Чудо в Белогорской крепости
Пушкин много лет изучал историю Пугачёвского восстания, задумывая книгу, главный герой которой — дворянин, увидевший в этом движении некую правду и потому участвующий в нём сознательно. Но такой никак не получался и в итоге расщепился на несколько персонажей. Один — Швабрин — действительно служит самозванцу, но из сугубо личных побуждений; точно так же он мог перейти на сторону, скажем, поляков или турок, никакой идейной смычки с пугачёвцами у него нет. Второй — Гринёв — волей судьбы связан с Пугачёвым взаимными личными симпатиями, но государём его никоим образом не признаёт. Оба бесконечно далеки от духа Пугачёвщины. Получается, замышлявшийся идейный дворянин-пугачёвец в ходе работы над повестью улетучился? Нет, всего лишь приобрёл такой вид, что его так просто не разглядишь. Но попробуем.
— Я ехал в Белогорскую крепость избавить сироту, которую там обижают.
Глаза у Пугачева засверкали. «Кто из моих людей смеет обижать сироту? — закричал он. — Будь он семи пядень во лбу, а от суда моего не уйдет. Говори: кто виноватый?»
— Швабрин виноватый, — отвечал я. — Он держит в неволе ту девушку, которую ты видел, больную, у попадьи, и насильно хочет на ней жениться.
— Я проучу Швабрина, — сказал грозно Пугачев. — Он узнает, каково у меня своевольничать и обижать народ. Я его повешу.
Вешать Швабрина самозванец передумал, но оставил его у разбитого корыта, а Гринёв беспрепятственно увёз капитанскую дочку из пугачёвского царства, даже не скрывая намерения вернуться в ряды его врагов. А читатель остался перед загадкой: что это было, зачем Пугачёв покарал своего верного слугу в угоду человеку из вражеского стана?
При самом поверхностном взгляде дело выглядит так. Гринёв надеялся самостоятельно освободить Машу, но угодил в плен и потому вынужден действовать уже иначе, через Пугачёва. Тот, услышав, что кто-то в его царстве смеет обижать сироту, приходит в ярость и решает восстановить справедливость.
Но эта версия не выдерживает никакой критики.
Попробуем представить, как Гринёв (не переодевшийся даже, в офицерской форме) смог бы незамеченным добраться до Белогорской крепости (40 вёрст, зимой, постоянно рискуя нарваться на мятежников), проникнуть в неё, освободить Машу и вывезти её из пугачёвского царства. Невыполнимо. На деле единственный шанс для Гринёва состоял именно в том, чтобы использовать знакомство с самозванцем, попросить его о помощи. Что он и сделал — сознательно, хотя в окончательном варианте повести это затушёвано.
И с Пугачёвым не так просто. Всякого рода доносы поступали к «государю Петру Фёдоровичу» во множестве, поскольку безобразий в его царстве хватало, — и он воспринял бы историю с сиротой как рутинное дело, сообщи о ней кто-либо другой. Но сообщил Гринёв. Именно поэтому Пугачёв принял дело так близко к сердцу. Он, несомненно, сразу смекнул, что его старый знакомец мог решиться на столь отчаянную затею только ради самого близкого человека. «Государь» увидел, что теперь судьба Гринёва в его руках даже в гораздо большей степени, чем после взятия Белогорской крепости. И счёл себя обязанным помочь. Но почему? Очевидно же, что заячий тулупчик — лишь зацепка для поиска ответа.
По сути, Гринёв приходит к Пугачёву и говорит: я против тебя воевал и дальше воевать буду, но ты спаси мою невесту, отобрав её у Швабрина, который тебе верно служит на ответственной должности. Такая просьба, на первый взгляд, смотрится как запредельная наглость. Ну ладно, Гринёв на неё решился от отчаяния: ему и Маше терять уже нечего. Но вот почему Пугачёв пошёл навстречу? Вроде за заячий тулупчик он давно уже расплатился по-царски, подарив Гринёву жизнь при взятии крепости. И всё ещё числит себя должником?
Дальше — больше. Уже в Белогорской крепости самозванец узнаёт, что Гринёв, ко всему прочему, ещё и водит его за нос:
Чего я опасался, то и случилось. Швабрин, услыша предложение Пугачева, вышел из себя. «Государь! — закричал он в исступлении. — Я виноват, я вам солгал; но и Гринев вас обманывает. Эта девушка не племянница здешнего попа: она дочь Ивана Миронова, который казнен при взятии здешней крепости».
Пугачев устремил на меня огненные свои глаза. «Это что еще?» — спросил он меня с недоумением.
— Швабрин сказал тебе правду, — отвечал я с твердостию.
— Ты мне этого не сказал, — заметил Пугачев, у коего лицо омрачилось.
— Сам ты рассуди, — отвечал я ему, — можно ли было при твоих людях объявить, что дочь Миронова жива. Да они бы ее загрызли. Ничто ее бы не спасло!
Объяснение крайне слабое. У Пугачёва сейчас возникло сразу два вопроса к старому приятелю. Первый: почему ты меня обманул? Ответ Гринёва неубедителен: ведь он мог сказать Пугачёву о Машиных родителях без свидетелей, по пути в крепость, но и тогда смолчал. Но это ладно, куда страшнее второй вопрос: ну и в чём ты теперь можешь обвинять Швабрина перед его государём? Тут ответить вовсе нечего. Дочь казнённого «государева ослушника» — вне закона в пугачёвском царстве. Захватив её в добычу, Швабрин всего лишь сделал то, что открыто и безнаказанно творили многие пугачёвцы. Да и кто их накажет, если сам «государь» делал то же самое, подал пример? Выходит, никого из настоящих подданных «Петра Фёдоровича», имеющих право на его защиту, Швабрин не обидел, никаких законов его царства не нарушил. А значит, Гринёв пытается с помощью клеветы погубить верного государева слугу. Казалось бы, теперь его благородие пропал окончательно. Неужели и на сей раз его выручит магический заячий тулупчик? Конечно. Пугачёв без раздумий принимает гринёвское объяснение как якобы исчерпывающее, отмахивается им от выяснившихся неудобных фактов. Ясно, что он решил облагодетельствовать Гринёва, не считаясь буквально ни с чем.
Но ради чего? Что любопытно, Пугачёв даже не пытается использовать сложившуюся ситуацию для того, чтобы привлечь-таки Гринёва к себе на службу. Вот в прошлый раз, после взятия крепости, пытался, а сейчас нет — хотя уж теперь-то случай вроде идеальный. Однако самозванцу не до таких мелочей. У него гораздо более важные соображения — но какие?
Для Навны тут загадки нет. Удивительный поступок Пугачёва прямо вытекал из логики связанного с ним жругрита, очутившегося в безвыходной ситуации.
«Улица моя тесна; воли мне мало», — с глазу на глаз признаётся Пугачёв Гринёву. Да она не только тесна, но и явно упирается в тупик, и свернуть некуда, и обратный путь завален трупами. И мечется жругрит вместе с Пугачёвым в том же тупике, отчаянно ищет, за что зацепиться. Привлечь бы на свою сторону лучшую часть дворян — тех, которые ощущают свою связь с остальным русским народом. Ведь не они же спровоцировали восстание, и оно, по мнению жругрита, вовсе не против них направлено. Гринёв — именно из таких. Чем в корне отличён от Швабрина.
На другой день по утру я только что стал одеваться, как дверь отворилась и ко мне вошел молодой офицер невысокого роста, с лицом смуглым и отменно некрасивым, но чрезвычайно живым. «Извините меня» — сказал он мне по-французски — «что я без церемонии прихожу с вами познакомиться. Вчера узнал я о вашем приезде; желание увидеть наконец человеческое лицо так овладело мною, что я не вытерпел. Вы это поймете, когда проживете здесь еще несколько времени».
По разумению Швабрина, Гринёв должен понять, что в Белогорской крепости, кроме них двоих, нет людей — ведь прочие по-французски не говорят и вообще не получили того воспитания, без которого, по мнению Швабрина, нельзя обрести человеческое лицо. Гринёв, однако, «прожив здесь ещё несколько времени», убедился в противоположном: и тут люди. Потому что для него везде люди. Для Швабрина граница европейски образованного общества есть граница человечества, для Гринёва — нет. Швабрин в числе тех, кто усугубляет раскол русского народа на два квазинарода, с перспективой появления двух вовсе чужих друг другу народов, а Гринёв — в числе тех, кто этот раскол преодолевает.
Сами они, конечно, таким масштабом не мыслят, просто живут каждый согласно своей натуре и воспитанию, зато Навне очевидна метафизическая подоплёка дела. Швабрины тянут Жругретту от Дингры, пытаясь сделать отдельной кароссой, гринёвы толкают Жругретту обратно к Дингре. Швабрины превращают Верхомира из русского дворянского идеала в просто дворянский, к Русомиру никакого отношения не имеющий, гринёвы не дают Верхомиру забыть, что он — всего лишь ипостась Русомира. Будь все дворяне швабриными — довели бы Дингру и Русомира вовсе до белого каления, и те могли в самом деле убить Жругра, Жругретту и Верхомира, ввергнув Россию в чудовищную смуту. Будь все дворяне гринёвыми — Пугачёвщине не бывать бы вовсе, за отсутствием достаточного для неё запаса ненависти низов к верхам.
И вот жругрит задумчиво разглядывает Гринёва, вторично попавшего в его когти. Вернее, на сей раз даже не попавшего, а пришедшего просить о помощи, за которую готов заплатить чем угодно — но только не тем, что жругриту нужно, то есть службой. Что с ним делать? Повесить? Ну, одним врагом меньше, невелик выигрыш; нет, это не государственный подход к делу, не уицраорский. Исключительность ситуации наводит на мысль попробовать-таки найти с Гринёвым общий язык, попытаться его переубедить, превратить в идейного сторонника «Петра Фёдоровича». Но как? Показать ему своё царство таким, каким оно должно быть. На таком примере, который точно произведёт на Гринёва неизгладимое впечатление.
Что Пугачёв и сделал. Он рассудил Гринёва со Швабриным отнюдь не так, как это вообще принято в его царстве. И в царстве Екатерины, кстати, так тоже не принято. Можно представить, что некий пугачёвец явился к императрице, с её помощью вызволил свою невесту от какого-то вельможи и вернулся к самозванцу?
Для сравнения вспомним, что в концовке повести уже Маша спасает Гринёва, причём, на первый взгляд, примерно таким же способом, каким он сам её выручил. Но там всё ясно. Задача Маши сводится к тому, чтобы добраться до императрицы и суметь объяснить ей истинный смысл путешествия Гринёва во владения Пугачёва. А дальнейшие действия Екатерины понятны. Итак, за Гринёва просит дочь казнённого пугачёвцами офицера — то есть свой человек, надо внимательно её выслушать и по возможности помочь. И Гринёв, после прояснения единственного компрометирующего его эпизода, тоже предстаёт честно исполнявшим свой долг офицером. Так что оба для царицы свои, и она им помогает как своим. Никакой загадки. Так поступает Екатерина, так обычно поступает и Пугачёв, именно потому вокруг них множество желающих быть для них своими.
Но в Белогорской крепости самозванец сделал исключение из правила, начисто отмёл деление на своих и чужих. Пренебрёг тем, что Швабрин — свой, Маша — дочь государева врага, а Гринёв — и сам враг. Всё это отбрасывается как несущественное, и остаётся только суть дела в чистом виде: Швабрин, злоупотребляя служебным положением, принуждает девушку выйти за него. И тогда решение очевидно: Машу освободить, Швабрина наказать. Тут «Пётр Фёдорович» предстаёт в роли идеального государя. Вот смотри, ваше благородие, разве у Екатерины такое возможно? А у меня — да. Потому что тут царство правды. А теперь забирай свою невесту и езжай куда хочешь, никакого признания меня государем я от тебя не требую, тем более — никакой службы, ни к чему тебя не принуждаю… разве что после этого сам поймёшь, чьё царство — истинное, сам искренне признаешь меня истинным государём.
Да, самозванец вполне мог надеяться на то, что потрясённый его благодеянием Гринёв узрит в нём настоящего царя. Если не тут же, так позже, когда покинет пугачёвское царство и тем самым окончательно убедится, что «государь» действительно спас его невесту, ничего взамен не требуя. Пугачёв же знал, что Гринёв — человек хороший и к простому народу относящийся без высокомерия, а потому авось теперь перейдёт на сторону «крестьянского царя», а за ним, глядишь, и другие подобные дворяне. Едва ли Пугачёв знал дворянскую психологию столь глубоко, чтобы понимать полнейшую тщетность таких упований.
Вот он, третий персонаж, о котором упоминалось в начале главы, — дворянин, идейно связанный с Пугачёвщиной. Это тот же Гринёв, но не такой, каков он на деле, а такой, каким Пугачёв хотел его сделать, ненадолго войдя ради этого в роль идеального государя.
Этот третий персонаж так и остался миражом, потому что идеальное царство «Петра Фёдоровича» — тоже мираж. Оно на миг стало для Гринёва реальностью благодаря чудесному стечению обстоятельств, завязанных вокруг заячьего тулупа. Когда-то, ещё в том царстве, где властвуют дворяне, проезжий офицер отблагодарил выручившего его бродягу тулупчиком — хотя делать это был вовсе не обязан, на что столь эмоционально указывал Савельич. И потому именно этому офицеру «государь Пётр Фёдорович» показал своё царство таким, каким оно должно быть. Тулупчик послужил пропуском, провёл Гринёва сквозь реальное пугачёвское царство — мимо виселицы — в идеальное.
На заячьем тулупчике, как на ковре-самолёте, главные герои повести влетели прямо в рай, в то самое жившее в мечтах народа идеальное царство правды. И события далее развивались поистине по райской логике: каждый получил своё по справедливости, без всякого учёта того, близок он к власти или нет.
Эта вспышка райского света озарила путь, который впотьмах нащупывала Навна. «Капитанская дочка» — книга о глубочайшем расколе русского народа и ещё более глубоком его единстве. Пропасть между дворянами и простым народом чудовищна — но преодолима для тех, кто знает, что уничтожить её совершенно необходимо.