Монарх как помеха порядку
Несколько лет Эгиль спокойно жил в Исландии. А потом пришла весть о смерти отца Асгерд. Сыновей тот не имел, но была ещё одна дочь, а она замужем за приближённым конунга Эйрика Берг-Энундом, который и забрал всё наследство покойного, полагая, что Эгиль не посмеет явиться за долей своей жены, а если посмеет, то тем хуже для него. Весьма резонно, если учесть, что у Берг-Энунда отличные отношения с конунгом, а у Эгиля — как раз наоборот.
Но ведь лучший друг Эгиля Аринбьёрн ещё более близок конунгу, чем Берг-Энунд. В расчёте на это Эгиль всё-таки рискнул отправиться в Норвегию. Сложно сказать, что его при этом больше привлекало — само по себе спорное имущество (весьма внушительное) или то, что через него можно ещё раз попробовать зацепиться за большой мир.
— Что ж, руководи, — сказала Навне Фрейя. — Объясни, как они должны разрешиться спор по принципам Союза миротворцев.
Навна быстро составила план примирения:
— Аринбьёрн берёт дело в свои руки — как свой для всех его участников и притом самый спокойный и рассудительный. Он убедит Берг-Энунда согласиться на раздел наследства, а Эгиля — поступить на службу к Эйрику. После чего все трое идут к конунгу — с уже готовым решением. От конунга требуется лишь принять Эгиля на службу. Он согласится, поскольку мирный исход ему выгоден, да к тому же конунг выглядел бы нелепо, вздумай он ломать уже достигнутое соглашение.
— Согласна, так и следовало сделать. Причём это повлияет на обстановку в стране вообще?
— Конечно. Получится прецедент разрешения спора без вмешательства конунга. Надо и в дальнейшем действовать так же. Если бояре… хёвдинги смогут сами разрешать свои разногласия, не будет и надобности в железной руке конунга. Всё по-человечески.
— Очень разумно — и в Исландии получилось бы. А теперь смотрим, что вышло на самом деле.
Аринбьёрн изначально настроен пессимистически и лишь под давлением упёртого Эгиля решился его поддержать. Берг-Энунд делиться наследством решительно отказался, и конунг на его стороне. Спор стали разбирать в суде на тинге в присутствии конунга. С точки зрения закона притязания Эгиля довольно основательны. Отчасти поэтому, но в гораздо большей мере благодаря поддержке Аринбьёрна и его друзей дело приобретает выгодный для Эгиля оборот. Но дальше в ход пошло то, из-за чего Аринбьёрн и считал дело безнадёжным.
Разгневанный уицраор внушает конунгу:
— Берг-Энунд — твой верный слуга, и потому он в любом случае должен выиграть! Разгони этот суд, раз он судит не как надо!
Эйрик, однако, колеблется — не хочет действовать столь грубо и добивать свою и без того шаткую репутацию. Тогда уицраор обращается уже к Гуннхильд, также присутствовавшей там. А её долго подстрекать не надо. Королева произнесла короткую пламенную речь, из коей следовало, что кто свой для конунга и для неё лично, тот и прав, — после чего её люди кинулись к месту суда, сломали ограждение и разогнали судей.
Народ зашумел. Хотя все привыкли к произволу власти, но это уж слишком. А разгневанный народный идеал взывает к Эгилю:
— Ты обязан идти до конца — хоть тебя и убили бы за это!
Эгиль видит, что дело поворачивается совсем скверно, но уступить не может — он же обязан служить тараном Скёрунга против уицраора. А потому вызвал Берг-Энунда на поединок — кто победит, тот получит всё (такой способ решения споров тогда тоже был законным).
Конунг в щекотливом положении. Он должен что-то без проволочки выбрать — или приструнить жену, чтобы не командовала вместо него, или возглавить начатое ею беззаконие. Эйрик выбрал второе — и пригрозил Эгилю, что велит убить его, если он не угомонится. Но как тот угомонится, если его Скёрунг всячески подстрекает? В итоге Эгиль ушёл с тинга, предварительно объявив, что запрещает Берг-Энунду и кому бы то ни было пользоваться тем имуществом, о котором тут судились. Иначе говоря, как бы сам вынес судебное решение. В общем, дело вовсе вылетело из правового поля.
Затем последовала серия кровавых стычек, в которых Эгиль убил, кроме прочих, Берг-Энунда, его брата и даже одного из сыновей Эйрика. А перед тем как отплыть в Исландию, взялся уже и за политику — правда, в очень своеобразной форме. Он произвёл магический обряд с лошадиным черепом на шесте, нацеленный на то, чтобы отныне все духи страны не находили себе места, пока не прогонят Эйрика и Гуннхильд из Норвегии.
Навна прослеживает эти передряги, делаясь всё мрачнее — она предложила такое справедливое и красивое решение, а всё вывернулось наизнанку. Она чувствует себя словно в своей земной жизни при особо острой ссоре между непутёвыми детками. И наконец выявляет суть:
— Безусловно, виноват Берг-Энунд, потому что не стал делиться наследством. Но это не потому, что он патологически жаден, а потому, что уверен в поддержке конунга. Эгиль на его месте делиться тоже не стал бы — да и почти любой другой. Такое поведение считается естественным и достойным.
— Потому что диктуется самим же народным идеалом.
— Конечно. Он главный виноватый и есть.
Вот в чём загвоздка. Отдать что-то даже равному по силам сопернику — с точки зрения Скёрунга уже трусость, а отдать тому, кто выглядит намного слабее тебя (сам по себе или по иным причинам, например из-за неладов с властью), — какой-то запредельный позор. С точки зрения народного идеала все участники этого конфликта правы. А то, что они не взвесили все обстоятельства дела, не посмотрели на него целостно, с точки зрения справедливости, — так они и не обязаны были так делать, потому что сам их идеал от них того не требует.
— Но исландцы же взвешивают всё — и в итоге договариваются, — напомнила Фрейя. — Кстати, та самая распря, которую разрешил Торд Ревун, происходила почти одновременно с этой, тоже 30 с небольшим лет назад. Перемести её участников сюда, а Эгиля, Аринбьёрна и Берг-Энунда в Исландию — и что получится?
Навна мысленно проделала такую телепортацию, смоделировала действия тех и других в новой обстановке и убедилась, сколь сильно меняются люди при таком перелёте:
— Да, в Исландии Аринбьёрн сразу чувствует себя уверенно. Он решительно указывает, что то наследство должно быть поделено пополам — и Эгиль с Берг-Энундом соглашаются… и если даже допустить, что сами они не согласятся, хоть вовсе убьют друг друга — так их родственники потом всё равно пойдут на мировую; в любом случае будет примирение, а не уничтожение одной из сторон. А в Норвегии наоборот. Торд Ревун обнаружит, что его мудрый вердикт повис в воздухе и вообще обе стороны не хотят искать согласие, а каждая старается уничтожить другую с помощью конунга, для чего старается ему угодить. Вывод очевиден: эти две распри повернулись по-разному не потому, что Торд лучший миротворец, чем Аринбьёрн, а потому, что в Исландии атмосфера другая.
— А другая она потому, что нет конунга. Это предварительное условие для того, чтобы люди стали мыслить о своей стране целостно и особо уважать тех, у кого мышление самое целостное. Если конунг есть, все катятся по лёгкому пути, то есть всячески обхаживают конунга — и в итоге все у него на крючке. Надо этот путь перекрыть, избавившись даже от самой мысли о конунге. Нет его — и тут уже все, хотят они того или нет, начинают шевелить мозгами насчёт того, как самостоятельно разрешать споры. А уж потом это входит в обычай — и ни про какого конунга даже не вспоминают, поскольку народный идеал стал другим.
Навна и не сомневается, что тут Фрейе виднее — ведь та говорит не о некой абстракции, а о своей отнюдь не вымышленной стране. Теперь, когда исландская богиня осуществила свою мечту, Навна относилась к ним с ещё большим почтением — и к самой Фрейе, и к её мечте, да и как их разъединишь… попробуй отдели саму Навну от её мечты. Однако почтение почтением, а указанное Фрейей предварительное условие на Руси совершенно невыполнимо. И главная цель, с которой Навна высадилась на планете Исландии, выглядит всё менее достижимой.
— Ладно, — сказала Навна наконец, — тогда Эгиль и Аринбьёрн были ещё молоды. Может, с годами лучше поняли, что к чему?