню развития? Но персы благодаря Ахеменору были едины и смогли повести за собой множество других народов. Тогда как из эллинов только меньшая часть защищала свою страну, причём весьма разрозненно, а прочие либо отсиживались в сторонке, либо вообще воевали на стороне персов. В такой ситуации греки были очень рады уже тому, что всё-таки отбились, тогда как при наличии единства они, пожалуй, вовсе уничтожили бы Персидскую империю.

    С тех пор идея общегреческого государства, стимулируемая видом скалящегося из Азии страшилища, вопреки воле Артемиды всё увереннее пробивала себе дорогу в сознание хотя бы меньшинства греков. И с его помощью воплотилась, весьма искажённо, в македонском уицраоре. Тот подчинил большую часть Эллады, после чего вломился в Азию, разделался с Ахеменором и захватил его владения, но вскоре был растерзан своими детьми, которые поделили его владения. Так что идея мировой империи надолго ушла в тень и более не было на планете ни геора, ни глобаора. Глобархизм, однако, никуда не делся; более того, теперь стал гораздо быстрее прежнего распространяться среди греков, а через них — и в Европе вообще; следственно, появление нового геора — дело времени. Вокруг этого шла сложная борьба между Аполлоном и Гагтунгром, а Артемида запутывалась в новых реалиях всё сильнее, и Аполлону стало окончательно ясно, что ему нужна другая главная помощница.

    — Это же неправильно — менять своих помощниц, — возмутилась Навна.
    — Неправильно. Но Земля летит в будущее, демиург — вместе с нею, а соборица, если сама не слышит Землю, непременно от неё отстанет, начнёт жить прошлым.
    — Значит, Аполлон должен был научить Артемиду слышать Землю.
    — Так он сколько над этим бился! Но если её эллинское мы держит, как клещами? Тебе ли не знать, сколь сильно такое мы.
    После недолгого грустного молчания Навна спросила:
    — И как, нашёл он новую помощницу?