Аринбьёрн

    Аринбьёрн очень близок к норманскому идеалу — особенно ввиду своей всегдашней готовности помогать родичам и друзьям, ничего и никого не боясь. Этим он схож с Квельдульвом и его потомками. А отличается прежде всего тем, что способен ладить также и с конунгами.
    Такое искусство Аринбьёрн начал осваивать очень рано. Ведь именно у его отца воспитывался в детстве сын конунга Харальда Эйрик (который ко времени появления Эгиля в Норвегии уже считался преемником отца и постепенно превращался в его соправителя). Отсюда прочные связи Аринбьёрна с Эйриком — по сути своей дружеские (дальше увидим, насколько для Аринбьёрна дружба важнее службы). А позже Аринбьёрн и сам сделался воспитателем одного из сыновей Эйрика — Харальда (тоже будущего конунга Норвегии).
    Очевидно, что при таком круге общения Аринбьёрн приобщается к власти, учится мыслить государственно… но до какого предела?

    До того самого треклятого камня преткновения, отлично знакомого Навне по Руси, то есть до столкновения идеи общего блага с долгом перед своими близкими.
    Устранить противоречие между ними вообще-то возможно: учи родных и друзей тоже мыслить государственно, согласовывать свои интересы с общенародными — тогда не будете зариться на лишнее и сможете сами справедливо управлять страной, тогда надсмотрщик над вами ни к чему — и будете свободны.
    Однако достичь подобного уровня сознательности столь сложно, что норманский идеал Скёрунг даже не рискует этого требовать. И получается, что человек, считающийся хоть вовсе воплощением народного идеала, не обязан мыслить государственно. А раз так, то Аринбьёрн к такому и не стремится, и на первом месте для него благополучие своих родичей и друзей. И когда кого-то из них конунг начинает по какой-либо причине в чём-то ущемлять, то для Аринбьёрна защитить своего — святое дело.
    Правда, при этом ему приходится проявлять сдержанность. Он же сам прочно встроен во властную иерархию, обязан более-менее соблюдать её правила, да они к тому же с детства отпечатались в его душе, понятие о верности конунгу для Аринбьёрна не пустой звук, оно связывает. И при ссоре кого-то из своих с конунгом он старается найти компромисс.
    Само по себе это хорошо. Уж если в Норвегии из кого-то мог составиться Союз миротворцев, то именно из таких людей — очень близких к народному идеалу и в то же время привыкших жить в согласии с конунгами. Но в любом случае для этого они должны совершить мировоззренческий рывок, подняться до государственного мышления — а Скёрунг этого не требует.

    Но ведь без этого Скёрунг не может даже и попытаться подчинить себе уицраора, вместо этого налицо хроническое (хорошо хоть, что имеющие какие-то границы) противостояние между ними. Здесь и кроется разгадка того, почему иной раз Скёрунгу милее не столь близкий к нему Аринбьёрн, а отнюдь не столь же идеальный Эгиль. Попробуем вникнуть в этот очень важный для понимания «Саги об Эгиле» вопрос.

    Будь отношения между народным идеалом и уицраором нормальны, наибольшую ценность для каждого из них представляли бы, само собой, самые близкие к нему люди. Для Скёрунга — такие, как Аринбьёрн. Для уицраора — те, кто спокойно и без тиранических эксцессов обеспечивает порядок в стране; отличный пример — Хакон Добрый (о нём несколько позже).
    Но Скёрунг и уицраор постоянно цапаются друг с другом по всякому поводу — что в человеческом мире проявляется в виде стычек из-за всяческих (то оправданных, то нет) посягательств на свободу со стороны власти. И кто поперёд всех лезет в драку? Иногда — те, кто ближе всех к Скёрунгу или уицраору. Но чаще — те, кто бесконечно далёк от одного из них.
    Эгиль как раз таков. К Скёрунгу он близок не во всех отношениях (слишком эгоцентричен и вспыльчив), зато очень далёк от уицраора, ни во что его не ставит и потому по любому поводу готов вступить в бой с его сторонниками.
    И со стороны уицраора подобные задиры, конечно, есть. К примеру, жена Эйрика Гуннхильд. У неё в этом плане то же, что и у Эгиля, только зеркально: взаимопонимание с уицраором лишь частичное — зато она откровенно презирает Скёрунга, а потому может ломить против традиций и общепринятой морали даже тогда, когда другие адепты уицраора останавливаются в нерешительности.
    Многолетнее противостояние Эгиля и Гуннхильд — вообще любопытный аспект саги. Тем более что оба со знанием дела задействуют ещё и потусторонние силы. Эгиль, как уже упоминалось, неплохо смыслит в магии, а Гуннхильд  в сагах и вовсе предстаёт закоренелой ведьмой — в прямом смысле и в переносном.

    Бывало так, что народный идеал с помощью Эгиля тащит Аринбьёрна к себе, а уицраор с помощью Гуннхильд — к себе. Могли бы и насмерть разорвать. Во всяком случае, такой трагедией грозила обернуться история с «Выкупом головы» (о которой речь пойдёт позже). Кстати, именно тогда разгневанная королева поставила вопрос ребром, заявив Аринбьёрну:

    Ты сделал много хорошего конунгу Эйрику, но он вполне вознаградил тебя за это. Ты несравненно большим обязан конунгу, чем Эгилю.

    И звучало это, если глянуть поверхностно, как просто констатация очевиднейшего факта. В самом деле, высокое положение Аринбьёрна в огромной мере обусловлено его близостью к конунгу, тогда как Эгиль порой создаёт своим друзьям проблемы, способные перечеркнуть всю приносимую им пользу. Естественно, Гуннхильд рассчитывает, что Аринбьёрн всё это взвесит и пожертвует столь обременительным другом. Куда уж уицраору и его адептам понять, что для Аринбьёрна дружба с человеком, ни во что не ставящим уицраора, — утверждение и своей собственной хотя бы относительной свободы от того же уицраора, и что Аринбьёрн скорее умрёт, чем отвернётся от Эгиля.

    Для Фрейи и Навны нет загадки в том, почему закадычным другом респектабельного Аринбьёрна стал неистовый пришелец с края света, отпрыск изгнанного из большого мира «волчьего» рода, опасный отнюдь не только для врагов. Соборицы ведь воочию видят Скёрунга — а дело именно в нём. Чем ближе человек к народному идеалу, тем болезненнее переносит то, что в каком-то одном отношении от идеала сильно оторван. У Аринбьёрна такая болячка — необходимость постоянно идти на уступки власти. Естественно, на него производит впечатление Эгиль, который власти вовсе не страшится, то есть обладает как раз тем достоинством, какое Аринбьёрну недоступно. Если сложить вместе все лучшие качества Аринбьёрна и Эгиля, то получится, пожалуй, сам Скёрунг, поскольку в норманском идеале едва ли найдётся что-то, чего нет хотя бы у одного из них. Ну как же таким людям не держаться друг за друга?