Возвращение

    Ильменское гнездо становилось всё сильнее и многолюднее, а дружины, временами вылетавшие из него к Полю, жалили хазар всё больнее. И хазары задумывались о том, как пробиться-таки к этому — с их точки зрения — разбойничьему логову и обезвредить его. Наконец — почти через полвека после приземления Навны на Ильмене — они предприняли большой поход. Известие о нём вызвало среди ильменцев смуту. Мстяне, шелоняне и прочие обвиняют настоящих словен, что те накликали беду, и подумывают, не перекинуться ли ради спасения на сторону хазар. А многие из настоящих словен, опасаясь такого удара в спину, уже помышляют убраться отсюда ещё куда-нибудь. Что ж, дружина налегке уйдёт, а её неповоротливый семейный обоз хазары точно догонят. И Хазаор убьёт Дингру.
    Навна в ужасе наблюдает, как к её подопечной ползёт похожий на гигантского паука Хазаор со стеклянными глазищами. В памяти всплывают жуткие воспоминания из концовки земной жизни — пожирающий тогдашнюю Дингру Кощей.
    — Сейчас ты достучишься до Волха, — подсказал ей Яросвет. — Я уже внушил ему, что мог, а теперь он поймёт, что ему не хватает не каких-то новых гениальных идей, а самой обычной соборности с тобой и народом. Поймёт — ему деваться некуда.

    В самом деле, видя Русь на грани гибели, Волх и на себя глянул очень критически. Вот когда кудесник премудрый, размышляя о том, быть ли теперь ильменскому гнезду словен явью или небылью, признал, что без помощи свыше не справится, и погрузил пронзительный взор в небеса в поисках опоры. И различил наконец в синем небе синие глаза Навны, полные страха и тоже умоляющие о помощи. И вдруг понял, что это она — его Соборная Душа.
    — Волх, ты меня узнаёшь? — спросила она.
    Он не может ничего ответить: словно его же мать с неба глядит, а сам он вернулся в детство. Навна ответа и не дожидается:
    — Вот у неё и спроси. И внимательнее её слушай — как в детстве. Ведь в чём-то очень важном она тебя и до сих пор умнее.
    Спросил. А мать сказала:
    — Мы никогда не согласимся оставить хазар в покое даже ненадолго. Хорошо это или плохо — не мне судить, но такие уж мы есть, нас не переделать.
    Подобное Волх слышал от неё множество раз на все лады — но лишь теперь вдруг понял: а ведь точно не переделать, он зря старается. Убедить словен хоть на время прекратить войну с хазарами — дело не просто тяжёлое, как он доселе считал, а абсолютно безнадёжное. Тут аксиомы соборности, а она здравому смыслу вовек не уступит. Волх признал свою неправоту, перестал ломиться в эту стену. Понял: время подняться над предрассудками народа — и время прислушаться к народу; сейчас второе. И разглядел настоящий план Яросвета.

    Волх сказал тем, на чьё понимание рассчитывал:
    — Не надо никуда бежать, надо встать здесь насмерть.
    — Так всякие шелоняне нас предадут, тогда все тут пропадём, — возразили ему.
    — Но они по-своему правы. Мы довели дело до такой напасти, а теперь драпанём куда-нибудь, а тем же шелонянам за всё отдуваться. Ведь они думают сговориться с хазарами именно потому, что уверены: мы за ильменское гнездо биться до последнего не будем.
    — Не будем. Если дело поворачивается столь скверно, надо выводить дружину из-под удара, а то кто потом будет воевать с хазарами, если она сейчас погибнет? И в старину так в подобных случаях делали.
    — Но в старину у словен не бывало такого большого и обжитого гнезда, как это. Здесь подрастает великое войско, только оно не готово к бою — кому год, кому пять, кому десять. Как же можно бросить его в пасть хазарам?
    Все задумались. Ведь истинные последователи Святогора подумывали о бегстве вовсе не из трусости, а потому, что от веку привыкли: если дело совсем худо — надо сберечь самое ценное, то есть словенскую дружину, а её семейный придаток не так важен. То, что придаток этот под прикрытием северных лесов необычайно разросся и терять его очень жалко, — такие мысли мелькали у многих, но сделать из этого радикальный, меняющий всю картину мира вывод никто не мог — кому ума не хватало, кому смелости. А теперь никто не мог возразить Волху, все молча глядели то на него, то друг на друга, стараясь привести в порядок свои запутавшиеся мысли.
    — Но ты же раньше говорил, — припомнил ему кто-то, — что надо вовсе оставить в покое хазар. А сейчас не подводишь ли окольным путём к тому, что надо заключить с ними мир навеки?
    — Нет, не подвожу. Я был не прав. Надо воевать с хазарами без остановки, пока их не уничтожим, больше я никогда с этим спорить не стану. Только воевать надо иначе.
   — Как?
    — Раз и навсегда уясним, что отступать нам некуда — здесь не просто очередное гнездо, которое можно сменить, а наша страна, Русь, которую мы обязаны спасти. Пусть даже наша нынешняя дружина погибнет, защищая её, лишь бы уцелело войско, которое на Руси растёт.
    Представление о Руси уже было — в основном благодаря земным навнам и их детям — весьма распространено среди словен, но оставалось как бы оторванным от реальности, висело над ильменским гнездом потусторонней дымкой-мечтой. А теперь Навна видит, как Русь начинает сходить в явь — по мере того, как слова Волха доходят до словен.
    — Защитим Русь — а потом? — спросили его.
    — Будем воевать дальше — но так, чтобы не подвергать Русь большой угрозе. Надо наступать на Низовскую землю. Хватит попусту тратить силы на юге, лучше возьмёмся за Низовскую землю основательно — и выбьем хазар оттуда.
    — Когда?
    — А чем основательнее возьмёмся, тем скорее выбьем. Нужен порядок на Руси — это главное. Чем сильнее станет Русь — тем быстрее Низовская земля станет нашей, — а там уж очередь за самим Полем. Сколько ещё можно надеяться, что все племена поднимутся против хазар и дадут нам силу? На свою силу надо надеяться, а для этого надо её растить, а не губить.

     Не так уж много нашлось людей, которые сразу вполне поняли Волха. Но требовалось что-то срочно решать, и за идею Волха ухватились даже те, кого она устраивала хотя бы каким-то одним боком. И мыслетрясение в головах — в каких сразу, в каких попозже — улеглось. Стена между Волхом и настоящими словенами стала рассыпаться на глазах, многие из них посмотрели на него уже без предубеждения — и увидели вождя. А Навна видела и то, что рушится стена между Волхом и соборным миром, в котором он вырос и из которого потом выпал, а теперь возвращается и преображает тот мир, поскольку ведёт с собой самого Русомира.
    Поспорив некоторое время, значительная часть словен провозгласила Волха предводителем в предстоящей войне; большинство, правда, его пока не признавало.

    — Это ещё кто такой? — взъярился Святогор. — Не желаю видеть его воеводой!
    — Зато мы желаем, — ответила Навна. — Я тебе ещё полтора века назад обещала, что найду на тебя управу. Хочешь ещё и эту Дингру сгубить? Не сумеешь — я уже не та беспомощная девчонка, которая только плакаться могла, теперь ты не пошлёшь меня играть в куклы. Уходи с Ильменя, пока добром просят.
    — Да что ты мне сделаешь?
    — А ты вообще кто теперь? — вопросил его Русомир, подходя к нему с самым решительным видом. — Русский идеал — я, а ты как бродил веками туда-сюда, так и дальше броди где-нибудь, а здесь — наша страна.
    Два идеала набросились друг на друга — и Святогору пришлось туго. В земном мире это выражалось в том, что словене на глазах переходили от тускнеющего Святогора ко всё лучше различаемому ими Русомиру — с появлением которого раскол начал на глазах преодолеваться. Многие настоящие словене, ещё недавно думавшие об отступлении в другое место, исполнились решимости умереть, но отстоять Русь — это слово для них наконец стало значимым. Тогда многие мстяне, шелоняне и прочие стали присоединяться к ним, о переходе на сторону хазар уже не заикались. В свою очередь, видя такую перемену в их настроениях, и прочие настоящие словене начали признавать вождём Волха. А тогда и остальные мстяне-шелоняне — тоже. А когда большинство объединилось вокруг нового вождя, то особо твердолобые с той и другой стороны, Русомира в упор не видящие и не понимающие, что такое Русь, подчинились Волху уже просто из страха — а то ведь порубят как смутьянов, обстановка весьма располагает к крайним мерам. Разве что совсем упёртые из числа настоящих словен ушли вслед за Святогором, которого Русомир после недолгой схватки вытолкал взашей с Ильменя.

    Хазары, подступив к земле словен, паче чаяния обнаружили перед собой противника многочисленного, сплочённого и намеренного биться насмерть. После нескольких сражений убедились, что дело безнадёжно, и отступили восвояси.

    При виде уползающего в степь Хазаора Навна окончательно поверила в себя: ещё бы, сумела защитить Русь — значит, точно существую, а не где-то там в небытии бездеятельно маячу. Если ничего ощутимого делать не можешь, то начинаешь подозревать, не призрак ли ты, часом: жизнь идёт, а ты как бы невидимкой слоняешься. Навна только теперь полностью избавилась от ощущения своей призрачности. Убедилась, что, уйдя на небо, не ушла из жизни. И возвращение в земной мир воспринималось также и как возвращение из полунебытия в явь.