Возвращение в Ополье

    В 1167 году Мстислав Изяславич Волынский занял киевский стол. Новгородцы попросили его сына Романа себе в князья.
    — Соглашайся, конечно, — сказал Мстиславу Жругр. — Новгород должен быть привязан к Киеву.
    — Зачем нам Новгород? — отговаривает Мстислава волынский жругрит. — Только перессоришься из-за него со всеми, а дело того стоит? На юге надо закрепляться, а не на край света лезть.
    Мстислав всё же отправил сына в Новгород. И действительно перессорился с другими князьями настолько, что против него составилась мощная коалиция — Андрей Боголюбский с братьями, Ростиславичи, младшая (новгород-северская) ветвь Ольговичей (старшая осталась в стороне) и ещё некоторые князья. Причём они условились, что Андрей останется на севере, а в Киеве посадит своего младшего брата Глеба. По тогдашним понятиям это означало, что Киев более не столица, а «пригород» (подчинённый город) северного Владимира. Так понимал дело низовский жругрит. Смоленский не стал спорить, полагая, что сейчас главное — убрать отца, а там видно будет, долго удерживать Киев низовский жругрит едва ли сможет.
    Итак, Андрей остался дома, а объединённое войско многих князей двинулось к Киеву. Жругр растерян. Он уступил бы, претендуй на Киев сам Андрей. Но допустить, чтобы Киев перестал быть столицей, — немыслимо. Поэтому Жругр требовал от Мстислава дать открытый бой, невзирая на очевидное неравенство сил. Что делать после почти неизбежного разгрома — Жругр не думал, он уже отключился от реальности. Вот тогда волынский жругрит открыто выступил против него, потребовав обороняться с городских стен. Это для Жругра тоже выглядело дикостью. Киевский князь — по определению сильнейший на Руси. Если он неспособен в чистом поле отстаивать своё право на великое княжение, то должен уйти. Не пристало называться киевским князем, прячась за городскими стенами, — никто так доселе не поступал. Укрепления Киева вообще не предназначались для использования их в междоусобицах. А у волынского жругрита логика другая. Он стремился подчинить себе всю юго-западную Русь и рассматривал Киев как просто один из главных городов своих владений, причём окраинный. Так что отношение к Киеву у него прагматическое. Если в данном случае уместно использовать столицу как оборонительный рубеж — значит, так тому и быть. Но, судя по соотношению сил, вероятно поражение — и что дальше? Ведь, по тогдашним представлениям, взятый копьём (захваченный с бою) город принято было брать на щит (грабить).
    А разграбление какого-либо крупного русского города — явление по тем временам исключительное. Большинство самых значительных городов Руси такой участи никогда (до монгольского нашествия, во всяком случае) не подвергались. Усобицы редко били прямо по основным городам, а крупнейшее достижение внешних врагов за всю удельную домонгольскую эпоху — взятие волжскими болгарами Мурома в 1088 году. Самые беспокойные соседи Руси — половцы — вовсе никогда не могли взять какой-либо большой русский город. Вероятно, и для киян мысль о том, что их город окажется у кого-то на щите, ещё недавно казалась глупой — неужто они нарвутся на то, чего и более мелкие города успешно избегают?
Но волынской жругрит именно под это и подводил Киев. Жругр в ярости набросился на него. Схватка происходила лишь в душах людей: сторонники Жругра, видя, что он совсем запутался и не может указать никакого разумного выхода из положения, начали переходить к его сопернику (некоторые, впрочем, к другим жругритам) — сначала немногие, потом и остальные. Поскольку биться за Жругра оказалось почти некому, волынский жругрит убил его без серьёзного кровопролития. Мстислав, следуя указаниям этого жругрита, попытался обороняться в Киеве, но неудачно. В итоге Киев взяли копьём и на щит, чего вовек не случалось.
    Для Навны это была катастрофа, затмившая даже гибель Жругра. Навна хотела просто уйти из Киева, а вовсе не разорять его. И не желала короновать никого из жругритов уже не только потому, что затруднялась сделать выбор, но и потому, что не могла простить им это злодейство.
    — Они сами виноваты, нечего было подставлять Киев, используя его словно какую-нибудь пограничную крепость, — оправдывались жругриты. — И вспомни, сколько низовцев кияне перерезали 12 лет назад — не на войне, а просто так. А Игоря Ольговича убили всем городом самым зверским образом — разве можно с князем так поступать, где ещё на Руси такое возможно? Да кияне кругом виноваты, а потому так им и надо! И нам даже и не удержать было войско от грабежа. Раз копьём — значит и на щит. Так от века ведётся, не мы это выдумали.
    — Можно было сделать исключение из правила, — не уступала Навна. — Это же Киев… а впрочем, что вам, зверюгам бездушным, объяснять.
    Причём оба жругрита друг на друга вину перекладывают, то есть даже этот свой совместный разбой каждый пытается себе на пользу обернуть. Ещё бы, корона Жругров одна, а их двое, и мысль эта каждого из них свербит как злющая заноза, о которой ни на миг не забыть.
    Затем они взялись за Новгород. Правда, он отбил нападение, но, нуждаясь в хлебе, привозимом из Низовской земли, согласился принять угодного им князя. А потом эти жругриты, естественно, набросились друг на друга — что проявилось в конфликте уже между Андреем и Ростиславичами. Получив под Вышгородом хорошую трёпку, низовский жругрит уполз на родину. А там поднял мятеж низовский псевдожругрит, желающий вовсе отделить Низовскую землю от Руси, превратить её в подобие Полоцкой земли. Он убил Андрея Боголюбского, а затем попытался привести к власти его племянников, князей-изгоев, — им за пределами Низовской земли ничего не светит, так что они заинтересованы в её изоляции. Но схватка завершилась победой настоящего низовского жругрита и вокняжением последнего остававшегося в живых сына Юрия Долгорукого — Всеволода (которого потом прозовут Большое Гнездо). Ему закрываться от остальной Руси ни к чему, ведь Киев для него — отчина.
Впрочем, тут уже окончательно стало ясно, что самая ценная отчина — вовсе не Киев, а само по себе право на верховную власть. Одно от другого оторвалось полностью. Всеволод признавался старейшим в роду Мономаха (в который входили и Юрьевичи, и Ростиславичи, и Изяславичи), и никого не заботило, что он в Киеве даже не показывается, не говоря уж о том, чтобы пытаться занять киевский стол. Всеволод стремился влиять на киевские дела, не более того. Переяславль тоже почти постоянно находился в его власти. И в Новгороде обычно правил его сын или вассал, и Рязань, и Муром от него зависели.

    Русские боги короновали низовского жругрита — третьего Жругра.

    Перед смертью Всеволод Большое Гнездо хотел поделить свои владения между сыновьями строго по лествице: старшему, Константину — Владимир, второму, Юрию — Ростов, и так далее.
    — Мало он тебе даёт, — сказал Константину Жругр. — Низовская земля должна быть в одних руках. А нельзя взять всё, так хотя бы требуй вдобавок к Владимиру ещё и Ростов.
    — Правильно, — поддержал низовский Русомир.
    Константин их послушался. Не сумев его вразумить, Всеволод завещал Владимир Юрию. После смерти Всеволода Жругр сказал Константину:
    — Ты старший, а княжение у тебя — будто у младшего; неужто стерпишь?
    Константин потребовал у Юрия Владимир, от Ростова при этом не отказываясь. Началась усобица. Жругр подзуживал и Константина, и Юрия, в расчёте на то, что сцепятся насмерть и кто-то из них в итоге завладеет всей Низовской землёй. Навна, естественно, старалась Всеволодичей примирить. Они слушали и её, и Жругра, так что усобица не утихала, но и не слишком разгоралась. Разрешилась она она вмешательством Ростиславичей и Новгорода, которые вместе с Константином разгромили его братьев на реке Липице.  С точки зрения Жругра, это означало, что смоленский жругрит вместо него решил, кто из Всеволодичей главный. Униженный и растерянный Жругр угрюмо созерцает осколки своего хитроумного замысла, уже и Жругром себя не очень ощущает.

    Навна пригрозила ему:
    — Наше терпение на исходе. Если помешаешь Всеволодичам хотя бы теперь мирно договориться, мы тебя низложим и коронуем смоленского жругрита.
    Жругр уже прямо не прекословит, только кивает на низовского Русомира:
    — Я рад тебя послушаться, но он мешает.
    Навна сказала тому Русомиру:
    — Ты всё ещё веришь, что сила в единовластии, а от лествицы — один беспорядок? А погляди — сейчас Ростиславичи вас побили, и немудрено — они всех сильнее на Руси, а ведь никто так не близок к Властимиру, как они. От Властимира сила у князей, не от единовластия.
    Действительно, Ростиславичи уже несколько десятилетий ближе к княжескому идеалу, чем любая другая ветвь рода русских князей. По сравнению с другими жили они дружно и притом могуществом тоже превзошли всех.
    — Ты или помоги Всеволодичам стать такими же дружными, как Ростиславичи, — завершила Навна, — или я назначу главным смоленского Русомира, а то замучилась уже с тобой.
    Конечно, это очень плохо, когда рядом со Жругром не уступающий ему силой жругрит, а Русомир расщеплён на ипостаси, из которых ни одна не является точно главной. Но нет худа без добра — в таких условиях можно хотя бы надавить на Жругра и низовского Русомира, напоминая о том, что выбор в их пользу может быть пересмотрен. Причём теперь, после разгрома на Липице, это подействовало. Низовский Русомир признал правоту Навны, а тогда и Жругр, поскольку кивать более не на кого, окончательно ей покорился. Наконец-то Навна его оседлала.
    Атмосфера в Низовской земле начала меняться на глазах, сыновья Всеволода примирились. Не нарушился мир и после того, как Константин умер и во Владимире вокняжился Юрий; он жил в согласии с младшими братьями и сыновьями Константина. Словом, лествица упрочилась и в Низовской земле.
   Теперь Навна мечтала побыстрее избавиться от сборища Русомиров и Дружемиров, заполонивших её теремок и всё запутавших, затоптавших саму идею единства народа, единого народного идеала. Таковой теперь надо вырастить из низовской ипостаси Русомира.

    Навна каталась на Жругре по столь памятному ей Суздальскому Ополью.
    — А дальше надо объединять Русь, — мечтала она. — Имею в виду — Низовскую землю, Новгород, Псков, Смоленск, Рязань, Муром, вот так примерно… Яросвет, ты что так на меня глядишь? Я в чём-то неправа?
    — Ты вообще-то совершенно права. Вообще-то. Но на самом деле, похоже, объединять Русь придётся для другого и по-другому, — ответил Яросвет, с тревогой посматривая на восток, затянувшийся то ли грозовыми тучами, то ли дымом пожаров. Великая степь становилась другой — куда более страшной.