Мир умеренности

    Когда (лет 80 назад) конунг Харальд подчинял себе Норвегию, не желавшие покориться ему спасались кто куда. Тогда и была заселена Исландия.
    Поскольку исландские первопоселенцы бежали сюда от единовластия, то вроде логично ожидать, что они воссоздадут на новом месте порядки былой Норвегии. Не ладящие между собой группы переселенцев обоснуются в разных частях острова, их вожди превратятся в конунгов (или вроде того). А дальше их рознь приведёт к постепенному подчинению Исландии норвежскому или датскому конунгу, а то и превратит её в арену хронической борьбы между ними.
    По такому пути и тащила Исландию новоиспечённая хаосса. Она тут поначалу чувствовала себя вольготно по сравнению с прижатой уицраором норвежской хаоссой. Но зря: Фрейя уже знает, как придавить хаоссу надёжнее, чем то сделано в Норвегии. Для этого надо предложить людям другой народный идеал.

    В этом смысле получается знакомое Навне дело — она подобным образом когда-то заменяла Святогора Русомиром.
    Глядя на то, как исландский идеал наступает на своего общенорманского собрата, она вспоминает, как прокладывала путь в земной мир Русомиру, вспоминала своих земных навн и их детей. Фрейя тоже гораздо больше надеялась не на самих первопоселенцев (очень уж они — в самых разных смыслах — привязаны к большому миру, а значит — к старому идеалу), а на их детей — первых коренных исландцев. Именно в их душах происходило нечто подобное вытеснению Святогора Русомиром.
    Вспоминается Навне и то, как она старалась свести различие между старым и новым идеалами к самому минимуму. Фрейя тоже всего лишь осторожно подправляла старый идеал — именно в том, в чём необходимо, не затрагивая прочего; оттого новый идеал не так уж разительно отличается от старого. Не будем всё расписывать, достаточно отметить главнейшее. Создательница исландского мира не шла против основного требования старого идеала, соглашалась, что человеку пристало прежде всего заботиться о своих близких и в случае чего защищать их — хоть бы и ценой собственной жизни; а кого не смог защитить — за того обязан отомстить. Пытаться это переиначить, убеждать каждого печься прежде всего о стране, а не о своих близких — значит увязнуть в таком мёртвом непонимании, что с места не стронешься.
    И Фрейя противилась этой аксиоме, а опиралась на неё. Соглашалась: да, каждый должен всячески заботиться о своих близких… и осторожно уточняла: от такой заботы будет толк лишь в том случае, если хорошо знаешь свой народ — или хотя бы пользуешься поддержкой тех, кто хорошо знает. Надо знать и обычаи, по которым живёт народ, и его законы, и самих людей — в идеале каждого, ну или хотя бы самых значимых людей, кто с кем в каком родстве и в каких отношениях, и тому подобное. Словом, любой исландец должен представлять, что к чему в Исландии, а если самому во всём этом по-настоящему не разобраться (а так оно обычно и есть), то должен советоваться с кем-то, кто разбирается. Понятно, что при таком подходе самыми уважаемыми и влиятельными людьми оказывались те, у кого в голове целостная и верная картина исландского мира. Такие, как Торд Ревун.

    Вот в чём суть замены старого идеала новым. Если по-старому рассуждать, то лучшие люди — те, кто всегда непреклонно отстаивают интересы своих близких. Будь они и тут главнее всех — распад населения страны на враждующие кланы предопределён. В мире Фрейи такие люди тоже высоко ценятся, но выше их — те, кто понимает всех, а не только своих, а потому способен при любой распре найти решение, в достаточной мере устраивающее всех.
    Норманскому идеалу можно дать условное имя Скёрунг. Слово это означает человека благородного, отважного, великодушного и вообще во всех отношениях выдающегося. А для исландского идеала, пожалуй, наиболее подойдёт имя Ховсмадр, подчёркивающее его важнейшую черту — умеренность.

    А с таким народным идеалом распри в Исландии протекают иначе, чем в других странах.
    Обычная для большого мира логика конфликта такова: чем больше врагов убьём, тем лучше, всех истребим — победим. Но в Исландии она не работает. Здесь полная победа в распре невозможна, поскольку сила в руках истинных сторонников Фрейи, а они всё равно заставят враждующие стороны примириться. И тогда производится подсчёт: кто кого убил, кто кого ранил, кто кому ещё как-то навредил — и какая вира (выкуп) за это причитается. Победителей здесь ещё как судят, за победы приходится платить. Ладно, если убил объявленного вне закона, или чужестранца, или убил кого-то при самообороне — тогда можно отделаться от виры, обычно же платить придётся. Причём много, порой вира способна довести человека до полного разорения. А иной раз даже и не позволяют откупиться, прямо приговаривают к изгнанию из страны или даже ставят вне закона (что практически наверняка ведёт к гибели). Отчего участники распри попросту остерегаются убить слишком много врагов, вообще нанести противнику чрезмерный ущерб — опасения, которые на настоящей войне выглядят весьма странно. Тут война ничего не спишет.
    Потому и настоящей войне не разгореться — возможна только умеренная распря, участники которой постоянно опасаются переборщить. В ней каждая из сторон лишь добивается для себя как можно более почётных и выгодных условий примирения — а в том, что таковое всё равно состоится, ни у кого сомнений нет. И вмешательство любой третьей силы тоже направлено на достижение столь же ограниченных целей, никто не имеет шансов использовать смуту для того, чтобы сделаться конунгом Исландии (или хотя бы её части). Какого бы накала ни достигали порой распри, сколько бы людей ни вовлекали в себя, никогда не возникало реальной угрозы настоящей гражданской войны или раскола Исландии на части.

    Сравним с Норвегией. Там единый порядок (весьма относительный) появился именно тогда, когда он воплотился в лице одного человека — Харальда Харфагра; и в дальнейшем мог поддерживаться, лишь если есть кто-то один, чьё решение ставит точку на любом споре. Оно даже не обязано справедливым, поскольку окончательным и бесповоротным является не потому что справедливо, а потому что конунг так повелел. А в Исландии невозможно прекращение распри таким способом — поскольку нет человека, олицетворяющего порядок. Тот же Торд Ревун смог восстановить мир не потому, что его решение заранее считалось окончательным, а потому, что оно оказалось правильным.
    Но что значит правильным? Что именно должен знать успешный миротворец? Законы? Да, в них ему надо разбираться обязательно, но ещё важнее другое: знать свой народ — и как единое целое, и как совокупность отдельных людей, семей, кланов — во всей их сложнейшей взаимосвязи. Торд знал Исландию, а потому смог адекватно взвесить все обстоятельства дела и найти такое решение, которое пусть даже многие будут критиковать (всяк по своему), но всё-таки сочтут за лучшее ему подчиниться. Незнающий непременно упустил бы что-то существенное и мог придумать лишь такое решение, которое вызовет решительное отторжение у одной из сторон (если не у обеих) и вражду не потушит. И в другой раз к такому незадачливому посреднику едва ли обратятся.

    Поскольку всё решается не по воле конунга, а путём обсуждения, то и столица Исландии — не резиденция правителя, а всенародное место общения.
    Но откуда вообще столица в стране, где нет городов (и даже деревень — одни хутора)? И тем не менее она есть. Это Тингвеллир, что значит Поля тинга — место проведения альтинга (всеисландского веча).
    Столица более чем своеобразная — она в спячке почти круглый год (куда уж до неё даже такому засоне, как медведь), пробуждается лишь на две недели летом, когда туда собираются люди со всей Исландии. И тогда всякому становится ясно, что Исландия как единая страна существует. А напоминать об этом очень даже надо; особенно людям самым могущественным — ведь у любого из них может возникнуть соблазн попробовать сделаться единоличным повелителем страны или её части. Не ездить на альтинг они не могут — это значило бы самоизолироваться, а тогда какая борьба за власть? А на альтинге они видят воочию, что для увеличения своего могущества надо во всём хорошо разбираться и уметь со всеми договариваться. А кто займётся этим по-настоящему, тот поймёт, что нечего и стремиться к единовластию — куда разумнее встраиваться в существующий порядок.
    В сущности, Тингвеллир — столица Союза миротворцев.

    В Исландии порядок поддерживают все — и никто. Каждый должен защищать себя и своих родных — но в меру, не преступая справедливости.
    Но Навна же прекрасно знает, сколь трудно выполнять такое требование. Особенно это очевидно в тех случаях, когда речь о мести за убитого родственника. Запросто можно уклониться в ту или иную сторону: или побояться отомстить — а безнаказанность поощрит убийцу на новые злодеяния, или отомстить чрезмерно — и тем запустить новый, ещё более кровавый виток распри.
    Во всём этом надо разбираться. И тут очень полезны живые примеры того, как раскручивались и гасились другие распри.

    Вот откуда исландские родовые саги.
    При их чтении может возникнуть вопрос: к чему было тратить уйму времени и дорогущего пергамента (правда, записывать саги стали позднее, но сути это не меняет) ради рассказа о том, как один человек (не конунг или ярл, а простой человек) убил другого простого человека, как его самого потом в отместку убили и тому подобное? Поразительно: о множестве рядовых исландцев того времени мы знаем гораздо больше, чем об иных современных им королях или князьях. Неужели исландцам была настолько интересна частная жизнь обычных людей?
    Но если вдуматься, то по большому счёту родовые саги — вовсе не о частной жизни. Они складываются в единую эпопею о беспрерывной войне между Фрейей и хаоссой. О том, как верные Соборной Душе исландцы несколько веков защищали свой мир от хаоса и выглядывающего из него призрака уицраора, готового ворваться в страну в вихре распрей. Поле брани — души исландцев. Хаосса подстрекает каждого жить, никаких обязанностей за собой не признавая и ни с кем не считаясь. Её влияние часто приводит к распрям, каждая из которых — прорыв хаоссы в мир Фрейи, попытка его взбаламутить. Последствия таких прорывов и являются основным содержанием саг.

    Навна пристально всматривается в души исландцев, твёрже всех следующих указываемым Фрейей путём. Иначе говоря, приглядывается к самому исландскому народному идеалу.
    И мы приглядимся.