Русь своя — и не очень

    И вот Навна летит на Жругре — но далеко не все её понимают. Ещё явственнее становится раскол между северо-востоком Руси, где Навна своя, и юго-западом, где её влияние гораздо слабее. Там её уговор со Жругром не находит одобрения, и тамошнее население постепенно вовсе отворачивается от самой династии Жругров. Жругру противопоставляют уже не жругритов, а вовсе нерусских уицраоров: пусть власть будет нерусская, лишь бы давала людям возможность жить по-русски. Но такая логика страшно искажает, урезает само понятие русского образа жизни. Русскость отрывается от русской власти, предполагается, что власть — явление вовсе нерусское и нечего русским к ней прикасаться. Рассуждая подобным образом, люди разрывают связь с Навной, поскольку отвергают её право летать на Жругре, пытаются лишить её смысла жизни. Получается, так сказать, конфессиональная русь, поскольку её самосознание связано, прежде всего, с православием — но не с православной, русской властью. Лишь бы самим сохранить православие, а государственность пусть будет какой угодно — вот какой идеей конфессиональная русь отгораживается от руси настоящей. Наглядный пример (относящийся к более поздней эпохе, что сути не меняет) из литературы — Тарас Бульба. Он привык к польской власти и жил бы под ней до гроба, не начни та покушаться на православную веру. Тарас — яркий образец как раз конфессионального русского человека, готового служить чужой власти при условии её веротерпимости, тогда как настоящие русские категорически не признают никакой власти, кроме русской.

    Конфессиональная русь и сделала возможным невиданное усиление литовского уицраора Литвугра. Он сильно напоминал первого Жругра, так как тоже стремился объединить славян против установленной степняками власти. Но тот Жругр действительно достиг цели, потому что Яросвет вложил в него соответствующую тогдашней обстановке программу. А сейчас ситуация отличалась в корне. Даже если бы удалось как-то разгромить Орду, это только выпускало на волю степную хаоссу и открывало путь в Европу азиатским кочевникам. Если уничтожение Хазарского каганата в самом деле освободило славян, то разгром Орды только навредил бы — эпоха не та. Так что Литвугр — эпигон первого Жругра.
    При всей своей видимой мощи Литвугр чувствовал себя не вполне уверенно. Углубление христианизации Руси очень усугубило его врождённый недостаток, заключавшийся в том, что изначально он опирался на язычников-литовцев, а стремился подчинить (и даже в значительной мере уже подчинил) православных славян. А обстоятельства настоятельно требовали принятия христианства. Но выбор в пользу православия в тех условиях неизбежно вёл к обрусению литовцев, что тех, само собой, не устраивало, так что он взорвал бы государство. Оставалось принять католичество, а это всего лишь другой, менее очевидный и более растянутый, но столь же верный способ самоубийства Литвугра, поскольку тот оказывался в безысходном разладе с православным большинством населения своей державы. Конфликт можно было до поры до времени сглаживать веротерпимостью, но нельзя преодолеть. Литвугр в тупике, разумный выход из которого в том, чтобы сосредоточиться на объединении родственных литовцам балтских племён, оставив славян в покое. Но Литвугр этого не видит и нацеливается на совсем иное:  уничтожить живой пример православной власти, то есть Московскую Русь. Чтобы православной государственности как явления попросту не было (в Восточной Европе, по крайней мере; или вообще нигде, поскольку православные государства на юге уже трещали под натиском османов), чтобы православие считалось «хлопской верой», с государственностью несовместимой. Словом, Литвугр настроился убить Жругра как опаснейшего конкурента.

    Для восточных славян получался выбор между верностью русской государственностью, не желавшей ввязываться в борьбу с Ордой, и попытками избавиться от Орды путём подчинения Литве или Польше.
    С этим прямо связана развернувшаяся тогда борьба вокруг того, кто имеет право звать себя русью (русским народом), а свою землю — Русью (Русской землёй). Именно в ту эпоху данный вопрос запутался уже донельзя, так что даже изложить его суть непросто, слишком много разных значений приобрели слова Русь и русь. Но попробуем разобраться.

    Сложившееся за сотню лет до Батыя представление о Руси как только Среднем Поднепровье теперь сохраняется, видимо, разве что на самой этой территории. За её пределами мнения на этот счёт меняются — и дробятся. Изучение летописей и других тогдашних источников под таким углом зрения изрядно озадачивает.
    В северных (как низовских, так и новгородских) источниках видим, что теперь Русью в узком смысле начинает именоваться уже Низовская земля; что касается Новгорода, Пскова, Рязани, то по недостатку данных трудно сказать с уверенностью, насколько на них распространялось это название; скорее они рассматривались как русская периферия; ядро Руси в данном смысле — определённо Низовская земля. К примеру, если говорится «все князья русские», то имеются в виду именно низовские князья, а это в основном потомки Всеволода Большое Гнездо.
    А в галицко-волынской летописи налицо склонность называть Русью именно Галицко-Волынскую землю. Наконец, позднее подобное видим и у подчинившейся литовцам части восточных славян. Достаточно глянуть хотя бы Супрасльскую летопись (или ей родственные): там русью именуется население Смоленской и Полоцкой земель (пожалуй, с тенденцией распространить это название на всех православных Литовского государства). Эта русь в тех летописях чётко отделяется как от москвы, то есть жителей Низовской земли (это уже, естественно, после того, как там возвысилась Москва), так и от литвы — литовцев. А те, кого эти летописи именуют москвой, были склонны называть литвой не только этнических литовцев, но и всё население Литовского великого княжества вкупе.
    Таким образом, сложилось несколько устойчивых групп населения, каждая из которых претендовала называть себя — и только себя — русью, а свою — и только свою — землю Русью. Считая именно себя русью, каждая из этих групп тем самым провозглашала именно свой образ жизни истинно русским.

    Но в чём причина столь глубокого раскола? В отношении к русской государственности. К Жругру, иначе говоря. И к Навне — куда она без коня?
    Северная группа руси насмерть стояла за сохранение русской государственности. Пусть даже пока приходится платить дань Орде, но власть на Руси должна быть русская и вооружённые силы — русские, а где не так — там уже не Русь, и кто согласен жить под чужой властью, терпеть иноземную оккупацию — те нерусь.
    А остальные группы, пытавшиеся монополизировать имя руси и Руси, собственную государственность постепенно утратили. В галицко-волынской Руси это наиболее ясно: подчинившись Польше, она постепенно выродилась в Русское воеводство, которое поляки ещё несколько веков именовали Русью — своего рода пародия на Русь настоящую. Не столь очевидно с русью литовской. Она довольно долго будет отстаивать своё равноправие с литвой, а то и тщиться превратить литовское государство в русское, но в итоге тоже потерпит крах.

    Хороший показатель того, где же в действительности находилась тогда Русь, — состояние летописания. Контраст тут разительный. В той части Руси, которая признавала Навну и её Жругра, летописи велись во множестве городов, а на огромной территории, которая ранее подчинялась русской власти, а теперь вошла в состав Литвы и Польши, летописание, похоже, заглохло вообще. Там Галицко-Волынская летопись в одиночестве дотянула до конца XIII века — а потом пустота. Лишь в XV веке намечается возрождение летописания, да и то начинается оно с только что присоединённого к Литве Смоленска, который исторически скорее являлся частью Северной Руси. Причём сведения о прошлом там черпаются из новгородских летописей — то есть из привезённых  с  той же «жругровской» Руси. Вот это показывает, сколь глубоким был разрыв с русскими (государственными, во всяком случае) традициями в Западной Руси. Летописание — дело сложное, трудоёмкое и дорогостоящее; чтобы им заниматься, нужно сознание важности родной истории — как у самих летописцев и переписчиков, так и у тех, кто обеспечивал условия для их труда. Как видим, сознание это вполне сохранялось именно в той части Руси, которая, платя дань Орде, сохраняла свою государственность, — не в той, которая избавилась от Орды ценой замены русской государственности на чужую.

    И ещё два важных замечания насчёт тогдашнего использования имён Русь и русь.
    Во-первых, теперь становится обычным наименование русью всего населения (славянского православного, конечно) такой-то территории. Окончательно уходит в прошлое ситуация, когда князья с дружинами — русь, а подчинённое им население называется как-то иначе. Во-вторых, параллельно с вышеописанным разобщением сохранялась и традиция именовать Русью все восточнославянские земли. В совокупности то и другое вело к постепенному распространению названия русь вообще на всё восточное славянство. Вот этом смысле русью равно именовались и те, которые крепко держались за русскую государственность, и те, которые от неё отреклись. Но народ Навны — только те, кто признаёт Жругра; ведь только таким людям она может вполне довериться, а не тем, кто рад убить её коня.
    Поэтому в спорах о том, что такое Русь и что такое русь, русская богиня решительно придерживалась того мнения, которое преобладало в Северной Руси вообще и в Низовской земле особенно. 
    А где Навна — там и настоящая Русь.