Перед полётом

    А Навна всегда воспринимает прояснившееся настоящее как стартовую площадку для разведывательного полёта в будущее. А оно сейчас — тот самый рай, в который Навна впервые заглянула ещё на исходе восемнадцатого века, — Россия, скреплённая сознательным всенародным делом и народовластием.
    За два века русская богиня много раз наведывалась в тот рай, но достаточно ясной картины грядущего из таких путешествий вынести не могла. Многое выглядело несоразмерным и противоречивым, словно во сне. Оно и понятно: слишком мало известно с точностью, отчего слишком велик простор для домыслов и гаданий. Причём главные сложности обусловлены тем, что в будущем — народовластие, а как при нём поведёт себя привыкший к единовластию народ, даже его Соборная Душа знала весьма приблизительно.
    А она не станет просто выдумывать с нуля некое устраивающее её будущее — зачем? Как уже говорилось, мечта Навны — не замена существующей реальности чем-то вовсе новым, а её просветление. Мысленно преображаешь то, что в настоящем несовершенно, или добавляешь нечто, чего пока вообще нет, потом ещё что-то — и далее подобным образом; так логика, интуиция, фантазия постепенно создают желаемую и более-менее вероятную картину нового мира. У Навны она обычно получается зримой и осязаемой — словно сама явь. Но насколько верной? А это зависит от того, насколько чётко просматривается путь к тому будущему. Если он тёмен и изобилует развилками, то запросто можно оплошать, нарисовав такой образ будущего, который никогда не осуществится.
    А ведь до сих пор там всегда хватало развилок, причём Навна на них часто сворачивала не туда — выбирала самый приятный вариант. Обычно сбивалась с курса из-за нежелания менять одного Жругра на другого, иначе говоря, из-за нежелания допустить революцию. При царе, совершая подобные вылазки в будущее, упрямо выбирала вариант, предполагающий эволюционное превращение монархии в республику, а в советское время — столь же эволюционный вариант перехода к демократии. Отчего рисовала такие картины того рая, которые на поверку оказались немногим ближе к реальности, чем изображение жизни на Луне в романе Уэллса. Очевидно же, что тот мир будущего был бы заметно лучше, не случись на пути к нему катастроф 1917 и 1991 годов.

    Однако ныне цель уже гораздо ближе и видна лучше. Особенно прояснилась она за десятилетие знакомства с реальной русской демократией. Многие старые иллюзии развеялись, зато возникло немало новых идей; потому контуры будущего стали куда отчётливее. Причём теперь самый вероятный путь к нему как раз тот, что более всего устраивает Навну. Нет больше вопроса, как перейти к демократии и как сделать Жругра терпимым к ней. Ведь какая-никакая демократия уже есть, а нынешний Жругр от рождения к ней приспособлен. Так что основная проблема — просветление демократии, превращение её из нынешней корявой в настоящую. Вот он, прямой путь в ту счастливую жизнь; ответвления, правда, имеются, можем по глупости или в силу чего-то вовсе непредвиденного свернуть опять к какой-нибудь революции или иным потрясениям, но основной путь — безусловно этот, эволюционный.
    Собственно, он определённо обозначился ещё в девяностые, но тогда Россию так лихорадило, что как-то не до будущего — взлететь к нему с такой качающейся и дребезжащей платформы затюканная текущими проблемами Навна не могла. Не удавалось ей тогда сосредоточенно и обстоятельно помечтать о светлом завтра. А теперь хотя бы настоящее более-менее прояснилось, устоялось — а значит, появилась хорошая площадка для разведывательного полёта в грядущее.

    Естественно, Навне надо знать, каким там станет её теремок. Воображая, как тот будет преображаться, она ощущает какое-то знакомое подзабытое предвкушение; оно тянет её в глубь веков — и наконец она обнаруживает себя в раннем детстве. Здесь у неё — страшно представить — даже нет теремка, зато — и это чудесно — есть вера в то, что для счастливой жизни нам достаточно жить дружно. Долго гуляла по родному граду и вокруг него, по полям и лесам, одна и вместе с подругами и подопечными, забывая всё, что узнала потом, вновь превращаясь в десятилетнюю девчушку, которая попросила отца рассказать о Поле. И вот он рассказывает, а Навна видит, как на щите растёт сияющий теремок, в котором она учит детей, что главное для счастья — жить дружно, а прочее приложится. Но как же так? Ведь в действительности тогда к ней прилетел другой теремок — богатырский, а сейчас что за наваждение? Поражённая Навна огляделась — ах, оказывается, она уже снова в современности, это здесь в недалёком будущем явственно просвечивает тот идеальный теремок. В детстве его предвкушение строилось на иллюзиях — и не сбылось, а теперь опора куда прочнее. Да, если хорошо постараться, то через считаные десятилетия и в самом деле та мечта хотя бы отчасти осуществится.
    «А всё-таки я и в десять лет не так уж мало соображала, — подумала она. — Ожидала, что будет идеальный теремок, — так он и в самом деле будет. Ну, ошиблась в сроках на полторы тысячи лет… и что? Вот ждать того, чего быть вовсе не может — ошибка гораздо худшая».

    Зарядившаяся от детства энергией Навна ещё раз вдумчиво осмотрелась, впитывая в себя всю сегодняшнюю реальность, — и понеслась в прекрасное далёко, набирая скорость. Видит, как меняется жизнь: что-то просветляется, что-то, неисправимо тёмное, тает, а что-то — светлое и ныне невозможное — зарождается и крепнет. Не научно-технический прогресс замечает она в первую очередь — и даже не социальный, её внимание сосредоточено на душах людей, а в особенности на том, как в них растёт чувство ответственности за всю страну.
    И наконец Навна вплывает в ту Россию, какая будет через несколько десятилетий (а через сколько именно — зависит от нас).