Пусть будет сказка

    Навна давно мечтает о появлении в земном мире такого описания русской тетрады, в котором та предстанет как есть, а не как в «Розе Мира». Однако Яросвет на такое пока не рассчитывает:
    — Ясно разглядеть из того мира тетраду в ближайшем будущем никто не сможет. Для начала следует создать там твою биографию.

    Конечно, про одну Навну писать легче, нежели про всю тетраду. И почему именно про Навну — понятно. Демиург слишком слабо напрямую связан с народом, уицраор слишком страшен, а каросса слишком прозаична. А Соборная Душа и к народу близка, и добра, и поэтична. Однако даже такая биография — дело очень непростое.
    — Но кто её сможет там более-менее верно написать, да и на основе чего? — спросила Навна. — Всё равно получится ещё одна сказка.
    — И ладно. Лишь бы она оказалась заметно ближе к истине, чем та сказка, что уже есть.
    Та, что уже есть, — жизнеописание Навны в произведениях Даниила Андреева, за которое она автору немыслимо благодарна. И всё-таки слишком сказка. Повесть об узнице Друккарга — очень уж искажённая биография летающей на Жругре богини.

    Навна вознеслась в недалёкое будущее, где и в земном мире, говоря про неё, о Розе Мира не особо вспоминают. Это естественно — ведь идея Соборной Души по сути своей никакого отношения к Розе Мира не имеет. То, что лучшие из русских людей продолжают помогать земной Руси и с небес, — мысль, которая вплоть до двадцатого века даже почти не подвергалась сомнению, да и сейчас многими разделяется — имею в виду культ святых. Помогают каждый по-своему. И Соборная Душа, наша общая Учительница, тоже выполняет свою важнейшую часть дела. Здесь, в светлом будущем, это всем ясно, а связь понятия Соборной Души с учением Д.Андреева осталась в прошлом.

    — Я не у Жругра в плену, — сказала Навна, вернувшись в настоящее, — а у Розы Мира. Различить меня из земного мира слишком сложно, пока я там заточена в концепции Розы Мира. Пора из этой тюрьмы бежать. На Жарогоре, конечно.

    Концепция Розы Мира — будто иномирный корабль, на котором образ Навны влетел в земной мир. Корабль разбился, не выдержав столкновения с реальностью. В этой развалине заперт тот образ Навны, который сейчас могут видеть люди.
    Пока Навна втиснута в концепцию Розы Мира, верить в существование русской Соборной Души — значит верить во всё, написанное Андреевым. Вплоть до того, что мы победили Гитлера, действуя под руководством сатанинских сил. Вот признай эти отвратительные для всякого русского человека и притом противоречащие историческим фактам идеи — только тогда тебе позволено верить в то, что у русского народа есть Соборная Душа. Такое нам условие поставлено. Не надо его соблюдать. Соборная Душа у русского народа есть, а Розу Мира принимать всерьёз ни к чему.

    Но чтобы управиться в разумные сроки хотя бы с биографией Навны, придётся сразу решить, на какой стороне деятельности Соборной Души сосредоточить внимание. Пожалуй, на приручении Жругров — это наиболее актуально. Правда, из-за этого возникают перекосы. К примеру, женская ипостась русского идеала оказывается в тени, на виду лишь мужская ипостась, то есть Русомир — ведь именно с его помощью Навна управляет уицраором. Но ничего не поделаешь. В конце концов, уже само решение писать лишь биографию Навны ведёт к сильнейшим перекосам, главный из которых — задвигание на задний план Яросвета, хотя возглавляет тетраду именно он. Но без такого сосредоточения на том, что сейчас важнее, не получится написать вообще ничего.
    — Основой биографии станет именно полёт на Жругре… да и называться книга будет именно так, — решила Навна. — Надо кому-то внушить эту идею… сколько тут мне работы, но ничего, займусь. А для начала я мой полёт сама заново переживу.

    И умчалась на 14 веков назад. Снова маленькая девочка с оравой нерождённых детей в призрачном теремке прячется от обров ночью в буреломе. Холодно и страшно. А страшнее всего то, что она проваливается всё глубже в прошлое, в небытие, а живая Земля от неё улетает. И белоснежный Жарогор нисходит к ней с небес. Правильно ли она тогда его разглядела? Казалось бы, если вспомнить все мучения, пережитые потом ею самой и всей Русью по вине Жругров, тогда она жестоко ошиблась насчёт жругровой натуры. Нет, только насчёт второстепенных её черт. А суть разглядела верно: это тот, с помощью кого она найдёт своё место на Земле и потому никогда родную планету не потеряет. Суть любого Жругра всё равно в Жарогоре. И начался полёт вслед за планетой. Сначала без особого успеха. Но затем Жарогор воплотился в первого настоящего Жругра — и Земля начала быстро приближаться. И когда Жругр прикончил Хазаора, Навна догнала Землю. И почти сразу падение — напоминание о том, насколько Жругр отличается от Жарогора. И дальше так же: то с помощью очередного Жругра догоняет Землю, то, упав с него, опять отстаёт, но никогда не теряет надежды — ведь Жарогор всегда с нею. Никогда ни секунды не жалела, что связалась со Жругром, все связанные с уицраором невзгоды не повод для отчаяния. Это не мучение, это просто жизнь. К современности подлетела, лишь немного отставая от Земли. Рухнул мёртвым седьмой Жругр, и опять Навна с одним Жарогором. Чего уж останавливаться — проскакивает сквозь настоящее, врезается в будущее, там летит на нынешнем, восьмом Жругре — уж этот-то точно навеки… правда, и каждый предыдущий был вроде навеки, но мало ли что было в прошлом. Опять настигает Землю, видит будущую Россию, сплочённую всенародным делом, и загоняет хаоссу в самые глубокие норы. Летит ещё дальше, в ещё более светлое будущее, где уже все соборицы на послушных им уицраорах и потому на всей планете прочный мир. А дальше видно будет.
    Замечательно прокатилась, надо отдохнуть. И возвращаться в действительность. Там, конечно, так не разгонишься. Но мечта без дела ни к чему… как, впрочем, и дело без мечты.

    Перечитала поэму «Навна». И вернулась к первым её строкам:
    — Коснуться земного впервые. Впервые. Вот слово-граница. До него — то, с чего должна начинаться и новая моя биография. После него — то, что надо переписать заново. Автор новой биографии поймёт, что тут значит слово впервые. А вот что он напишет дальше? Не получилась бы опять слишком сказка. А то, что всё равно будет хоть и не слишком, но сказка, — так что поделаешь, для начала сгодится. Пусть пока будет сказка.