Ностальгия

    И на сей раз Навна пребывала в раю недолго. Райское настроение выветривалось печальными мыслями о теремке. Чересчур уж тот скособочило: посередине Верхомир, а Русомир в углу. Конечно, в угол он постепенно задвигался весь восемнадцатый век, но Навна до поры это терпела — как неизбежный побочный эффект от становления могучей империи. А теперь Верхомир уже выполнил то, ради чего вознесён на такую высоту. Россия защищена столь надёжно, что нет смысла и далее тратить основные усилия на оборону, время сосредоточиться на развитии страны. Так что воину Верхомиру пора потесниться, уступив лучшее место в теремке труженику Русомиру.
    Навна никогда не забывала, что возглавляемое дворянством, ориентированное на войну и насилием скреплённое всенародное дело — лишь для начала, а на смену ему грядёт другое — всенародное в полном смысле, то есть самим же народом управляемое, нацеленное на мирное всестороннее развитие страны и движимое сознательным трудом. Но как к нему перейти? Вопрос сложнейший. Углубляясь в него, Навна тем самым перетекает из рая в явь, перестраивается на рабочий лад.

    Первая бросающаяся в глаза преграда возвращению Русомира на его законное место проста и весома: Верхомир не уступит уже потому, что в его руках армия. Правда, в ней на него равняются разве что командиры, а солдаты — на Русомира… но в том-то и дело, что только солдаты. Пусть сила у них, но против кого и как её применять — указывают люди, воспитанные вовсе не Русомиром.

    А ведь отнюдь не всегда такая странность существовала.

    Навна улетела в свою земную жизнь — в мир, стержень которого — словенская дружина, дружина Святогора. Здесь всё по-другому. Каждый мужчина — воин, а предводительствуют люди свои и понятные — и все знают, чем именно каждый из них заслужил право вести других в бой. А знают потому, что все смыслят в ратном деле— ведь все воевали. Даже сама Навна в последние дни земной жизни в каком-то смысле воевала — раненым помогала, стрелы и камни подносила и так далее. Ладно, это уже крайность; но вот то, что мужчины должны в случае опасности все браться за оружие — само собой. Так правильно — и прежде всего потому, что раз уж люди привыкли всем миром сражаться против внешнего врага, то и своей элите не позволят себя поработить.
    Однако здесь жизнь крайне опасна, гнездо свободных словен постоянно под угрозой гибели. А вот это разве правильно? Многие, впрочем, так и считают — кто искренне, кто из рисовки, а кто просто потому, что другой жизни не видал и мыслит существующее положение дел единственно возможным. Зато отец Навны не считает такое нормальным. А уж сама она, вечно трепещущая за свой полный деток теремок, и подавно очень даже ценит безопасность — и весьма критически оценивает всю эту романтику с хождением по краю бездны.
    Так что, при всей своей ностальгии по знакомому с детства миру, Навна признаёт, что отнюдь не всё в нём было ладно. Свобода, столь остро приправленная опасностью, — не совсем то, что надо. Требуется иное: чтобы свободу страны обеспечивали все вместе — но обеспечивали надёжно.

    А на самом деле каким путём дальше потекла история?

    Навна оставила мир своего детства, поднимается оттуда к современности, просматривая пробегающие мимо века. История доказывает, что даже всеобщего ополчения недостаточно для защиты страны, если враги сильны; нужны ещё дружины из отборных воинов, всегда готовые быстро переместиться туда, где появился враг, и отразить его. Поэтому принцип равной ответственности каждого за оборону страны не так уж пригоден. Обычно практичнее оказывается доверить оборону хорошо вооружённому и организованному меньшинству — а большинство его пусть кормит, мирно трудясь под его защитой… и — из песни слова не выкинешь — попадая к нему в подчинение.
    Так и в нашей истории. Общая закономерность очевидна: Русь делается всё обширнее, многолюднее и защищённее — однако оборона страны всё определённее становится уделом меньшинства, а поскольку такая почётная (и дающая многие привилегии) обязанность обыкновенно переходит от отца к сыну, то складывается военное сословие. А большинство сначала исподволь превращается во вспомогательную военную силу, а потом и вовсе утрачивает как умение владеть оружием, так и само оружие, да и необходимую для войны сплочённость. Русское войско всё сильнее — и отлично; а отвыкающая от оружия основная масса народа, будучи ограждена тем войском от внешних врагов, становится всё беззащитнее перед своим же военным сословием — что очень плохо. Но это ведь две стороны одной медали — и чем ярче сияет одна, тем больше покрывается копотью другая.
    Причём именно за последнее столетие такой двуединый процесс чрезвычайно углубился. Дворяне не только превратились в общность, чётко отделённую от прочего народа, но и обособились от него даже в цивилизационном смысле — словом, вышли из-под влияния Русомира, оставив его идеалом одного простонародья. И притом армия стала гораздо мощнее, а остальной народ от войны отвык ещё больше. Словом, теперь налицо невиданная защищённость от внешних врагов — и столь же невиданное отчуждение большинства народа от защиты Родины.

    Вот и переворачивает Навна ту медаль то так то сяк — как бы отчистить закопчённую сторону, не запачкав светлую? Во всяком случае, о возвращении к просто всеобщему вооружению народа смешно и думать — такими фантазиями можно охмурить разве что не имевшую дела с собственным государством соборицу, но уж никак не Навну, веками разъезжающую  на Жругре по страшной Евразии. Разумеется, защищать Россию должна армия, а не некое всеобщее ополчение. Но армия, отвечающая перед народом, а не перед элитой.

    Казалось бы, проблему можно решить хоть сейчас: достаточно заменить командиров-дворян командирами, выдвинутыми из солдатской среды, — и армия легко установит в России народную власть. А там заменить рекрутчину всеобщей воинской обязанностью — и всё, страна под защитой армии, которую против народа использовать невозможно. Вот как оно будто бы легко… если глянуть вскользь.
    Но Навна скользить взглядом по поверхности не обыкла, она зрит в корень и видит, что загвоздка в самом народном идеале, который за столетие империи стал вовсе простонародным; это никоим образом не ориентир для людей, способных управлять страной и руководить её обороной. На Верхомире держится управление государством в целом и армией в частности — а Русомиру ещё учиться, учиться и учиться; взяв власть сейчас, он попросту всё развалит.
    А кто его учить должен? Вот то-то и оно: русская история творится прежде всего в теремке Навны. И потому ей положено всё знать — иначе какая из неё Учительница?
    А посему сама учится, учится и учится. И сейчас ей самое время вникнуть в новую стратегию демиургов.