Жанна
Конечно, второй Бартрад — не Жругр, но всё-таки достаточно могуч и свиреп, и то, сколь прочно французская Соборная Душа сумела его подчинить, приводило Навну в восторг, вызывало сильнейшее желание последовать её примеру. Глядя то на Францию, то на Русь, Навна чувствовала, как глубоко увязла в прошлом. Приручить Жругра настолько, насколько Белла приручила Бартрада, — это сейчас и значит догнать планету.
Бартрад признаёт: Франция — страна Беллы, французы — народ Беллы, а его дело — служить Франции. Он не пытается создать вокруг себя какую-то иную страну, иной народ, связанный с ним более, чем с Соборной Душой. А почему не пытается, как Белла отвадила его от такой ереси, к впадению в которую уицраоры чрезвычайно склонны?
Навна вернулась на несколько веков назад, к первому Бартраду, о котором уже говорилось прежде. Главное его преимущество перед собратьями — привязанность к своей стране. Но он тоже воспринимает Францию как прежде всего государство. Она, по мнению Бартрада, вокруг него самого строится, а значит, в земном мире — вокруг короля. Вот в чём тот Бартрад решительно расходился с Беллой.
Имперский уицраор Тевтор уже выдохся, и с этой стороны Франции ничто особо не грозило. Главная опасность — уицраор Устр, который несколько веков кряду владел Англией и то большей, то меньшей частью Франции. Он не ощущал особой привязанности ни к какой стране, просто стремился завладеть всем, на что у поддерживаемой им династии имеются какие-либо права и что он в силах удержать. Но во Франции почва из-под его лап уходит: французы всё яснее сознают себя единым народом и всё менее терпимо относятся к разделению своей страны.
— Раз Франция не хочет дробиться, то не пытайся больше отрывать от неё куски, захвати её целиком, объедини с Англией навеки, — подсказал Устру Гагтунгр. — А иначе никак. Или захватишь всю Францию — или всю потеряешь.
Устр согласился. Тем более что таким планам благоприятствовали династические проблемы, возникшие во Франции. А когда там царствовал страдавший припадками безумия король Карл VI, Бартрад погиб, растерзанный двумя своими отпрысками-бартрадитами — бургиньонским и арманьякским, которые устроили междоусобную войну, причём оба просили о помощи Устра. Тот с радостью пришёл на зов, закрепился во Франции куда прочнее прежнего, потом бургиньонского бартрадита съел, перетянув к себе его приверженцев, а арманьякского загнал на юг страны.
После смерти сумасшедшего французского монарха англичане выдвинули на освободившийся престол своего короля Генриха VI, являвшегося внуком Карла VI по матери, — то есть решили объединить Англию и Францию в одно королевство. Правда, у покойного короля остался сын, дофин (наследник) Карл. Но его права ставили под сомнение: во-первых, он прямо или косвенно был повинен в убийстве герцога Бургундского, а во-вторых, ходила молва, что королева родила дофина отнюдь не от короля. Не вдаваясь в подробное рассмотрение того и другого, отмечу лишь, что там очень тёмные и запутанные дела, суждения опираются на пристрастные свидетельства, так что всякий мог выбирать устраивающую его версию. Можешь заявить, что Карл есть продукт адюльтера, да ещё и и убил ни в чём не повинного герцога, а можешь утверждать, что Карл действительно сын короля, а герцога не убивал, хотя тот и заслуживал смерти. Ни опровергнуть, ни доказать какую-либо из этих точек зрения. Сторонники Устра настаивали на первой, сторонники династии Бартрадов — на второй. И вот одни французы за дофина, другие заодно с англичанами и бургундцами — за Генриха Английского, и война идёт неудачно для первых.
А Белла знает, как разрешить спор: прав тот, на чьей стороне её Франция — та, что с французского неба нисходит на французскую землю, просветляет её, делает тоже настоящей Францией. Следовательно — прав дофин Карл. Просто потому, что он, уже в силу своей тесной связи с Францией, может стать настоящим её королём, тогда как для Генриха она останется чужой.
— А кто отец дофина и что там насчёт убийства герцога Бургундского — не имеет значения? — в сомнении спросил Беллу арманьякский бартрадит.
— Имеет. Но этих вопросов нет. Карл — действительно сын короля и в том убийстве не виновен. Мы это точно знаем. Знаем — и точка, и никаких пояснений не будет. Кто сомневается — враг Франции.
— Я не сомневаюсь нисколько, — поспешно подтвердил бартрадит.
— Потому что на троне должен быть тот, кто там нужен Франции, — продолжает Белла, строго глядя на него. — Династические права вторичны.
Это ересь, по уицраорским понятиям, но бартрадит всё-таки вырос в эпоху, когда такая идея витала в воздухе, так что он может её усвоить при большой необходимости. А он отчаянно нуждается в поддержке Аполлона и Беллы. А потому соглашается:
— Да, так и есть.
— И отлично. Я знала, что ты в самом деле Бартрад, а не невесть кто. Можешь всегда рассчитывать на Аполлона и на меня. Мы выгоним Устра за море.
Навне ход мыслей Беллы совершенно понятен, тут ведь соборная логика, а русская или французская — в данном случае неважно. Престол должен принадлежать тому, кто имеет на него право по происхождению; открыто возражать против этого тогда было немыслимо — народ не поймёт. И королём должен стать непременно Карл — это единственно приемлемый для Франции вариант. Но ведь между этими двумя требованиями есть противоречие, вытекающее из сомнительности прав Карла? Однако если противоречие всё рушит, то его быть не должно, а значит, его действительно нет, и вообще хватит об этом болтать попусту, мы уже всё решили. Династическая коллизия растворилась в идее блага страны.
Но тут изначально мы — сама Соборная Душа и её небесные сподвижники; а кто способен убедительно озвучить их волю на земле? Лотарингская Дева — пророчество о ней давно ходило по стране, Беллой в земной мир заброшенное. Теперь Белла кружит над Францией в поисках той, в которой Лотарингская Дева может воплотиться.
Вот, пусть не прямо в Лотарингии, но почти на границе с нею, церковь святого Ремигия — одного из старейших сподвижников Беллы, который крестил Хлодвига. И деревня Домреми вокруг той церкви. А там — Жанна. Присмотревшись к ней, Белла поняла, что дальше искать незачем. И отправила Жанну к дофину. А бартрадиту сказала:
— Ты или победишь вместе с Жанной или погибнешь с нею.
Бартрадит принялся всячески помогать избраннице Беллы.
Сначала была абстрактная Лотарингская Дева — и была Жанна, которая вполне реальна, но можно ли воспринимать её всерьёз? Однако они быстро сливались воедино. Перелом наступил во время освобождения Орлеана от осады: более нет отдельно Лотарингской Девы и Жанны — есть Орлеанская Дева, посланница небес.
В сущности, Жанна, насколько могла, буквально олицетворяла Беллу в земном мире, словно её аватара. Соборная Душа ведь не может прямо из иного мира руководить даже самыми верными ей людьми, тем более на войне, где решения надо принимать быстро, а цена просчёта очень велика. А Жанна может, она в земном мире, все слышат её слова. Приказы. Да, истинным французам требовалось, чтобы их выстроил в боевой порядок кто-то, чьё право приказывать не подлежит сомнению, то есть чьими устами вещает Белла. Насколько компетентно Жанна может командовать — это ладно, советники найдутся и подправят, главное — право повелевать.
А где доказательства, что Жанна имеет такое право? Вроде тут всё столь же зыбко, как и с правами Карла на престол. Действительно ли Жанна слышит голоса, а если да, то чьи (главное, от Бога они в конечном счёте или от дьявола), — строго логически не разобраться, нет опоры для беспристрастного рассмотрения. Но близкие к Белле люди верили Деве на слово, поскольку она ясно и вдохновенно выражала их же собственные смутные и разрозненные мысли. Она говорила то, что они сами хотели бы сказать, но не получалось. В каком-то смысле, глядя на Жанну, они воочию видели перед собой свою Соборную Душу. А прочие не верили. И, если были приверженцами Устра, звали Жанну ведьмой. А вот неверящие сторонники бартрадита оказались в сложном положении. Не верят Жанне — но она появилась так кстати для них! И они шли за ней, оставаясь притом себе на уме.
Войско Жанны направилось к Реймсу — городу, где всегда короновались короли Франции. Вопреки ожиданиям маловеров, доселе враждебные Карлу города открывали ворота без боя. Вскоре Жанна вошла в Реймс. Она начала свой путь из родной деревни, где стоит церковь святого Ремигия, и достигла цели там, где Ремигий когда-то крестил Хлодвига. Тут Жанна короновала Карла, а Белла в тот же миг — бартрадита, и тот стал новым Бартрадом. 
Сделавшись настоящим уицраором, Бартрад всё увереннее брал продолжение войны в свои руки. И уже меньше считался с Беллой. Жанна скоро ощутила это на себе. В сущности, из-за разлада с Бартрадом она и угодила в когти Устра, который утащил её в своё древнее гнездо — Руан. Бартрад не стал её спасать. Устр при самой деятельной поддержке со стороны Гагтунгра затеял над ней инквизиционный процесс, чтобы доказать всем, что дофин Карл получил власть от ведьмы и еретички. Жанна спасла Францию не по правилам, с помощью неких подозрительных голосов, и должна за это поплатиться. Собственно, судила церковь, но у неё ведь тоже не было единого мнения, так что Гагтунгр с Устром повернули дело в нужную им сторону. Руководил процессом епископ Кошон, который всегда был смертельным врагом нового Бартрада. В итоге Жанну осудили и сожгли.
Но хотя бы главную свою задачу она уже выполнила, поставив Бартрада на ноги. Тот продолжал наступление, и становилось ясно, что окончательное изгнание Устра из Франции не за горами.
Бартрад довольно слабо сознавал истинную роль Жанны, но крайне зависел от памяти о ней — и не знал, как себя вести в этой выходящей за пределы уицраорского сознания истории. Сначала пытался кем-нибудь заменить Деву, потом поддержал слух о её спасении и выдвигал самозванок. И лишь поняв наконец, что изощряться в поисках способов заменить Жанну в земном мире — пустое дело, повернулся-таки к настоящей Жанне, осуждающе взиравшей с небес на эти манипуляции с её именем. И решительно принялся добиваться её церковной реабилитации. Не оставаться же ему под подозрением, что властью обязан прислужнице дьявола.
Теперь католической церкви пришлось пожалеть о том, что она сделалась соучастницей (формально — даже главной виновницей) казни Жанны. Ссориться с победоносным Бартрадом Рим не хотел, разумнее уступить. И папа Каликст распорядился пересмотреть руанское дело. Пересмотр происходил, естественно, под контролем уже не Устра, а Бартрада, а Гагтунгр скрежетал зубами в сторонке, ощущая себя скрытым главным подсудимым. Свершился, в сущности, суд над тем судом, который отправил Деву на костёр. Все обвинения с Жанны были сняты, а епископ Кошон как главный неправедный судья посмертно отлучён от церкви. Казалось бы, поскольку они оба уже по ту сторону бытия, какое им дело до того, что их и в нашем мире рассудили-таки по правде? Но именно тогда Аполлон, Белла и Жанна одержали бесповоротную победу — потому что окончательно привязали к себе Бартрада. Отныне он будет крепко держаться за память о Жанне, никогда не забудет, что получил власть не просто от Бога, а от Бога посредством Орлеанской Девы, за которой уицраор отлично видит Беллу и её Францию, которая выше Франции Бартрада.
Выдавленный в Англию Устр бесился там какое-то время, что проявилось в войне Роз, обвалившей его авторитет окончательно. Наконец, с помощью Аполлона и английской соборицы, его убил новый Устр, который брал пример с нового Бартрада, признал Англию своей страной, стремился к её обустройству, а не к авантюрам на континенте. Так закончилась тянувшаяся несколько веков эпоха, когда Франция и Англия были, можно сказать, переплетены друг с другом — на поверхностный взгляд, в силу династических причин, а по сути из-за того, что их прежние уицраоры недостаточно слушались собориц.
В Мире времени Навна видит, как на этих двух уицраорах летят в будущее французская и английская соборицы. Именно они более всех тянут вперёд цивилизацию Аполлона — и саму Землю. А Навна, глядя им вслед из дебрей прошлого, размышляет над тем, как тоже внушить Жругру, что ответственность перед своей страной превыше всего. Примером для неё служит, прежде всего, Белла — как потому, что обуздала своего уицраора первой, так и потому, что Бартрад гораздо больше, чем Устр, похож на Жругра.