Французский костёр

    Либератер Навне известен. Это революционный идеал, отделившийся от французского народного идеала и уже несколько лет потрясающий Францию, да и не только её. Самое время приглядеться к нему получше. Навна отправилась к Белле погостить.

    Ещё недавно во Франции наблюдалась знакомая Навне картина: на шее у народной кароссы сидит небольшая, но прожорливая дворянская квазикаросса. Причём явно засиделась: Франция к тому времени могла уже обойтись и без дворянства — во всяком случае, терпеть его громадные привилегии резону точно нет. Придавленная каросса сердится, её ропот передаётся французскому народному идеалу (назовём его Экзопль). Но он слишком простонароден, внушает людям, что каждому пристало заниматься лишь своими делами, а за всех думает король. Однако король — представитель уицраора Бартрада (того самого, которого привела к власти Жанна), а тот по старой памяти без меры привязан к дворянской квазикароссе, отчего тоже не желает замечать образовавшегося перекоса между полезностью дворянства и его привилегиями. Как ни поворачивала Белла Бартрада лицом к простому народу — всё без толку. Таким образом, решить вопрос реформами сверху не удалось. Народ оказался перед выбором: или терпеть дворянский гнёт до бесконечности или выступить против короля. Первое осточертело, второе крайне непривычно и страшно.
    Вот тогда одна из ипостасей французского идеала начала обособляться от него и возник новый идеал — Либератер (Освободитель). Сначала он проявлял себя в творчестве Вольтера, Руссо и других мыслителей, а затем стал стягивать к себе всех, стремящихся самостоятельно решать судьбу страны. Они выполняли роль авангарда, а основная часть народа — в той или иной степени — шла за ними следом. Получается, впереди шагает Либератер, ростом небольшой, зато воодушевлённый, изобретательный и боевитый, а следом продвигается огромный, но осторожный Экзопль. В 1789 году они стреножили Бартрада конституцией и парламентом. Сложилась система, отчасти похожая на английскую, но неустойчивая. Наверху Либератер, главное орудие которого — парламент (упрощённо говоря — а на деле тот принимал разные формы), под ним — Бартрад, которого в мире людей олицетворяет всё тот же король Людовик, сохранявший немалую власть, под Бартрадом — основная масса народа, ориентирующаяся по-прежнему на Экзопля. Получается, уицраор предназначен для организации (в том числе насилием) традиционно мыслящего большинства народа, а вот поборники Либератера — как люди сознательные — действуют не по указаниям уицраора, а своим умом, в ходе свободных дискуссий вырабатывая курс преобразований. Так в идеале; но сначала Либератер полагал, что так оно и на деле будет, — причём ожидал, что со временем к нему перейдёт от Экзопля весь народ, все станут сознательными и благодаря тому не нуждающимися в опеке уицраора.

    Бартрад от таких потрясений впал в прострацию. Тогда от него отделились два сына. Один бартрадит — революционный, находившийся под сильнейшим влиянием Либератера и настроенный учредить республику. Второй — реставрационный, жаждущий восстановить старые порядки — даже и с помощью иностранных штыков, чем бы Франции ни пришлось за это расплачиваться (старый Бартрад, душа которого с юности осенена сиянием Орлеанской Девы, скорее умрёт, чем наведёт на Францию войска чужеземцев).
    Вскоре с очевидностью выяснилось, что Людовик новых порядков категорически не приемлет и доверять ему невозможно. Хуже того, становилось ясно, что ничего не даст и замена его другим представителем династии — ибо не в личностях дело, тут непреклонность самого Бартрада. Тогда Либератер решился на замену уицраора, и часть народа его подержала. В 1792 году революционный бартрадит убил отца и стал новым Бартрадом, а королю отрубил голову. Реставрационный бартрадит уполз за рубеж в поисках подмоги у чужих уицраоров.

    К исчезновению монархии французы не были готовы. Народ состоит из множества групп, которые не очень признают (а часто — попросту не сознают) интересы друг друга; власть при всём желании всем не угодит — недовольные сыщутся всегда. Раньше они смирялись перед помазанником Божьим, а теперь любая часть населения рассуждает так: власть от народа, а лучшая часть народа — именно мы, так что государство должно быть таким, каким оно видится именно нам. Но если власть выполнит притязания одних, то ущемлёнными себя почувствуют уже другие — и эти тоже не уступят.
    По замыслу Либератера, требования разных слоёв общества подводятся к общему знаменателю в парламенте. Но это предполагает такую сознательность народа и депутатов, до какой в реальности очень далеко. Каждая группировка стоит на своём понимании справедливости, и разрешиться такие споры могут лишь силовым путём. Недаром даже Робеспьер долго держался за идею конституционной монархии — предвидел, во что выльется республика. А теперь как на дрожжах поднимается влияние нового Бартрада: враждующие силы тянут его каждая к себе, заискивая перед ним. Раскол среди приверженцев Либератера стремительно растёт, они делятся на фракции, каждая из которых связана с той или иной частью народа (такое наблюдалось изначально, но теперь на глазах углубляется), а борьба между ними проявляется уже в массовых казнях и даже гражданской войне. Престиж Либератера обваливается — впервые равняющиеся на него люди так яростно и в таком количестве истребляют друг друга, да ещё и вовлекая в свои распри народ. Бартрад стоит уже по меньшей мере на одном уровне с Либератером, убивая его адептов с такой же лёгкостью, как и роялистов; никакой защищённости «сознательной части народа» от репрессий более нет и в помине. Именно Бартрад выступает арбитром в дискуссиях о светлом будущем, отправляя на гильотину одну группу спорящих за другой. Формально он ещё подчинён Либератеру, знаком чего является власть Робеспьера — а это ярый сторонник Либератера, хотя фактически превратился в представителя уицраора и попал в огромную зависимость от него.
    Но такое не могло продолжаться долго. Либератер явно завёл в тупик как уицраора, так и Экзопля, — и те решили сбыть с рук непутёвого поводыря. Термидорианский переворот, пославший на гильотину Робеспьера, означал, что власть Либератера низвергнута: Бартрад, с согласия Экзопля, начал править сам — и отныне ему самому придётся искать выход из положения. Войну с враждебными монархиями он ведёт весьма успешно, а вот разлад внутри страны побороть не получается.

    Печальная Белла пояснила Навне:
    — Этот разлад должен бы преодолеть сам Экзопль, но как? Он привык быть идеалом людей, над которыми стоит король — тот всех рассудит, а особо неуёмных укоротит на голову. Экзопль нисколько не готов служить образцом для людей, которые сами между собой разберутся, кому что по правде причитается. Самое большее, что он может, — сгладить противоречия, указывая на некого общего для всех французов врага, против которого надо сплотиться; то есть внешнего врага — причём очень сильного и опасного.
    — Но от вашей армии уже всю Европу в дрожь кидает, вы можете достичь прочного мира на своих условиях.
    — Можем — после чего во Франции все между собой передерутся. Значит, не надо мира, надо развивать наступление, поставив перед собой действительно трудную, требующую единства нации задачу.
    — Но Франция сейчас столь сильна, что такой задачей могут быть разве что грандиозные завоевания, перекройка всей Европы. А французы, по-моему, не слишком настроены на завоевания.
    — А легко ли непривычным к политике людям разобрать, где заканчивается оборона от желающих уничтожить революцию монархов и начинается агрессия? Война для защиты революции легко и незаметно переходит в войну грабительскую и захватническую. Что сейчас и видим.
    — И никак с этим не справиться?
    — Похоже, что никак…

    Да, у Беллы теремок даже в гораздо более плачевном состоянии, чем у Навны, — несущийся без руля и без ветрил Экзопль гораздо хуже, чем затёртый в угол Русомир.

    Вернувшись домой, Навна спросила у Яросвета, не слишком ли Белла пессимистична. Но демиург развеял последние иллюзии:
    — Если власть в руках самого народа, а готовности к мирному всенародному делу нет, то избежать хаоса можно лишь одним старым как мир способом: сплочение на простейшей основе, то есть вокруг одного вождя, и вокруг простейшей цели, то есть войны. Экзопль и Бартрад непременно подпадут под влияние Гагтунгра. А армия у французов сейчас отменная, с ней Бартрад разворошит всю Европу.
    Навна отчётливо увидела перед собой сон, посетивший её в двенадцатилетнем возрасте: Кощей с безголовыми обрами на щупальцах.
    — Бартрад со знаменем свободы, равенства и братства — как Кощей-Аваор?
    — Уже сильно на него смахивает, а дальше будет лишь хуже.
    — Этот Кощей и до Руси дотянется?
    — Дотянется — вопрос лишь в том, когда и в какой мере.

    Навна совсем помрачнела, рай окончательно рассеялся в реальности. До этой минуты раздутый Либератером пожар воспринимался несколько отстранённо. Навна так рада избавлению Руси от её вековых врагов, так за последнее время прониклась чувством безопасности, что упорно не желала верить в появление новой великой угрозы, на сей раз с запада. Вот видела: новый Бартрад всё страшнее — и не так уж далёк от России, но вывод из этого делать не желала — может, обойдётся. А теперь всё ясно. Яросвет добавил:
    — Тут две стороны дела: революционная Франция как ориентир — и она же как угроза. Французский костёр может осветить нам путь — но может и спалить нас. Но об устранении угрозы позаботимся мы, демиурги, а ты лучше подумай, как Русомиру брать с французского идеала пример, не повторяя его ошибок.
    — Подумаю… когда приду в себя после таких новостей. Появление угрозы, сам понимаешь, впечатляет сильнее, чем появление ориентира.