Война за историю
У Верхомира и Светломира восприятие русской истории очень разное.
У Верхомира оно обозначено Татищевым, Ломоносовым, Карамзиным, Соловьёвым — и в целом адекватно. Основной изъян — неясность будущего; предполагается, что замена самодержавия более совершенной формой правления — вопрос неуместный или, во всяком случае, не особо актуальный. У Светломира наоборот: он смотрит сначала в светлое будущее и уже отталкиваясь от него оценивает историю. Фактически его взор охватывает лишь последние века, самодержавные, более дальняя история сильно заслонена ими, так что на деле общая оценка русской истории вытекает из оценки самодержавия. И тут зацикленный на будущем, лишённый опоры на прошлое Светломир попадает в ловушку. Его логика: наша цель — покончить с самодержавием, для чего надо его разоблачать и развенчивать, упирая на его грехи и отрицая принесённую им пользу, — а следовательно, прежняя русская история, связанная с самодержавием, — грязь.
Тут Светломир безнадёжно расходится с Навной. Ведь она судит о ходе русской истории, прежде всего, по состоянию Дингры. Если та чувствует себя всё лучше — значит, мы на верном пути. А сейчас Дингра в несравненно лучшем положении, нежели века 4 назад, и даже в существенно лучшем, чем век назад. Русский народ в безопасности — именно благодаря самодержавию. И все, кто слышит свою Соборную Душу, усваивают эту её убеждённость. Конечно, кто как может. Кто-то — усваивает лишь отчасти, а у кого-то уважение к власти превращается в раболепство перед ней. Но это неизбежные издержки соборности — ясно, что уяснить мнение Соборной Души в чистом виде дано отнюдь не всякому.
Верхомир со Светломиром в этом споре друг другу всё равно не уступят, но вопрос в том, кто из них сможет передать свою точку зрения Русомиру, чьё мнение о прошлом пока весьма смутно.
Верхомир весьма добросовестно просвещает Русомира насчёт прошлого, но не может его по-настоящему увлечь каким-то впечатляющим видением будущего. А Светломир как раз жаждет увлечь — но на деле, если глянуть поглубже, только отвращает. Тут выявляется жуткий разлад между Навной и Светломиром.
Навна стремится как можно яснее показать Русомиру Жругра, а вернее — всю династию Жругров, — и самого Жарогора. Русомир должен увидеть, более того — ощутить, полёт Навны на Жругре; Русомир ведь и сам с нею летит — так пусть летит осознанно.
За предыдущие столетия русский народ сделал великое дело — обеспечил себе относительную безопасность, условия для мирного труда. И это — наглядное доказательство способности русского народа творить свою историю. Беда в том, что Русомир слишком зависим от Жругра и Верхомира, слишком многое делает по их указке, без должного понимания, а потому слабо сознаёт величие совершённого и свою роль в истории. Но ведь от такого понимания напрямую зависит его вера в свои силы. В сущности, сейчас он должен сделать следующий шаг в будущее; это не слишком страшно, если позади — уже ряд таких шагов. Но если их запамятовал, то предстоящий шаг представляется первым — и потому страшным; пожалуй, страшным настолько, что лучше его и не делать вовсе.
Вот чего Навна требует от историков, равно как и от писателей, пишущих об истории, — понятно, красиво и правдиво показать русскому народу его предыдущие достижения — и тем вдохновить на следующие шаги к совершенству.
Светломир советует Льву Толстому создать роман о декабристах — иначе говоря, о становлении самого Светломира. А Навна подправляет:
— Лев Николаевич, ты на гораздо большее способен. Декабристы выросли из Отечественной войны — о ней надо рассказать. Ведь она — пример того, как русский народ может что-то делать всенародно и притом вполне успешно. Тогда — Наполеона прогнать, а в будущем — обустраивать Россию мирным трудом. Отечественная война гораздо важнее декабристов, лучше о ней напиши — именно как о всенародном деле.
Светломир гнёт своё:
— Народ — это простой народ; ты напиши о людях, пострадавших за народное счастье!
А Навна:
— Народ — это весь народ, включая дворян. Напиши о том, как мы защитили свою главную свободу — свободу от иноземной власти.
— Это не главная свобода! — кипятится Светломир.
— Главная. Это основа для всех прочих свобод. Не будет её — ничего не будет.
На помощь растерявшемуся, не вполне уверенному в своей правоте Светломиру спешит не знающая никаких сомнений хаосса:
— Какое ещё всенародное дело, какой народ? Есть баре и есть мужики, общего между ними — ни-че-го! Никакой Отечественной войны не было, та война ничем не отличалась от любой другой, не заслуживает она внимания. Пиши про декабристов!
Толстой, однако, послушал свою Соборную Душу и создал «Войну и мир».
Зато Салтыков-Щедрин — куда более последовательный сторонник Светломира, намного легче подпадающий под влияние хаоссы. Он взялся за «Историю одного города». Светломир подсказывает:
— У тебя получается как бы второе издание «Помпадуров и помпадурш», а к чему повторяться? Надо бы расширить замысел — в глубь веков. Приплети сюда всю русскую историю от самого Рюрика — потрясающе получится!
А Навна отговаривает:
— Михаил Евграфович, ты же в истории, да ещё столь отдалённой, ничего не смыслишь; не трогай её, не срамись, лучше пиши о том, в чём сведущ.
А хаосса подзадоривает писателя:
— Да там и не надо ни в чём смыслить! Русская история — сплошная грязь. Просто побольше всякой мерзости наляпай — и сойдёт. Прославишься такой книгой навек!
— Опозоришься навек, — поправляет Навна.
Всё-таки Щедрин послушался Светломира и хаоссу, сочинил пасквиль на русский народ — не на какие-то его отдельные недостатки, а на народ как таковой. Общую картину можно обрисовать одной фразой: начальство — бандиты, простой народ — быдло, так на Руси всегда было и, несомненно, всегда и будет… ну разве что нас переделать в совсем другой народ.
Как декабристы, со всеми их благими намерениями, в случае успеха лишь выпустили бы на волю хаоссу, так и Щедрин, чего бы он ни хотел в действительности, этой книгой очень помог хаоссе терзать нашу историю. Опус про Глупов весьма способствовал размножению таких врагов самодержавия, которые на деле были отрицателями всей русской истории и — что иной не сразу заметит — будущности русского народа.
Подобные отрицатели не желали знать о том, благодаря чему Россия существует на свете, почему она так велика, откуда в ней города, дороги, вообще цивилизация, возможность жить мирно. Их не интересовало, почему они сыты, одеты, знают грамоту и даже имеют условия для занятий сочинительством. Всё хорошее в России, по их логике, как бы само появилось — ну не бандиты же, быдлом правящие, это создали, а больше «в нашем Глупове» никого и нет. Отрицатели неспособны уразуметь, что приличные люди с благодарностью принимают от предков то, что те дали, — и продолжают их дело, а не ноют и не поливают предков грязью за то, что те не принесли им на блюдечке с голубой каёмочкой вообще всё. Отрицатели похожи на генералов из сказки того же Салтыкова-Щедрина, полагавших, что «булки в том самом виде родятся, как их утром к кофею подают». Вернее, далеко тех генералов перещеголяли по части невежества, поскольку считали саму собой выросшей целую цивилизацию, а не какие-то там булки. А не зная истории, подобные мыслители, естественно, не понимали настоящего и уж тем более не могли предложить чего-либо разумного для будущего.
— Ты этих не слушай, — предостерегала Русомира Навна. — Они к тебе подлизываются — мол, они «за народ против начальства», но вдумайся, кто ты для них. Ведь если русская власть столь отвратительна и разрушительна, если от неё один вред, то ты — полнейший идиот, раз её веками тащишь её на себе. Вот за кого они тебя держат, если копнуть их писанину глубже. Отрицая русскую государственность, они отрицают и русский народ, как бы ни прикидывались его друзьями. Мы создали великую Россию — а эти твердят, что мы дурью маялись тысячу лет. Для них русский народ — не более чем биомасса, из которой надо сляпать нечто вовсе новое, а нас выбросить на свалку — и меня, и тебя. Они работают на хаоссу. Помогают ей тащить тебя в её пещеру, чтобы поднять новую Пугачёвщину и уничтожить Россию. Сами они по ограниченности своей могут не ведать, что творят, но ты же умнее их. Ты, в отличие от них, знаешь, что булки не в том самом виде родятся, как их утром к кофею подают, ты знаешь жизнь с её фундамента, а потому у тебя есть основа и для полного её понимания. Вот и пойми: ты уже многое сделал, тебе есть чем гордиться, — и потому ещё больше сделаешь. А эти отнимают твоё прошлое, изображают тебя прирождённым рабом — а у такого разве может быть какое-то достойное будущее?
И Русомир к ней прислушивается. Есть у них с Навной нечто общее, защищающее сознание от демагогии отрицателей. Метафизически это нечто воплощается в Дингре, которую только Жругр может защитить от хаоссы. А в человеческом мире — в любой семье. И Навна, и Русомир слишком хорошо знают, что бывает, когда идеалисты или властолюбцы «во имя освобождения народа» свергают власть, а заменить её лучшей не могут. Светломир не боится междоусобной войны; это придавливает его к хаоссе и отгораживает от Навны и Русомира.
При всей нелюбви Русомира ко всякого рода начальству он понимал, что простое уничтожение начальства означает развал всего и вся. Так что звать Русомира к топору было достаточно сложно — крестьянский здравый смысл этому препятствовал. Учиться Русомиру не всегда хотелось, но он хотя бы понимал, что вообще-то это нужно, что его проблемы решаются головой, а не топором. Вот только настоящего понимания русской истории у него всё-таки нет. За то время, пока Навна занималась более всего Верхомиром, Русомир слишком сдвинулся от неё к не думающей ни о прошлом, ни о будущем Дингре — и это очень мешает.