Одинокие паруса
Навна воюет с хаоссой за любого человека буквально всю его жизнь. Хаосса охотится за каждым ребёнком с рождения, стремится утащить его душу в свою пещеру и изуродовать. И более всего Навна старается понадёжнее защитить от неё именно детей.
Русомир по совету Навны читает повесть Владислава Крапивина «Колыбельная для брата». Там воинство хаоссы представлено шайкой малолетних вымогателей во главе с неким Дыбой. Очередной их жертвой стал Петька Чирков по прозвищу Чирок. Его одноклассник Кирилл Векшин, случайно узнав об этой истории, задумался о будущем своего трёхмесячного брата:
Чирок тоже был такой крохой, а сейчас попал в беду. Если отдать его этой беде, через тринадцать лет она придет и за Антошкой.
В самом деле так может случиться! И получается, что сегодня Кирилл оставил в беде брата.
С точки зрения житейской логики передряга с Чирком и предполагаемая беда с младшим братом Кирилла никак не связаны. Но для Соборной Души связь между ними ясна как белый день: Кирилл, помогая Чирку, становится другим, гораздо более способным оградить Антошку от будущих бед, причём главная защита состоит в том, что у Антошки появляется — в лице старшего брата — достойный пример для подражания.
Защищать есть от чего. Вот старая учительница рассказала Кириллу о своём бывшем ученике, который как-то постепенно и незаметно сделался уголовником.
И с этой минуты ощущение опасности не оставляло Кирилла. Он ехал домой, а лицо незнакомого Мишки все маячило перед ним.
Почему он стал бандитом? Он же был обыкновенным мальчишкой. Как Митька-Маус. Значит, и Митька может? Значит, все могут?
И Антошка?
Все люди были такими, как Антошка. У них смешно топорщились на темени волоски. Никто из них не хотел зла. Они бездумно улыбались солнечным зайчикам и ловили губами угол пеленки, если он пощекочет щеку. Они все такие сначала. А потом делаются разными.
Если человек хороший, это понятно. А почему некоторые становятся гадами? Вроде Дыбы? Почему?
Может быть, потому, что сначала боятся других гадов? А боятся потому, что одни? Как Чирок?
Получается, для Дыб толпа одиночек — не только объект грабежа, но ещё и источник пополнения шаек, более того — Дыбы сами из неё вырастают. Царство хаоссы живёт толпой одиночек — а значит, никто не должен оставаться один. Кирилл спасает от одиночества Чирка и (в ином смысле) Антошку. А может спасти потому, что сам не один.
– Кир, – вдруг сказал длинный Климов. – А ты правда был не такой. Силу почуял?
"Давно почуял", – подумал Кирилл. Он помнил, что за ним "Капитан Грант". И тот штормовой день. И "Колыбельная". Это и была сила.
«Капитан Грант» — парусник, который Кирилл с друзьями собственноручно построили и уже испытали в деле, и даже людей от лесного пожара на нём пытались эвакуировать (что в итоге не потребовалось, но сути это не меняет). Так появился сплочённый дееспособный коллектив. То есть — организованная сила, которую можно использовать и в мирных целях, и для самообороны, и для помощи другим людям. В экипаже Кирилл по-настоящему почувствовал, что он не один, — и начал становиться другим. Но каким именно другим?
— Я примерно то же чувствовал, — сказал Навне Радим, — когда лежал в твоём теремке без признаков жизни, а ты требовала от меня ожить, чтобы спасти тебя и сестёр. Я должен был стать другим, чтобы помочь вам, а Кирилл — чтобы помочь брату. Мне было нелегко понять, каким именно другим следует стать, — вот что хуже всего. Я ведь не мог равняться на героев из прошлого. И Кирилл не может.
Но почему не может? Скажем, не раз упоминаемый в «Колыбельной для брата» гайдаровский Тимур — чем не пример для подражания? Если Кирилл вступил в уже существовавший экипаж, то Тимур сам создал свою команду. И поставил на место Квакина, который ничем существенно не отличается от Дыбы.
–Бей, не отступай!– выхватывая из кармана яблоко и швыряя по огням, крикнул Квакин.– Рви фонари с руками! Это идет он… Тимка!
–Там Тимка, а здесь Симка!– гаркнул, вырываясь из-за куста, Симаков.
И еще десяток мальчишек рванулись с тылу и с фланга.
–Эге!– заорал Квакин.– Да у них сила! За забор вылетай, ребята!
Да, у отряда Тимура сила — единственное, что способно произвести впечатление на Квакиных-Дыб, убедить их в том, что пора «вылетать за забор» — хотя и это не спасёт. А сила, в общем, оттуда же, откуда у экипажа «Капитана Гранта», — ребята сплотились вокруг общего дела, вот и стали силой. Так почему Тимур не может служить для Кирилла настоящим примером?
Потому что общее дело в этих двух случаях — очень разное. У команды Тимура — помощь семьям красноармейцев. Тут общее дело диктуется обстановкой, притягивает всех неравнодушных, независимо от того, кто из них чем вообще-то хочет заниматься. Мало ли чего самому хочется — обстановка тяжёлая, надо людям помогать. Тогда как Кирилл с товарищами объединились как раз вокруг того, что именно им интересно, то есть вокруг парусника. В первом случае — осознанная необходимость, во втором — свобода самовыражения. Такое разительное отличие объясняется не тем, что ребята другие, а тем, что обстановка за сорок лет сильно изменилась в лучшую сторону.
Тимур с товарищами ощущают себя, в сущности, солдатами-добровольцами на войне с мировым империализмом. Солдат делает что нужно, а не что хочет. Нельзя на фронт — значит, пока станем хотя бы помогать семьям красноармейцев. В том числе защищать их сады от воришек. Сады эти, с точки зрения Тимура, — своего рода тыловые объекты Красной армии, а налёты на них — как бы диверсии. Тимур вначале требует от Квакина всего лишь не трогать эти объекты, не уподобляться Мальчишу-Плохишу — тот сознательно продался буржуинам за варенье и печенье, а Квакин, получается, неосознанно продаётся за яблоки. Сумей Квакин верно оценить соотношение сил — оставил бы эти сады в покое, переключившись на другие. И квакинская шайка существовала бы дальше. Такое время — хаосса прячется в тени Буржуина, основные силы уходят на борьбу с ним, а не с ней.
А Кирилл со сверстниками живёт в стране, которая достаточно надёжно защищена от внешнего врага, — и потому тень Буржуина уже не столь густая, чтобы хаосса в ней надёжно укрылась. Потому и Дыба в худшем положении, нежели Квакин.
– Вроде мы незнакомы, – заметил Дыба и медленно осмотрел Климова от ботинок до макушки. – Вроде мы дорогу друг другу не переходили.
Климов зевнул.
– Вроде… – сказал он. – Вот и не переходи. Как кого зацепишь, считай, что перешел.
Квакину говорят: не трогай тех, кто под нашей защитой. А Дыбе: не трогай вообще никого, под нашей защитой — все. Шайке Квакина позволяют существовать дальше, не выходя за указанные рамки. Компанию Дыбы приговаривают к ликвидации без всяких оговорок: разойдитесь, сидите тихо и не мешайте людям жить.
Но ясно же, что загоняемый в угол Дыба так просто не сдастся. Как и все подобные Дыбы, малолетние и тем более взрослые. Ведь им же буквально ломают жизнь — как они её себе представляют. Словом, хаосса, если столь круто за неё взяться, мобилизует свои полчища и окажет яростное сопротивление — в самых разнообразных формах. Жругр и Русомир опасаются слишком её злить — именно потому, что главным врагом по-прежнему считают, образно говоря, Буржуина. Хаосса прячется за ним — мол, да, я злая и вредная, но до меня ли вам, вон Буржуин на вас прёт, вы внешним врагом занимайтесь, а меня не зажимайте слишком… а то ведь и психануть могу! И Жругр с Русомиром уступают. А глядя на них, не слишком рвутся в бой с хаоссой государство и народ.
Что и видно на примере класса, в котором учатся Кирилл и Чирок. Класс является также правофланговым тимуровским пионерским отрядом, лучшим в школе. И, казалось, легко может хотя бы защитить одноклассника от Дыбы — это ведь всего ничего по сравнению с тем, что делал Тимур. Однако отряду не до борьбы со всяким там мелким хулиганьём, он занят куда более масштабными делами:
— У нас такая работа за прошлый год! Мы триста писем получили со всей страны, если хочешь знать, потому что у нас работа. У нас друзья во всех республиках и вообще… Мы с болгарскими пионерами переписываемся!
– А Чирок? – сказал Кирилл.
– Что – Чирок?
– Ему что до твоей работы и переписки? Где был отряд, когда Чирка избивали?
– А где был ты? – спросила Ева Петровна. – Ты взял на себя роль судьи. А разве ты уже не в отряде?
Но Кирилл заранее знал, что она это спросит.
– Нет, я тоже виноват, – сказал он. – Но я хоть не оправдываюсь и не кричу, что у нас везде друзья. Друзья во всех республиках, а между собой подружиться не умеем… Или боимся?
– Чего? – спросил Димка Сушко. – Тебя, что ли?
– Дубина ты, – сказал Кирилл. – Не меня, а того, что придется по правде друг за друга отвечать. Защищать друг друга. Не словами, а делом.
Внешне у правофлангового тимуровского сохраняется логика Тимура: ну не пускают нас на фронт, да и самого фронта нет, — так станем делать то, что можем, — хотя бы переписываться с болгарскими и прочими пионерами, вместе с которыми нам потом громить мировой империализм. На деле получается пародия на команду Тимура, типичное эпигонство: что было естественным в предвоенной атмосфере, теперь смотрится нелепо. Разговоры про работу, переписку и прочую занятость просто прикрывают один очевидный для Кирилла факт: «Нет никакого отряда… Просто тридцать семь человек и Ева Петровна Красовская». 38 я — а где мы? Какое ещё мы, если настоящего общего дела нет?
Получается, в экипаже парусника Кирилл нашёл то, чего нет в классе, увидел, что такое мы. И теперь делает вывод: «Вот если бы у каждого хорошего человека был свой экипаж, тогда бы все Дыбы повывелись от безработицы».
Так Кирилл по-своему выходит к самой сути замышляемого Яросветом и Навной генерального наступления на пещеру хаоссы. Суть не прямо в войне с Дыбами, а в изменении самой структуры общества. Чтобы каждый занимался делом, которое и ему интересно, и стране полезно, — и на такой основе объединялся с другими людьми, увлекающимися тем же. Получается общество, структурированное по общественно полезным интересам. Главное даже не то, что сплочённый коллектив способен защитить от Дыб своих и даже посторонних, а то, что в таком обществе Дыбам и взяться неоткуда.
Экипаж «Капитана Гранта» — частица такого общества, как бы вестник из будущего. Хотя прямой немедленной пользы стране от него нет, зато он воспитывает людей для будущего.
Но этот экипаж — сам по себе, парус одинокий. И даже превращение всего общества в, так сказать, совокупность экипажей проблему решает лишь отчасти. Экипажи, каждый на своём корабле, могут толпиться где не надо, оставляя без внимания те места, где они нужны; хуже того, будут сталкиваться друг с другом — хотя бы потому, что каждый считает именно своё дело самым важным. Нужен ещё какой-то единый план действий — чтобы каждый экипаж видел не только своё дело, но и общую цель всего народа, выстраивал своё дело с учётом её. Одинокие паруса сплотятся в непобедимый флот, только влившись во всенародное дело. Есть охватывающая весь народ советская система, из которой жизнь уходит, — и есть одинокие паруса, под которыми жизнь бьёт ключом, но они разобщены. Естественное решение — встраивание их в систему, чтобы они её оживили и подогнали под себя. Система наполнится всенародным делом, которое связано с реальной жизнью народа, его потребностями, а не вытекает из какой-либо спущенной сверху доктрины.
Навна говорит Русомиру:
— Так что делать будем? Вот посмотри, как Ева Петровна рассуждает, а вернее, за тобой повторяет:
– Этот Дыба, как ты выражаешься, не из нашей школы. У него есть своя администрация, дорогой мой. Есть милиция, в конце концов. Комиссия по делам несовершеннолетних.
– Конечно, есть, – сказал Кирилл. – А Дыба тоже есть. Интересно, да? Они есть, и он есть. Никуда не девается. И никуда не денется, пока мы его боимся.
— То, что боимся, — уточнила Навна, — вторично; даём им сил набраться, а потом боимся. А первично то, что «они есть, и он есть». И Жругр есть, со всей своей милицией и прочим, и хаосса тут же довольно вольготно бродит, с Дыбами своими. Русомир, что ты на это скажешь?
— Жругр не тем занят, а что я без него могу?
А раздражённый Жругр пытается утихомирить Навну:
— Далась тебе эта пещера, ну что ты вцепилась в неё мёртвой хваткой? Всегда же так было. Можно подумать, сейчас хаосса наглее, чем раньше; да не в пример хуже бывало, будто не помнишь? Успокойся наконец, идеалистка ты неисправимая, всё равно без мировой революции хаоссу не придавить.
Навна глядит на тугодума гневно — и ей кажется, что перед нею уже мёртвый уицраор, вроде как зомби.