Империя

    Аполлон понимал, что нужен другой Форсуф — геор. Во-первых, обстановка того требует, а во-вторых, Веста так наловчилась управлять этнором, что сможет взяться и за геора. Замена этнора геором означала замену республики монархией, появление опоры геора — правящего слоя, строго следующего программе уицраора без оглядки на соборность.
    Однако повторялась история с Артемидой — теперь уже Веста не желала такого нововведения. Причина по большому счёту та же. Самодовольный римский соборный мир цепко держал свою Соборную Душу, а та не находила в себе сил повернуть его на спасительный путь. Сама она вроде и согласна с Аполлоном, да римское мы мешает.
    Аполлон принялся взращивать форсуфита, заряженного идеей монархии. Пусть тот угоден явному меньшинству римлян, но на его стороне сама жизнь, а против — большинство, но от жизни отставшее. Поэтому установление империи сопровождалось кровопролитными гражданскими войнами. Для Весты их ужасы многократно усиливались ещё и тем, что братоубийство для неё непривычно: если греки от веку воевали между собой, то для римлян резать друг друга — дикость. В конце концов, не видя иного выхода, они признали единовластие (ограниченное и замаскированное) меньшим злом — и установилась империя. Упомянутый форсуфит стал новым Форсуфом.

    Он уже не был заперт в армии, а контролировал всю державу. Император возглавлял и государство, и армию. Власть оказалась в распоряжении тех римлян, которые желали управлять империей таким образом, чтобы не доводить её население до восстаний, ради чего готовы и сами безоговорочно подчиняться императору и жёстко пресекать склонность большинства римлян к возвращению былой вольности. Получился довольно устойчивый компромисс.
    — Форсуф не хотел бросать Весту? — спросила Навна.
    — Не хотел. Он очень долго ждал, что она научится воспитывать таких людей, какие ему нужны.
    Веста и имперский Форсуф приспосабливались друг к другу как могли. Но Веста же в принципе не принимает необходимости геора, склонна считать его появление не выражением воли Земли, а недоразумением, которое должно как-то исчезнуть. Она могла ещё признать, что прежнее заточение уицраора в армии теперь невозможно, то есть что империя необходима, — но при условии, что той правят близкие к Соборной Душе люди, римляне во всех смыслах. Веста отрицала правомерность существования георской прослойки, пыталась сделать и этого Форсуфа этнором. Римский идеал оставался, в сущности, прежним, республиканским. Равнявшиеся на него люди плохо годились для управления империей — уже потому, что смотрели на неё как на зло. Форсуфу приходилось перевоспитывать людей, которых давала ему Веста. Она отправляла их к Форсуфу, чтобы служили Риму, но там оказывалось, что должны служить империи. И Аполлон, и Гагтунгр, и Форсуф стремились — каждый со своей целью — создать устойчивую династию. Но её не получалось.
    — Потому что римляне не мыслили всю страну как чью-то отчину, — догадалась Навна.
    — Да. И мало того, что тогда не мыслили, — так ведь и поныне так, и не только у римлян, но и у греков, — а империи уже седьмой век идёт. Конечно, идея такая есть, временами набирает немало сторонников, но вот вписаться в соборность (хоть римскую, хоть греческую), стать аксиомой не может. Сын императора и по сей день не воспринимается как безусловно законный наследник престола.
    — Значит, кто угодно может домогаться императорской власти — и в глазах народа это нормально?
    — Будь совсем так — империя давно погибла бы. Но здравый смысл не оставил римлян и греков, а он подсказывает, что, поскольку от выборной власти отказались, а наследственной не признают, то пусть сам император по своему усмотрению решает вопрос о преемнике.

    Отличие такой системы от наследственности власти Навне объяснять излишне. Власть по праву рождения — сакральна по самой своей сути. Вот родился у правителя сын и никто ещё и не знает, каким он вырастет, но право на престол у него уже есть — безусловное, не зависящее от согласия людей — не им судить, оно не от них, а от высших сил. А когда император назвал кого-то (хоть бы и родного сына) своим преемником — это совсем другое, решение императора — всего лишь решение человека, и другие люди вольны его переиначить. Навна проецирует такое на Русь — и отвергает. Если вече выбрало кого-то воеводой — законность его власти не оспоришь; если кто-то стал князем по праву рождения — то же самое; оба варианта обеспечивают порядок. А в Риме получается, что недовольные всегда могут сказать: а мы этого человека не выбирали и от рождения он такой же, как все, без каких-либо особых прав, так давайте его заменим нам угодным. Нет, Навна совсем не желает видеть подобное на Руси — и не понимает, зачем оно грекам и римлянам. Если уж отказаться от выборной власти — то только в пользу власти наследственной.
    Бегло проследив историю империи вплоть до своего времени, Навна убедилась, какое огромное значение там имеет вопрос о праве императора назначать преемника. Если оно длительное время признаётся, то складывается устойчивая элита (частично спаянная родством), которая и выдвигает императоров из своей среды. Порой всё-таки возникают и какое-то время держатся даже настоящие династии — с прямым престолонаследием. А когда элита с управлением не справляется — всё решается путём переворотов и междоусобных войн. Последняя такая встряска — как раз та, что укоротила земную жизнь Навны: Фока стал императором благодаря солдатскому мятежу, разгромив элиту. И если бы та в самом деле настолько прогнила, что заслуживала уничтожения, и будь сам Фока способен решить проблемы империи — он укрепился бы у власти, он же далеко не первый, кто захватывает её таким путём. Но в реальности с его воцарением дела пошли гораздо хуже — потому его ославили узурпатором и не так давно лишили трона и головы.