Воин Русомир

    Русомир во время этой войны почувствовал себя воином в полном смысле — ощущение, основательно им подзабытое.
    За последние века он привык к тому, что война — в основном дело Верхомира. Ведь генералы и офицеры — от него, и даже рекрутов Русомир воспринимал пусть как своих, но отданных в распоряжение Верхомира. Конечно, гроза двенадцатого года напомнила Русомиру о далёком прошлом, но всё-таки напрямую в баталиях с Наполеоном участвовала сравнительно небольшая часть народа. И даже введение 40 лет назад всеобщей воинской повинности сути дела не изменило — частью потому, что не такой уж всеобщей она была на деле, а главное, потому, что не было действительно больших войн, то есть воевать всем народом просто не приходилось. А теперь пришлось. Немалая часть равняющихся на Русомира людей уже долго сидит в окопах и ходит в атаки — отчего труженик Русомир всё более ощущает себя ещё и воином. И всё более осязает не только тяжесть войны, но и свою мощь. Тем более что теперь существенная часть даже командиров глядит скорее на него, чем на слабого Верхомира. А чем увереннее делается Русомир и чем сильнее устаёт от войны, тем больше он склонен требовать от Жругра отчёта о том, за что воюем и точно ли это необходимо.

    А Жругр объясняет так. Поскольку война всё равно уже идёт и, скорее всего, завершится успешно, то надо хоть отчасти компенсировать потери полученными в результате победы выгодами. Отобрать у турок Константинополь и Проливы, а также населённые христианами территории в Малой Азии, дать свободу славянским народам, подчинённым Австро-Венгрии, восстановить Польшу — как автономию в составе Российской империи, исторгнуть западные украинские земли из-под австрийской власти. Почему бы нет? Вроде цели вполне благие — и ведь в сложившейся ситуации действительно есть возможность их быстро достичь. Да, ценой больших жертв — но они же всё равно неизбежны, война идёт независимо от нашего желания — потому как немцы мира не хотят.
    Однако всё это впечатляет самого Жругра и Верхомира, для которых расширение империи и рост её могущества — в значительной мере самоцель. А Русомир, сколь бы глубоко он ни оказался вовлечён в войну, всё равно ведь остаётся в первую очередь тружеником и смотрит на жизнь соответственно. Он всё сильнее задумывается над тем, что все вышеперечисленные цели вроде как не имеют прямого отношения к безопасности России, народному благу — а в таком случае стоят ли они проливаемых ради них рек крови?

    Если Фобильд начинал раздражённо поглядывать на своего уицраора из-за того, что тот не может привести к победе, то Русомир уже вовсю косился на своего из-за самой по себе войны: а нужно ли вообще такое неслыханное побоище, даже если заведомо завершится победой?
    Пока что вековой авторитет Жругра и Верхомира пересиливает, Русомир вдохновляет солдат биться за веру, царя и отечество, но как бы остывает — его всё сильнее гложут сомнения. К чему они приведут? Или Русомир в итоге убьёт Жругра (по меньшей мере, допустит его убийство Светломиром и жругритами) — или повернёт его на верный путь.
    Вот Навна и расписывает Русомиру тот путь:
    — Верный смысл этой войны — обеспечить безопасность русского народа. Мы не должны покушаться ни на Проливы, ни на Малую Азию. Мы должны дать Польше полную независимость — на той территории, где поляки в большинстве. С Финляндией — то же. 
    — И вообще прямо сейчас заключить мир.
    — Но тогда немцы всей силой навалятся на Францию и, возможно, разгромят, заставят капитулировать. Тогда в скором будущем Германия может напасть уже на нас — и придётся с нею воевать, не имея сильных союзников.
    — Ну, это всё такие сложности… — неопределённо протянул Русомир.

    Вот где злейшая заморочка. Хоть Русомир и идеал, но его мышление сплетено с мышлением народа, который даже во внутренней политике разбирается слабо, а уж в международной — и подавно. К тому же демиургический план, который Навна сейчас озвучивает, народу практически неизвестен, что опять же крайне мешает и народному идеалу уяснить суть дела. Зато всем известна — через царскую власть — стратегия Жругра, и люди видят, в сущности, лишь два варианта: выполнять её целиком или целиком же отвергнуть. И Русомир мыслит соответственно. Если уж согласен спасать Францию — то и на Проливы нацеливается и о суверенитете Польши слышать не хочет. А если от Проливов отрекается и согласен дать Польше независимость — то спасать Францию не считает себя обязанным, да и вообще ни за что воевать не желает, а хочет скинуть царя. Словом, не получается у непривычного к политике Русомира подняться над навязанной ему дилеммой, он мыслит в её рамках: так я за Жругра — или против Жругра?
    Навна старается вытащить своего ученика из болота той дилеммы:
    — Нельзя сейчас быть ни за Жругра, ни против Жругра; надо учиться им управлять, для чего требуется глядеть на него вообще иначе — сверху, как я гляжу.
    И вспоминает, как столетие назад Жругр решил польский вопрос по-своему именно потому, что Русомир тогда не мог в этом помочь Навне. Но то была проблема локальная, а сейчас способность Русомира разумно влиять на уицраора приобретает уже воистину судьбоносное для страны значение.
    — Усвой наш план, сплоти народ вокруг него и надави на Жругра, — повторяет Навна. — Жругр после такой войны окажется от тебя в сильнейшей зависимости. Землю крестьянам отдаст точно, никуда не денется. И вообще царская власть будет превращаться в народную… лишь бы ты умел ею распоряжаться.

    Но слишком тяжело тянуть вверх народный идеал в таких условиях. А между тем время не ждёт.
    Яросвет сказал без обиняков:
    — Если война вскоре не закончится — что вряд ли, — то Жругр погибнет в ближайшие же месяцы (самое большее — в ближайший год), если только не преобразится в третий раз.
    — Преобразится, — сказала Навна (впрочем, довольно уныло). — Только так.
    — И я на то же надеюсь, тем более что у нас даже подходящего жругрита на замену нет. Слишком уж война пришпорила ход событий.

    Но преобразить Жругра можно лишь с помощью Русомира, а тот войти в новую роль хоть и старается, но не успевает. Ученик, не успевающий в буквальном смысле.