Город буквы И
I
Однажды в начале мая с прибывшего в Ново-Заторск поезда сошёл человек среднего возраста в больших круглых очках. Они ему несколько неудобны с непривычки — вообще-то Игорь Максимович Глухов всегда носил квадратные. Но он понимал, что гораздо большие, мягко выражаясь, неудобства у него возникнут, если кому-то лишнему станет известно о его появлении здесь. А потому не пренебрегал даже мелкими дополнительными мерами конспирации — так что привычные очки покоились в кармане.
Собственно, сам Ново-Заторск — обычный город Империи, и поездка в него не выглядела бы подозрительно, не имей он странного двойника, который одни считают выдумкой для легковерных, а вот другие воспринимают очень даже серьёзно. Речь, конечно, о городе Инске, находящемся на соседней грани Великого Кристалла там же, где в этом пространстве расположен Ново-Заторск. Словом, через Ново-Заторск можно попасть в Инск, который Империи не подчиняется и находится с ней в весьма сложных отношениях, — а это обстоятельство всё в корне меняет.
А потому никто не должен знать, что старший капитан-инструктор училища спасателей без ведома начальства наведался в эти края. Правда, начальства как такового Глухов опасался не очень сильно. Но его путешествие в Инск могло привлечь внимание тайной организации «Жёлтый волос», стремящейся разными хитроумными способами без лишней огласки уничтожать бомжей, беспризорников, стариков и вообще всех, кого она считает бесполезными для общества. Если для официальной Империи Инск — нечто непонятное и неприятное, но в общем малозначимое, то «Жёлтый волос» и Инск друг друга буквально ненавидят на почве совершенно разного отношения к вопросу о ценности человеческой жизни. Причём агентов «Жёлтого волоса» полно во власти, есть они и в руководстве училища спасателей. Посему правильнее сказать так: Глухов опасался своего начальства большей частью постольку, поскольку то связано с «Жёлтым волосом».
«Ага, вот та самая подворотня, про которую говорил Максим Максимыч». Глухов свернул туда, прошёл во двор — где его ожидал старичок с бородой почти как у Хоттабыча и в большой шляпе, похожей на ковбойскую.
— Максим Максимович, моё почтение!
— Игорь, приветствую! Пойдёте, тут недалеко.
Они прошли какими-то закоулками и оказались перед неприметной калиткой в низком заборе, за которым чуть поодаль виднелась девятиэтажка; а что перед ней — за забором не видно; вероятно, пустырь.
— Добро пожаловать в вольный город Инск! — промолвил Максим Максимович, отворяя калитку.
Зашедший вслед за ним Глухов остановился в недоумении: они очутились в каком-то яблоневом саду — а никакой многоэтажки не видать. Игорь Максимович обернулся — и обнаружил, что калитки нет, забор сплошной, да к тому же сделался выше и выглядит иначе!
— Тут односторонний проход из вашего пространства, — пояснил проводник. — Открывается лишь в определённое время, да и то отнюдь не для всякого. А вообще через ту калитку обычно и впрямь выходят через пустырь к девятиэтажке — и не подозревают, что бывает иначе. Куда теперь направимся? Прямо ко мне домой?
— А ваш знаменитый памятник букве И далеко?
— Полчаса ходу. Желаешь посмотреть?
— Очень.
Выйдя из сада, они пошли по малолюдным улицам, обсуждая всякие странности, которыми сопровождаются переходы с одной грани Великого Кристалла на другую.
Навстречу по другой стороне улицы шествуют две школьницы лет двенадцати, напевая:
Моя подружка дальняя,
Как ёлочка в снегу.
Ту ёлочку-Уралочку
Забыть я не могу.
Давно ушёл я из дому.
Но…
— Салют, Максим Максимович!
— Салют, девочки!
Когда школьницы проплыли мимо, Максим Максимович пояснил гостю:
— Света с Гретой готовятся ко Дню Победы. Как видишь, даже на ходу репетируют.
— Молодцы, — похвалил Глухов, и чуть погодя уже другим тоном заметил: — Историю нельзя забывать. Тем более что она у вас такая… загадочная.
— Для кого как.
— Ну да, вам самим вроде всё понятно, а вот постороннему… Я раздобыл ваши школьные учебники по истории, почитал — до сих пор пытаюсь связать концы с концами.
— Что же там связывать?
— Ну вы же понимаете, — улыбнулся Игорь Максимович. — Сначала всё ясно: мировая история излагается, русская — и в их контексте ваша местная; а после второй мировой войны весь окружающий мир как бы незаметно испаряется — и идёт уже история Инска, находящегося словно в вакууме. Причём это даже толком не объясняется — отчего создаётся впечатление, что остальному миру и полагалось улетучиться, а посему объяснения излишни.
— Да, не спорю, это может озадачить. И ты нашёл объяснение?
— Думаю, что да.
— Какое?
Глухов остановился, снял круглые очки, надел свои квадратные (чего уж тут в Инске остерегаться) и ответил:
— Инск не всегда находился в этом пространстве. Он перенесён (или скопирован — не суть важно) сюда с другой грани Кристалла. Мировая и русская история, которая преподаётся в ваших школах, — история того родного для вас пространства.
— Так оно и есть… между нами говоря.
— Между нами? Словом, это запретная тема?
— Запрета как такового нет — да и разве возможны в Инске подобные запреты — с нашими-то нравами? Есть другое — всеобщее нежелание ковырять данную тему.
— А причину такого нежелания пояснить можно?
— Там своего рода ящик Пандоры. Обсуждение этой темы сорвёт с него крышку и разрушит Инск. Это всем так или иначе ясно… хотя большинству — лишь на уровне интуиции. Вот и не обсуждаем. Но с тобой поговорить об этом могу вполне откровенно.
II
Улицы уже остались позади, два Максимыча идут широкими Зелёными дворами, где встречаются в основном лишь играющие дети, а кое-где среди сараев и поленниц бродят гуси и курицы.
— Игорь, ты ведь сам наверняка с таким множество раз сталкивался: объяснить кому-то что-то вполне адекватно нет возможности, поскольку заранее знаешь, что поймут превратно, — и потому лучше уж объяснить неточно, но доходчиво, обойдя молчанием те детали, которые сбивают людей с толку. Возьмём всем известный пример. Земля по форме своей — эллипсоид вращения, то есть называть её шаром, строго говоря, неверно; но если человеку, считающему её плоской (допустим, маленькому ребёнку), сказать, что она шар, то обман ли это?
— Это упрощённое объяснение, а не обман.
— Вот! Тут два реальных варианта: или объясняешь, что Земля круглая, — и можешь достичь успеха, или талдычишь про эллипсоид вращения — тогда твой собеседник запутается, решит, что ты ему морочишь голову, утратит к тебе доверие — и в итоге останется при убеждении, что Земля плоская.
— Понятно, в этом примере разговоры про эллипсоид — неуместные уточнения, которые только мешают простым языком объяснить человеку то, что действительно важно. Но разве с вашей историей тоже нечто подобное?
— Конечно! То, что Инск перенесён с другой грани Кристалла, — такое же неуместное уточнение, которое только сбивает с толку.
— Ну вы сравнили! Да насчёт эллипсоида — это же уточнение, которое не так уж существенно; если человек считает Землю абсолютно круглым шаром, то ничего страшного; а всегда ли ваш город стоял здесь или откуда-то перенесён — это же вопрос куда более принципиальный!
— Так он всегда стоял здесь, а в этом пространстве или параллельном — деталь, которой можно пренебречь — как тем уточнением насчёт эллипсоида.
Они идут дальше по дворам, которые становятся вовсе безлюдными.
— Казус в том, — объясняет Максим Максимыч, — что переход на другую грань Кристалла обычно понимают как уход из своего родного мира. Скажешь, что Инск перенесён с другой грани, — поймут так, что он ушёл из своего родного мира, то есть мы вроде как некие эмигранты.
— Но что же делать, коли так оно и есть?
— Нет, не так! Мы, если глянуть глубже, из своего родного мира не уходили. Ну да, переместились на другую грань — и что с того? Россию не покидали, Инск как был русским городом, так и остаётся. И от мировой культуры мы вовсе не отрывались. Инск как был частью России и человечества, так и остаётся. А самое главное — мы не оторвались от самой планеты, даже стали гораздо ближе к ней.
Глухов озадаченно молчит: следить за ходом мысли собеседника всё сложнее. Но тут Максим Максимович перешёл к вопросу более конкретному:
— Ты хорошо понимаешь, что такое Информаторий? Откуда он взялся и зачем?
— У меня на этот счёт только предположения.
— Зато нам достоверно известно, что Информаторий создан самой Землёй и нужен для прямого общения между ней и людьми — естественно, теми, кто к тому способен. Вот и общаемся. В Империи никто так не умеет.
— Прямое общение? Но на каком языке?
— Да оно бывает в самых разных формах; порой в таких, что сами запутываемся. Но бывает общение в буквальном смысле, на русском языке.
— С кем?
— С теми, кто в иных мирах — не в параллельных даже, а мирах иной материальности, то есть, по-старинному выражаясь, на небесах. Но важно то, что говорят они от имени планеты — и имеют на то право.
— Вот как… — Глухов озадачился ещё больше. — От имени самой планеты непосредственно?
— Да. Знаешь ведь, голос Земли принято подменять мнением человечества, под которым к тому же почему-то подразумевают мнение лишь нынешнего поколения как якобы самого умного… или даже лишь наиболее горластой его части. Ну сам посуди, пусть даже по какому-то вопросу нынешнее человечество единодушно — разве это может приравнивать к воле планеты?
— Тут я с вами согласен. И очень рад, что вы общаетесь прямо с Землёй, но мне прямо сейчас в этом, пожалуй, не разобраться, на меня столько всякой информации свалилось. Мне бы другое понять: а как всё это связано со всеобщим нежеланием жителей Инска признавать, что он перенесён сюда с другой грани?
— Прямо связано! За время своего, как ты изволил выразиться, существования в вакууме Инск стал несравненно ближе родной планете, обрёл с нею такое взаимопонимание, какого ни у кого более нет. Мы срастаемся с планетой — ну как же можно признать, что мы вроде как эмигранты?
По голосу Максима Максимыча чувствуется, что предположение о восприятии жителей Инска как эмигрантов для него очень болезненно. Глухов поразмыслил и сказал осторожно:
— Ну так бы и говорили, так бы и писали в учебниках, что ваш переход на другую грань не означал ухода из своего мира и не имеет ничего общего с эмиграцией.
Максим Максимович остановился, в раздумье снял шляпу, зачем-то её разглядывает — и наконец говорит:
— Так и пытались делать поначалу. И упёрлись в то, что это перемещение с грани на грань, будь оно неладно, всё равно очень многими воспринимается как та самая эмиграция. Особенно детьми — им очень сложно такое понять. Ну и как-то постепенно — скорее даже стихийно — вообще перестали упоминать про то перемещение, во избежание путаницы… Это быстро вошло в обычай — и в учебники истории. Не мы ушли из своего пространства, а остальное человечество ушло. Вот так — и точка.
— Ничего себе…
III
Они прошли в очередной двор и увидели впереди двух мальчишек, внимательно разглядывающих некий предмет — с виду вроде как стул.
— Вот ведь совпадение, — вполголоса заметил Максим Максимович, возвращая свою шляпу на её законное место. — Братья тех девочек, что нам раньше повстречались. Младший — Костик, брат Греты, более известен как Лыш, великий изобретатель. А старший — брат Светы, по имени Май. А может, спросим их, что они думают о твоей версии? Тем более что она на самом деле не твоя, а широко известная в Инске — только не воспринимаемая всерьёз. Думаю, сейчас лучше поймёшь странности наших учебников истории.
— Что ж, спросим.
Загадочный предмет и впрямь оказался стулом. К нему приделаны какие-то шестерёнки, пружины, вертушки и ещё не пойми что. Над ним колдовал Лыш, ему на глаз всего лет восемь, а Май, которому около двенадцати, вроде просто наблюдал за происходящим.
В другой ситуации Игорь Максимыч непременно полюбопытствовал бы насчёт сего агрегата, но сейчас голова занята совсем другим. Да и не успел бы спросить — Максим Максимыч с ходу обратился к ребятам за их мнением относительно той исторической версии.
Лыш оставил стул в покое, выпрямился и нерешительно вымолвил:
— Но там же болото какое-то…
— В смысле? — спросил Максим Максимыч.
— Путаная версия, — отозвался уже Май. — Что по ней выходит? Инск перенесён сюда из другого пространства, но на самом деле это мало что значит, поскольку не мы оторвались от Земли, а остальное человечество, так что перенос этот как бы липовый… А всё липовое запутывает.
— Я же говорю — болото, — поддержал Лыш. — Топкая версия. И никаких завязочек в голове у меня тогда не будет, они в том болоте утонут… а куда без них?
— Мало что понял, — признался Глухов, когда они с Максимом Максимычем проследовали дальше. — Какие завязочки?
— Лыш — личность очень своеобразная. Учится на тройки; говорят, таблицу умножения до сих пор не выучил; и при всём том гений, что уже сейчас ясно. Он на интуиции выезжает, она у него прямо-таки бесподобная. Она и подбрасывает ему то, что он называет завязочками в голове.
— Озарения, то есть?
— Да, насколько я понимаю.
— И в каком болоте эти завязочки могут утонуть?
— В болоте непонятности жизни. Жизнь должна быть в основе своей понятна; такая понятность — как бы фундамент для мышления, а значит, и для озарений.
— Но понятность следует строить на логике.
— В идеале — да. А на деле часто приходится выбирать между ними.
— И получается чёрт-те что.
— Совсем не обязательно. Библия разве логична? А ведь народы, признававшие её безоговорочной истиной, продвинули человеческую цивилизацию далеко вперёд!
— Но у вас вроде другое.
— Нет, по сути то же. Мир должен быть понятен, то есть нужно конкретное и понятное объяснение. А оно всегда предполагает неточности — се ля ви. Причём неточности бывают необходимые, спасительные. Отрицание переноса Инска с другой грани и есть такая неточность, крышка ящика Пандоры.
— Сложный это вопрос… А чего, кстати, Лыш добивается от многострадального стула?
— Хочет научиться на нём летать, используя напряжение времени… Зря смеёшься — если бы ты наблюдал предыдущие фокусы этого юного изобретателя, то отнёсся бы к перспективе полёта на стуле гораздо серьёзнее!
— Ладно, со всем этим так с ходу не разберёшься… Но пора бы прояснить другой вопрос: что же это за мир, из которого вы… — Глухов чуть помедлил, подбирая нейтральную формулировку, — с которым вы разошлись по разным пространствам? Я сначала предполагал, что Инск происхождением связан с нашим Ново-Заторском, но нет — в ваших учебниках излагается не совсем наша история человечества и России. Значит, прототип Инска — на другой грани Кристалла.
— Да, на другой.
— А сейчас там что? Прежде всего, какова там нынче Россия?
— Там после падения краха социализма не стали восстанавливать монархию, а учредили Российскую Федерацию. Но фактически жизнь там не особо отличается от вашей.
— Понятно. А сейчас у вас с той гранью есть контакты, если не секрет?
— Есть небольшие, о них почти никто не знает ни у нас, ни тем более у них.
— А на той грани вот на этом месте живут люди?
— Да, там тоже город, похожий на Ново-Заторск. Но в него от нас так просто не попадёшь. Это между нашим и вашим пространствами граница здесь очень проницаема, вся в разломах, отчего Инск и сросся в каком-то смысле с Ново-Заторском. С другими гранями Кристалла нам контактировать куда сложнее… А вот, кстати, и наша буква И.
Стоящий посреди пустого двора памятник выглядел непритязательно: на невысоком бетонном постаменте сложенная из кирпичей полутораметровая буква И. Глухов обошёл сооружение кругом и убедился, что ему не соврали: с какой стороны ни глянь, а буква И всегда лицом к тебе, и не зайдёшь к ней ни сбоку, ни сзади — хотя вроде по всем законам физики поворачиваться такая штуковина никак не может.
— И само название Инск происходит от этой буквы, — возвестил Максим Максимович. — Вернее, от союза и. Не «или ты — или я», «или мы — или я» и тому подобное, как то, увы, обычно бывает в других местах, а «и ты — и я», «и мы — и я» и так далее — вплоть до «и все — и я». В общем, символ дружбы.
— Замечательное название… кто же его придумал?
— Командоры. Это они создали Инск.
— И сейчас они здесь есть?
— Нет. Командоры нужны там, где у взрослых принято заботиться в лучшем случае лишь о своих детях, то есть там, где огромное число неприкаянных ребятишек. А в Инске обязанности Командоров, можно сказать, распределены между всеми взрослыми. Не такой уж большой груз ложится на каждого — так что с нашей стороны было бы запредельной наглостью называть себя Командорами. Командор — непременно подвижник, действующий во враждебной среде — а где тут такая?
— Значит, Инск — осуществлённая мечта Командоров?
— Да, так оно и есть.
Глухов внимательно глядит на букву И, словно желая увидеть в ней разгадку всех тайн Инска, а потом говорит:
— Но если бы Командоры и их сторонники не ушли с той грани, а сумели по-человечески обустроить тамошнюю Россию, то и не пришлось бы потом объяснять своим детям, что «мы ушли — а на самом деле не ушли».
— Конечно, так было бы лучше! Разве я возражаю? Но обустроить по-человечески всю Россию можно лишь при условии, что каждый сможет мыслить масштабом всей страны — причём адекватно. Иначе говоря, каждый должен вникать в политику. А политика, как известно, — грязь. Все и тонут в ней — в разных смыслах. Начинают мыслить по-политически, а не по-человечески — и обесчеловечиваются.
— По-моему, вы слишком уж абсолютизируете пагубное влияние политики на мораль. Можно научиться мыслить одновременно по-политически и по-человечески, состыковать одно с другим.
Максим Максимович помолчал немного и ответил неуверенно:
— Я не берусь судить категорично. Всё-таки нельзя отрицать, что в Завтрашней России действительно стараются совмещать политику с человечностью — и продвинулись по такому пути довольно далеко.
IV
— А что такое Завтрашняя Россия? — спросил Глухов.
— Пойдём всё-таки ко мне домой — там есть несколько книг оттуда.
— Завтрашняя Россия, — объясняет по пути Максим Максимович, — находится на такой грани Кристалла, с которой нам весьма сложно общаться. К тому же в самой Завтрашней России теорию Кристалла почти никто не воспринимает всерьёз, так что и с той стороны особого движения навстречу не заметно — а это ещё больше осложняет дело. Но кое-какие контакты всё же есть.
— А что она собой представляет?
— Можно сказать, Завтрашняя Россия — своего рода альтернатива Инску. Потому что тоже целенаправленно движется к идеалу — но как раз тем маршрутом, который тебе больше по душе: обустраивать не один город идеально, а всю страну, насколько возможно.
— Это отлично! Но откуда, кстати, такое любопытное название?
— У Завтрашней России довольно давно есть контакты с тем пространством, с которым мы, так сказать, разошлись в разные стороны. Правда, контактёров мало, что с той стороны, что с другой, но всё-таки устойчивое сообщество налицо. И так уж в нём повелось, что одну Россию стали называть Вчерашней, а другую — Завтрашней. В том смысле, что первая должна смотреть на вторую как на своё светлое завтра, равняться на неё. Удачные названия, оттого я тоже их позаимствовал.
— Очень хотел бы побывать в Завтрашней России, — сказал Глухов. — Поглядеть, какова там жизнь, каковы люди. Нам образец для подражания нужен, вразумительный образ будущего. Абстрактные размышления о том, в каком направлении развиваться, — одно, а живая Завтрашняя Россия — совсем другое. Поглядеть бы своими глазами на такой мир — и мысли появятся… да и, честно говоря, просто для уверенности, что такое вообще возможно…
— Ну, устроить для тебя такое путешествие не так уж просто. Так что пока могу предложить только книги. Возьми их с собой, почитай. Естественно, никому не показывай… впрочем, кому я это говорю…
За разговорами добрались до дома Максима Максимыча, зашли.
— Сначала пообедаем? — спросил хозяин.
— Спасибо, но очень уж хочется сначала глянуть на книги.
Они прошли в комнату, по виду скорее похожую на библиотеку. Максим Максимович подал гостю несколько книг:
— Они о жизни в Завтрашней России. Сейчас принесу ещё одну, которая тоже там издана, но повествует несколько о другом, — и вышел в соседнюю комнату. Через минуту вернулся: — Вот она.
При одном взгляде на обложку Глухов вмиг забыл не только про обед, но и про остальные книги. На обложке жуткий жёлтый спрут, хватающий бесчисленными щупальцами людей — по большей части детей беспризорного вида и стариков — кого за руку, кого за туловище, а кого и прямо за горло. Заглавие — «Жёлтый волос».
Глухов полистал там и сям, временами комментируя:
— Стало быть, фантастический роман о событиях в некой вымышленной Империи, находящейся в гипотетическом параллельном пространстве. Любопытно почитать, как о нашем мире пишут, словно о выдуманном… Понятное дело, домыслов сколько угодно, но на то и художественная литература… Однако очевидно, что речь именно о нашем «Жёлтом волосе», да и вообще о нашей Империи. На фактах основано. Откуда у автора информация?
— От нас. От меня, в частности.
— А в Завтрашней России это, наверное, считается просто вымыслом?
— Разумеется. Автор даже в предисловии не оговаривает, что роман основан на реальных событиях. Всё равно не поверят; а раз так, то к чему людей запутывать, проще подать всё это как собственные фантазии.
Глухов ещё выборочно читает книгу и наконец с уважением резюмирует:
— Обстоятельно автор подходит к делу, очень обстоятельно.
— А не слишком?
— Что значит слишком?
— Ну те же бомжи или беспризорники показаны зачастую в таком виде… всякие шокирующие сцены из их жизни…
— Но автор же это не выдумал и даже краски не сгустил, насколько я успел понять. Я и не о таких кошмарах знаю.
— Но так можно навести читателя на мысль, что проще все эти «отбросы общества» как-то истребить, чем тщиться социализировать. Так можно дойти до оправдания «Жёлтого волоса» и прочей подобной шушеры.
— Есть такой риск — но надо же показывать жизнь правдиво. Кстати, насчёт читателя. Каков он там по большей части? Тоже склонен во всём так же досконально разбираться — или автор ориентируется на какой-то узкий круг?
— Нет, книга как раз для тамошнего массового читателя. Жители Завтрашней России вообще склонны сначала глубоко и всесторонне разобраться в вопросе, а уж потом делать выводы.
— И разве это плохо?
— Вообще-то хорошо… Вот только, глубоко вникая, можно утонуть. В моральном смысле, имею в виду.
— И тонут?
— Бывает. Спору нет, по сравнению с Империей (или со Вчерашней Россией) Завтрашняя Россия очень человечна, воистину рай — но до Инска ей в этом плане далеко. Есть там и преступность, и прочие проблемы. Тут Завтрашняя Россия сама должна брать Инск за образец.
— Вот только твёрдо следовать такому образцу она смогла бы, лишь сама уменьшившись до размеров Инска.
Максим Максимович молча развёл руками.
После чего они всё-таки перекусили — и Максим Максимыч привёл гостя на какой-то глухой дворик, к сооружению типа заброшенного гаража, дверь которого распахнута настежь и к тому же висит на одной ржавой петле.
— Дверь в Ново-Заторск, — улыбнулся Максим Максимыч. — Очки не забудь заменить. Будь здоров, Игорь!
— Всего наилучшего, Максим Максимович!
Действительно, ступив во тьму того вроде как гаража, Глухов обнаружил себя в неком закутке позади пятиэтажки, за которой по шуму угадывалась оживлённая улица. Она оказалась улицей Магистральной — а до вокзала метров триста.
До поезда время ещё есть, билет куплен заранее. Игорь Максимович не спеша двинулся к вокзалу, поправляя свои (вернее, не такие уж свои) круглые очки. Сумка с книгами не казалась тяжёлой, скорее наоборот — такое чувство, что на ней можно взлететь, как Лыш взлетит на стуле. На что тот рассчитывает, на напряжение времени? Ну так в хорошей книге о будущем энергии не меньше.
Но куда именно лететь? Иначе говоря, что в большей степени надо брать за образец — Инск или Завтрашнюю Россию? А вопрос лишь в степени, это ясно. Вспомнился памятник букве И. «Или Инск — или Завтрашняя Россия» — это в корне неправильная постановка вопроса. А правильно как? И Инск — и Завтрашняя Россия.
Однако каким образом их согласовать?
А вот это вопрос воистину головоломный.