Вечерний Волк

    Начинается сага задолго до рождения Эгиля. Сначала речь идёт о его деде Ульве, жившем ещё в Норвегии.
    Ульв был человеком могущественным и уважаемым — и притом не без странностей. По вечерам он делался замкнутым и сонливым, и это объясняли тем, что он оборотень. Потому его прозвали Квельдульв, что значит Вечерний Ульв — или даже Вечерний Волк, если перевести на русский и само имя Ульв. В саге вообще немало намёков на какую-то таинственную связь рода Ульва с волками. Что ж, если считать волка символом дикой воли, ни с чем не считающегося свободолюбия, то Ульв и его потомки и впрямь как волки. Они очень близки к норманскому идеалу — тому самому Скёрунгу, из которого вырос Ховсмадр.
    И Навне они тоже по-своему близки — даже ностальгия возникает по миру Святогора, в котором она сама выросла, сходство ведь очевидно. Тут тоже люди, более всего ценящие свободу, отрицающие любую непонятную власть… и тоже не умеющие надёжно защитить свой мир.

    А Квельдульв даже отчасти напоминает Навне её отца — потому что прозревает скрытое от других. Главное — различает самую суть угроз своему миру.
    И что же именно он видит, рыская но ночам где-то в потустороннем мире? Об этом сага умалчивает. Но уж наверняка он разглядел, что метафизические облака над Норвегией становятся другими — там появилось и крепнет невиданное прежде здесь чудище — уицраор. Он стоит за спиной конунга Харальда Харфагра, который тогда (в конце IX века) начал объединение Норвегии.

    Именно уицраор выглядывает из рассуждений Ульва об удаче Харальда.
    У норманнов (как и у многих других народов) существовало представление о некой связанной с каждым человеком невидимой силе. В науке её часто обозначают понятием мана, но сгодится и слово удача (если отбросить его связь со случайностью, понимать удачу как нечто устойчивое). Много у человека удачи — он достигает большего, чем следовало бы ожидать при учёте лишь его личных качеств и обстановки; мало — тогда у него всё наперекосяк без очевидных причин. Так вот, предвидения Ульва в огромной мере основаны на уверенности в колоссальной удаче, сопровождающей Харальда.
    Например, отказываясь поддержать своего местного конунга в войне против Харальда, Ульв поясняет: «Я думаю, что у Харальда немалый запас удачи, а у нашего конунга нет даже полной горсти её». А позже предупреждает своего поссорившегося с Харальдом сына: «Но хотя у тебя и много отваги и уменья, тебе недостает удачи, чтобы ты мог тягаться с конунгом». Словом, Ульв не считает разумным предсказывать исход того или иного конфликта на основе только видимого соотношения сил; он заранее уверен, что Харальд при любом раскладе победит — благодаря своей несокрушимой удаче.
    Сами по себе рассуждения о том, у кого сколько удачи, были тогда вполне обычны; то, что у Харальда её очень много, тоже многим казалось правдоподобным; невероятным выглядело другое: удачи у Харальда аж столько, что вся Норвегия упадёт к его ногам и никто не в состоянии этому помешать. Ведь не бывало же ничего подобного от веку. Какая-то совсем особая удача получается.

    Так что она собой представляла? Какая невидимая сила помогла одному из множества местных конунгов, изначально располагавшему весьма ограниченными силами, за считаные годы разделаться с остальными конунгами и захватить всю Норвегию?
    Корни этой силы — в усталости очень многих людей от беспорядка.
    Свободная жизнь до тирана Харальда — скорее хроническая анархия, царство хаоссы. Много там униженных, но не смирившихся, готовых ухватиться за что угодно, лишь бы свести счёты с врагами, которых своими силами не одолеть. Они готовы пожертвовать свободой, поскольку и нынешнюю их жизнь достойной назвать трудно. И вот рождается уицраор. Он подсказывает таким людям: «Нужен один конунг для всей страны. Вы все соберётесь вокруг него и превратитесь в такую силу, что расквитаетесь со своими обидчиками и возьмёте всё, что пожелаете». И когда Харальд начал свои завоевания, уицраор указал на него: «Вот тот единственный настоящий конунг». И другим конунгам трудно противостоять Харальду, если многие из их подданных как раз его и видят правителем всей страны, поскольку прислушиваются к голосу уицраора. Словом, вышла обычная история: распоясавшаяся хаосса создала обширный слой людей, видящих спасение лишь в единовластии. Получается, она бездумно (а у хаоссы всё бездумно) расчистила дорогу уицраору.

    Вот его и видит в потустороннем мире Квельдульв. И ужасается. Ибо ясно, что уицраор «волков» не потерпит: его фетиш — порядок, их фетиш — свобода. И Ульв ясно сознаёт, что остановить уицраора некому, тот любого раздавит. Так что предчувствия самые мрачные.

    Сага вращается вокруг пророчества Ульва о том, что его роду не ужиться в одной стране с конунгом Харальдом. Собственно, пророчество это складывается из нескольких высказываний Ульва, общий смысл которых в том, что его род претерпит много зла от Харальда и никак этого не избежать. Отсюда вывод: по возможности не вступать с конунгом ни в какие отношения — ни враждебные, ни дружественные, просто держаться от него подальше. Ульв уклоняется от службы Харальду, но и на сторону его врагов не встаёт. Однако очевидно: победители в том противоборстве и станут господами Норвегии (объединённой или по-старому раздробленной), а отсиживавшимся в стороне при любом исходе уготовано подчинённое положение — что для людей вроде Ульва тоже неприемлемо. Значит, участвовать в этой войне нельзя — и не участвовать нельзя. Сознавая негодность всех видимых решений, Ульв долгое время не находит и годного, а потому тянет с решением. Фрейя уже тогда зовёт его в Исландию — но он не слышит, поскольку очень уж привязан к большому миру.

    Тут уместно задуматься над своеобразием сюжета «Саги об Эгиле».
    То, что в его основе вражда между двумя семьями (вернее, целыми родами), — само по себе не диво: это в сагах вообще излюбленная тема. Необычно лишь то, что Квельдульв и его потомки враждуют не с более-менее ровней, а ни много ни мало с родом конунгов Норвегии.
    А раз уж одной из сторон являются монархи (а с ними — само государство), то напрашивается вопрос: так тут вражда личная по сути своей или же политическая?
    Да вроде ни то ни другое. Принципиальными противниками монархии Ульв, его дети и внуки не выглядят (более того — некоторые из них с готовностью служили конунгам), так что очевидной политической подоплёки в этом противостоянии не просматривается. И личной неприязни поначалу не заметно.
    На самом деле у рода Ульва смертельная вражда не с самими конунгами, а со стоящим за ними уицраором. Это очень важное уточнение, поскольку конунги тоже люди, они реализуют уицраорскую стратегию по-своему, и нередко бывает так, что человек с конунгом вроде и нашёл взаимопонимание — а с уицраором нет (или наоборот).
    Как настоящие приверженцы единовластия, так и его явные враги остаются в этой саге на заднем плане. Она акцентирует внимание на тех, кто признал власть одного человека над всей страной, но образ мыслей и образ жизни в корне не поменял, то есть под уицраора по-настоящему не подстроился. А это создаёт коллизию, очевидную при метафизическом взгляде на дело: монарх и уицраор неразрывно связаны, и если пытаешься, признав первого, игнорировать второго, то это рано или поздно выйдет тебе боком. В «Саге об Эгиле» данная коллизия выпирает отовсюду — и лупит по людям тем безжалостнее, чем меньше они её сознают. Они же пытаются выстраивать отношения с властью, не понимая её глубинной сущности, а потому то и дело напарываясь на скрытые шипы.
    Напарывались очень многие, но история рода Квельдульва особо показательна — ввиду его особого упрямства.

    Традиционная система отношений между людьми строилась прежде всего на родственных, дружеских и вообще личных связях; власть местных конунгов была не столь сильна, чтобы это переиначить; конунги сами вписывались в верхний слой такой системы . А теперь в неё вклинилось нечто иное — накрывшая всю страну иерархия, основанная на приказе, с единовластным конунгом наверху. И если ты в неё не встроишься, то не жить тебе в Норвегии — и ни родичи, ни друзья не выручат. Но встраиваться в неё — значит учиться ставить волю конунга (а то и просто его приближённых) выше твоей собственной воли и выше твоего долга перед родными и друзьями. Ульв и его сыновья просто не смогут жить по таким отвратительным для них правилам.

    — Это Ульв правильно уяснил, — заметила Навна. — Но не понял, что есть способ спасти свободу: вместе с другими такими же людьми научиться самим заботиться о стране, самим поддерживать в ней мир и справедливость, чтобы не было той массы униженных, которая и стала опорой тирании. А поскольку этого выхода не видел, то решил, что остаётся лишь уносить ноги.
    — Так присмотрись к его старшему сыну Торольву — он уносить ноги и не думал, — ответила Фрейя.