Земные навны
Навна спускается в земной мир, неся с собой сияющий образ грядущего и горя желанием поделиться им со словенами. Святогор не впускает её в их души — она не унывает: не признают меня словене — начну со словенок. Но и те не особо ей внимают.
Так что Навна идёт путём долгим, зато верным и для неё самым доступным: воспитывает в земном мире себе подобных прямо с раннего детства. Видит девочку, которая её мало-мальски понимает, — и уже не отходит от неё всю жизнь, просветляет, как только это вообще возможно сквозь стену между небом и землёй (проще всего — через сны), показывает будущую Русь, где нет страха за будущее и где достаточно жить дружно, чтобы жить счастливо.
Вот чем Навна большей частью занята, вдохновенно и изобретательно, не зная ни минуты покоя, находя всё новых учениц, и действует год от году успешнее. Лет через двадцать после приземления на Ильмене уже удовлетворённо отмечает:
— Пусть меня самой в том мире нет, но зато там другие навны, в каждой себя узнаю. Не так их пока много, но лиха беда начало. И у каждой теремок, и у некоторых уже свои дети, и эти дети вырастут какими надо. Так что я точно туда возвращаюсь, не смог меня Кощей заточить на небесах навеки.
Они очень разные, эти земные навны, — во всяком случае, для самой их наставницы каждая неповторима. Но одно у них общее: вера и в замысел Святогора, и в будущую счастливую Русь. Сама Навна, разумеется, знает, что не бывать счастливой жизни там, где властвует Святогор, но старается пока не сталкивать с ним мечту, которую внушает своим воспитанницам, — не время ещё. А потому они верят, что Русь скоро уничтожит Хазарию, сама большому риску не подвергаясь. И живут уже в двух мирах. Один — окружающая их явь, в которой мы то ли скоро вернёмся в Поле, то ли все будем истреблены хазарами. Другой — надёжно ограждённая от всех врагов Русь. Святогору верят потому, что ему не верить — родителей (да и вообще старших) не уважать, Навне — потому, что рисуемая ею картина слишком прекрасна, чтобы быть ложью.
Так с россыпью теремков Навна возвращалась в наш мир. Вернее, делала очередной шаг по этому пути. Когда обосновалась на Ильмене и обзавелась кароссой — тщедушной, но живой — первый шаг. Теперь земные навны принесли образ будущей Руси в мир дольний — ещё шаг. Замена Святогора Русомиром станет последним, решающим шагом, окончательным возвращением. А пока собственный теремок Навны по-прежнему невидим земным словенам, они равняются на свой старый идеал. В этом смысле русская богиня тогда всё ещё парила в безвестных высотах, как то изобразил Даниил Андреев в поэме «Навна». Не могла коснуться земного впервые — в качестве Соборной Души. Во всяком случае, коснуться столь ощутимо, чтобы заменить народный идеал. Но уже видит, что и это сможет.
И в её Мире жизненного пути картина теперь куда оптимистичнее прежней. Отойдя от того треклятого обрыва, Навна огибает его сбоку, восходит к вершине тропой длинной и извилистой — но проходимой. Да, это тяжёлый подъём в гору — но хотя бы не карабканье на отвесный обрыв; вместо беспрерывных падений — медленное, но неуклонное продвижение вверх. Естественно, Навна теперь гораздо веселее.
Пока образ Руси всего лишь занимает какую-то нишу в душе земной навны, он может уживаться с обитающим в другой части души Святогором, избегать встреч с ним. Но когда ученица Навны выросла и мыслит по-взрослому, и должна уже заботиться о своих детях, то её отношение к словенскому идеалу начинает меняться.
Сначала земным навнам кажется, что Святогор их должен понимать, они же к нему со всей душой: тебе нужны богатыри — мы их родим и вырастим, мы сами того и желаем, но наши теремки должны быть надёжно защищены — они того заслуживают! Естественно, земные навны говорят подобное не самому Святогору, а тем, кто на него равняется, — своим мужьям, сыновьям, братьям. Да и не так обобщённо высказываются, а напоминают о всяческих частностях. Сначала о мелких — вроде того, что пора крышу у дома починить, потом порой уже и о крупных — что засеки, сделанные на случай нападения хазар, прохудились, а с соседними чудскими племенами мира нет. Да мало ли о чём ещё — на Ильмене навалом всяческого неустроя именно из-за вечного пренебрежения словенской дружины к своему тылу; дружина дома не столько работает, сколько отдыхает от предыдущей войны и готовится к войне следующей. Но такие привычные непорядки выглядят нетерпимыми с точки зрения земных навн, которые смеют требовать небывалого — права растить своих детей в благополучии и безопасности. А самое главное — уверены, что все должны помогать всем своим. Вот это уже явная ересь. Святогор знает: как только все начнут думать не о Поле, а друг о друге, как только каждого начнут оценивать по пользе, которую он приносит своим ближним, так сразу возникнет вопрос: а для чего нужна эта дружина, которая не только не заботится об ильменском гнезде, но и ставит его под удар? И зачем, следовательно, сам Святогор?
Мало-помалу земные навны осознают, что они, оказывается, идеалистки, а на деле стратегия Святогора и нормальная человеческая жизнь попросту несовместимы. И приходит страх — а он заставляет объединяться. Как ни занята каждая ученица Навны своим теремком, но страх за теремки объединяет их всех. Боятся полного прирастания словен к северным лесам, забвения Поля — тогда такие теремки станут ненужными, богатыри — смешными. И боятся Святогора — он может довести до того, что все теремки в одночасье развеются пеплом; ему такое не впервой.
По мере того как земные навны находят друг друга, общаются и сознают свою значимость, в виде их общего мнения — всё более определённого и всё смелее выражаемого — истина Навны прорывается в земной мир уже без недомолвок, и всё очевиднее её глубинная враждебность Святогору. И рядом с ним всё отчётливее прорисовывается другой идеал — вроде схожий, но добрый, который никогда не принесёт теремки в жертву чему бы то ни было. Правда, такой вроде невозможен, потому что его никогда не было, — и пока земные навны не могут его ясно разглядеть и заменить им в своих теремках привычного Святогора. Они же очень чтят традиции (ведь те не от кого-то, а от родителей) и самостоятельно вводить новшества не помышляют. Но хотя бы подсознательно уже готовы пойти за тем, кто сумеет ясно обозначить новый идеал. Кто?
Тут Навна переключает основное внимание со своих питомиц на их подрастающих сыновей. Ищет среди них того, кто способен первым понять замысел Яросвета. И наконец останавливает выбор на Волхе.